Часовой остановился и закурил. Дым ударил в ноздри Сажеруку. Он отвернулся и увидел тощую белую кошку, присевшую между камнями. Она сидела неподвижно и таращилась на него зелёными глазами. Ему хотелось прошептать: «Ш-ш! Ты что, меня испугалась? Бояться надо того, снаружи, – он сперва пристрелит тебя, а потом настанет моя очередь». Зелёные глаза неотрывно глядели на него. Белый хвост начал подрагивать. Сажерук смотрел на свои запылённые ботинки, на покорёженную железку между камнями – только не на кошку. Животные не любят, когда им смотрят в глаза. Гвин в таких случаях всякий раз ощеривал острые зубы.

Часовой вновь стал напевать, не выпуская изо рта сигарету. Наконец, когда Сажеруку уже стало казаться, что он просидит за этой полуразрушенной стеной до конца своих дней, часовой повернулся и пошёл прочь. Сажерук не решался пошевелиться, пока не затихли шаги. Когда он распрямил затёкшие ноги, кошка с шипением метнулась прочь, а он долго стоял среди вымерших домов, унимая биение сердца.

Не встретив больше на пути ни одного часового, он перелез через стену, окружавшую двор Каприкорна. В лицо ему так сильно пахнуло тимьяном, как бывает обычно только в полуденный зной. В эту жаркую ночь все растения источали аромат, даже помидоры и кочаны салата. На ближайшей к дому грядке были высажены ядовитые растения. Ими занималась Сорока лично. Не раз смерть в деревне Каприкорна пахла олеандром или беленой.

Окно комнаты, где спала Реза, было, как всегда, открыто. Когда Сажерук изобразил рассерженное тявканье Гвина, в окне на мгновение мелькнула рука. Он прислонился в ожидании к зарешечённой двери. Небо над головой было густо усыпано звёздами, для темноты почти не оставалось места. «Она наверняка что-нибудь разузнала, – думал он. – Но что, если она скажет, что Каприкорн запер книгу в одном из денежных сейфов?»

Дверь за решёткой открылась. Она всегда открывалась с таким скрипом, будто жаловалась, что её обеспокоили среди ночи. Сажерук обернулся и увидел незнакомое лицо. Это была совсем молоденькая девушка, лет пятнадцати-шестнадцати, с детскими пухлыми щёками.

– Где Реза? – Сажерук вцепился в решётку. – Что с ней?

Девочка словно остолбенела от страха. Она смотрела на его шрамы так, будто никогда в жизни не видела израненного лица.

– Это она тебя послала? – Больше всего Сажеруку хотелось просунуть руки сквозь решётку и встряхнуть эту дурочку. – Да скажи ты что-нибудь. Я не могу стоять здесь всю ночь. – Он не должен был просить Резу о помощи. Он должен был искать сам. Как он мог подвергнуть её опасности? – Они её заперли? Да не молчи же ты!

Девочка уставилась на что-то за его спиной и отступила на шаг. Сажерук оглянулся посмотреть, что она там увидела, и упёрся взглядом в лицо Басты.

Как он мог не услышать? Баста славился умением ступать неслышно, но рядом с ним стоял Плосконос – этот-то уж точно не мастер бесшумно подкрадываться. А ещё рядом с Бастой стояла Мортола. Значит, прошлой ночью она не просто дышала свежим воздухом, высовываясь из окна. Или Реза выдала его? Догадка причиняла боль.

– Я правда не мог поверить, что ты решишься сюда снова сунуться, – буркнул Баста, толкая его ладонью об решётку.

Сажерук почувствовал, как впиваются ему в спину прутья.

Плосконос улыбался во весь рот, словно ребёнок в рождественскую ночь. Он всегда так улыбался, когда удавалось кого-то напугать.

– Что у тебя за дела с нашей красавицей Резой? Баста вытащил нож. Плосконос улыбнулся ещё шире, заметив капли пота, проступившие от страха на лбу Сажерука.

– Я-то всегда это говорил, – продолжал Баста, медленно проводя остриём ножа от груди Сажерука к горлу, – наш Огнежор влюбился в Резу, он так и ест её глазами. – Но мне никто не верил. И всё же – решиться прийти сюда! Ты-то, трус из трусов…

– Вот что значит любовь, – усмехнулся Плосконос.

Но Баста только головой покачал:

– Нет, из-за любви он бы сюда не пришёл, он же холоден как рыба. Он пришёл из-за книги, правда? Ты ведь тоскуешь только по порхающим феям и вонючим кобольдам. – Баста нежно провёл ножом по горлу Сажерука.

Сажерук вдруг разучился дышать. Забыл, как это делается.

– Иди к себе! – крикнула Сорока девочке за его спиной. – Что ты тут стоишь?

Сажерук услышал шорох платья, потом за его спиной захлопнулась дверь.

Баста все ещё водил ножом по его горлу, но, когда он вздумал вдавить остриё поглубже, Сорока схватила его за локоть.

– Хватит, – сказал она резко. – Брось шуточки, Баста.

– Да, босс велел привести его живым и невредимым.

По голосу Плосконоса можно было догадаться, что он не одобряет этот приказ.

Баста в последний раз провёл лезвием сверху вниз по горлу Сажерука и молниеносным движением захлопнул нож.

– Вот досада! – сказал он.

Сажерук чувствовал на коже его дыхание. Оно свежо и резко пахло мятой. Говорят, однажды девушка, которую он хотел поцеловать, сказала, что у него изо рта воняет. Девушке это дорого обошлось, но с тех пор Баста с утра до вечера жевал листья мяты.

– С тобой всегда приятно было пошутить, Сажерук, – сказал он, отходя с закрытым ножом в руке.

– Отведи его в церковь! – скомандовала Мортола. – Я доложу Каприкорну.

– Знаешь, как злится босс на твою немую подружку? – прошипел Плосконос Сажеруку, шагавшему между ним и Бастой. – Она ведь была его любимицей.

На мгновение Сажерук обрадовался. Значит, Реза не предала его. И всё же он не должен был просить её о помощи. Не должен.

Мегги и в самом деле попыталась. Как только стемнело, она застучала кулаком в дверь. Фенолио проснулся, но не успел её удержать – Мегги уже крикнула часовому, что ей нужно в туалет. Часовой, сменивший Плосконоса, коротконогий парень с торчащими ушами, разгонял скуку тем, что газетой хлопал залетевших в дом мошек. По стене была размазана уже добрая дюжина, когда он выпустил Мегги в коридор.

– Мне тоже нужно! – закричал Фенолио. Он, наверное, хотел попробовать всё-таки удержать Мегги, но часовой захлопнул дверь у него перед носом.

– По очереди! – рявкнул он на старика. – А если не можешь терпеть, пописай в окошко.

Не расставаясь с газетой, он повёл Мегги в туалет. По дороге он прихлопнул ещё трёх мошек и мотылька, безостановочно метавшегося между голых стен. Наконец он отворил дверь, последнюю перед лестницей. «Всего несколько шагов! – думала Мегги. – Вниз по ступенькам я наверняка бегаю быстрее его».

– Мегги, прошу тебя, выбрось из головы эту затею с побегом, – успел прошептать ей на ухо Фенолио. – Ты заблудишься. Там же ни души на много километров в округе! Отец высек бы тебя, если бы знал, что ты задумала.

«Нет, не высек бы», – подумала Мегги. Но, оказавшись одна в закутке с унитазом и ведром, она почти потеряла присутствие духа. Снаружи было так темно, ужасно темно. И до входной двери дома Каприкорна было не близко.

– Я должна попытаться, – шептала она, открывая дверь. – Я должна!

Часовой догнал её уже на пятой ступеньке. Он тащил её по коридору, как мешок.

– В следующий раз я отведу тебя к шефу, – сказал он, вталкивая её обратно в комнату. – И он тебя хорошенько накажет.

Целых полчаса она молча всхлипывала, а Фенолио с несчастным видом сидел рядом с ней и смотрел в пространство.

– Всё в порядке! – повторял он, но, конечно, всё было совсем не в порядке.

– У нас даже лампы нет! – прорыдала она наконец. – И книжки они тоже у меня отобрали.

В ответ на это Фенолио пошарил у себя под подушкой и бросил ей на колени карманный фонарик.

– Я нашёл его у себя под матрацем, – сказал он. – Там лежало ещё несколько книжек. Похоже, кто-то их там припрятал.

Дариус, чтец. Мегги хорошо помнила, как невысокий, худой человек торопливо шагал по церкви со стопкой книг. Конечно, это был его фонарик. Сколько же времени держал его Каприкорн взаперти в этой неприютной комнатушке?

– В шкафу лежало ещё шерстяное одеяло, я положил его к тебе на верхнюю кровать, – прошептал Фенолио. – Мне туда не залезть. Я попробовал, но кровать закачалась, как корабль в бурю.

– Я все равно больше люблю спать наверху. Мегги утёрла лицо рукавом. Плакать ей расхотелось. Толку от этого всё равно не было.

Вместе с одеялом Фенолио положил ей на матрац и книги Дариуса. Мегги аккуратно разложила их перед собой. В основном это были взрослые книги: до дыр зачитанный детектив, книга о змеях, книга об Александре Македонском, «Одиссея». Из детских книг тут были только сборник сказок и «Питер Пэн», но «Питера Пэна» она читала уже раз десять.

Снаружи часовой все хлопал своей газетой, а внизу беспокойно ворочался на узкой постели Фенолио. Мегги чувствовала, что уснуть ей не удастся. Даже и пробовать не стоит. Она вновь оглядела чужие книги. Как запертые двери. В которую войти? За какой она сможет забыть обо всём: о Басте и Каприкорне, о «Чернильном сердце», о себе – попросту обо всём? Она отодвинула в сторону детектив, потом книгу об Александре Македонском, поколебалась мгновение – и взялась за «Одиссею». Томик был затрёпан, Дариус, видимо, очень любил эту книгу. Он даже подчеркнул некоторые строки, одну так сильно, что карандаш едва не разорвал бумагу: «Не уберёг он, однако, товарищей, как ни старался».