— Заходите, детки, заходите, — пригласила старушка, — я людям рада. Живу одна, слова не с кем вымолвить. Только вот бедно у меня, не обессудьте. Нечем вас и попотчевать.

— А мы есть не хотим, — за всех ответила Катя и первая вошла в избушку.

— Вижу я плохо, детки, вы уж не обессудьте, если что не так… но кумекаю, не крестьянские вы дети, и что это за птица такая диковинная у вас? Не клюнет?

— Нет, бабушка, она смирная, и пес наш не укусит.

— Вот и хорошо, отдыхайте. Беспокоить не буду. А спать захотите, так я постелю. Барышне на лежанке, а уж вам, батюшка, придется на печь залезть — больше некуда. А я и в сараюшке высплюсь.

— Да вы не хлопочите, — попросил ее я. — Мы засветло уйдем. Скажите лучше, куда мы забрели.

— Скажу, скажу, родимый. Я все кумекаю, куды бы мне птицу вашу…

— Не беспокойтесь, мадам, — учтиво произнес Жако. — Я сам найду себе место.

— Свят, свят, свят! — залопотала, перекрестившись, старуха. — Чудеса какие, прости Господи!

— Да вы не пугайтесь, — засмеялась Катя, — это ученая птица, говорящая. Знаете, бывают такие птицы, сороки, например.

— Фу ты, слава Богу, а я-то глупая до чего перепугалась. Ты, милок, — обратилась она ко мне, — спросил, куды вы ненароком забрели? Так я тебе вот что скажу. Губерния наша Пензенская, а село — Тарханы. Живут тут не только такие убогие, как я. А есть и кое-кто почище. В хорошем богатом доме живет помещица наша Елизавета, Алексеевна по батюшке, а по фамилии Арсеньева. И у ей внучонок Мишенька воспитывается. Мамаша его преставилась, а отец Бог весть где обретается. Вот бабушка и лелеет Мишеньку.

— А фамилия Мишенькиного отца не Лермонтов ли случайно? — спросил я.

— Отколь она тебе ведома? — ответила вопросом на вопрос старушка.

— Слышал как-то. Бабушка, я устал с дороги, память немного отшибло. Я даже забыл, который сейчас год.

— Год у нас… не то 1817, не то 1818 — уж ты не серчай, мне-то оно ни к чему…

Катя изумленно всплеснула руками, но я сделал ей знак, и она успокоилась.

Старушка постелила нам и, пожелав спокойной ночи, ушла спать в сарайчик.

— Ты понимаешь, куда мы попали? — спросил я Катю. — Тарханы! А помещица — это же бабушка Лермонтова.

— Витька! — восторженно воскликнула Катя. — Дошло! Мы попали в Тарханы! Может быть, мы увидим Лермонтова? Я бы спела ему его прекрасные стихи!

И она запела:

— Катенька! — перебил я ее. — Ты забыла, что сейчас не то 1817, не то 1818 год. Так что Лермонтов сейчас еще мальчик — Мишенька, как его назвала наша хозяйка… Он еще не написал эти чудесные стихи.

— Мне так хочется повидать его! Как ты думаешь, это сбудется?

— Кто знает, — вздохнул я. — Или да, или нет. Это уж как повезет!

— Я знаю много стихов Лермонтова наизусть, — со вздохом сказала Катя, — он мой любимый поэт. А ты знаешь хоть одно его стихотворение наизусть?

— Конечно, знаю, — ответил я.

— Замолчи! — сердито крикнула Катя и даже топнула ногой. — Как тебе не стыдно! Это Пушкин написал, а не Лермонтов.

— Ну вот, уж и пошутить нельзя. Конечно, знаю, что это не Лермонтов написал, я просто хотел проверить тебя…

— Врешь! — сказала Катя. И была права. Я и в самом деле думал, что это стихи Лермонтова.

— Значит, ты непременно хочешь видеть Лермонтова таким, каким он был в детстве? — спросил я.

— Да, это мое большое желание, — мечтательно сказала Катя.

— Катя, давай спать. Завтра Рекс разбудит нас ни свет ни заря. Спокойной тебе ночи!

— Спокойной ночи, Витя! Нет, подожди… не спи. Знаешь, что меня мучает? Ведь мы с тобой исчезли из нашего города. Ты представляешь, как волнуются наши родители? Наверно, нас уже ищет милиция.

— Успокойся, Катя, в стране невыученных уроков время течет не так, как у нас. Я дважды возвращался из этой страны, и мама ни разу не спросила меня, где я был. А ведь она, если я хоть на час задержусь в школе, очень волнуется.

— Ты не врешь?

— Честное слово, не вру. Спать! Спать, Катя, нам еще предстоит дальняя дорога.

— Спокойной ночи! — отозвалась Катя.

Мы уснули.

Рекс разбудил нас рано утром. Мы простились с доброй старушкой и покинули ее избушку.

— В дорогу! — нетерпеливо крикнул Рекс. — Я чую запах. За мной!

И мы покорно пошли за ним.

— Вот пройдем мимо этих мальчишек, которые играют вон там, и выйдем на дорогу, которая нас зовет, — сказал Рекс.

— Ладно, Рекс, помолчи. Я хочу сказать тебе, Катя, — заговорил Жако, сидя у меня на плече, — что Михаил Лермонтов хорошо учился. Даже не хорошо, а отлично. Ему было всего тринадцать лет, когда он поступил сразу в четвертый класс Московского университетского Благородного пансиона. Как видишь, талант не помешал ему учиться. Понятно?

— Ты-то откуда это знаешь? — возмутилась Катя. — Тебя тогда на свете не было! Ты…

— Это тебя не было на свете, — перебил ее Жако, — ты ведь не знаешь, что попугаи живут до трехсот лет, не то что вы, люди. А я в то время, когда Миша Лермонтов учился в этом Московском университетском пансионе, жил у одного из его учителей. И помню, как он восхищался этим одаренным и прилежным мальчиком. «Миша Лермонтов будет великим поэтом», — говорил мой хозяин. И, как видишь, не ошибся.

— Не верю! — упрямо сказала Катя и запела.

Мальчишки, играющие в чехарду и орущие во всю глотку, сразу умолкли и замерли, слушая Катино пение.

Среди бедно одетых крестьянских ребят выделялся невысокого роста мальчик в хорошем костюме. Он отошел от своих сверстников и приблизился к нам. Катя замолчала и не спускала с него глаз.

Меня удивили его волосы. Среди темных прядей — белокурая прядь. Его большие черные глаза пристально смотрели то на меня, то на Катю.

— Это он, — прошептала Катя.

— Он, — подтвердил я.

— Я не смею заговорить с ним.

— Я тоже, — прошептал я.

Окно барского дома раскрылось. В окне показалась пожилая женщина.

— Мишенька! — закричала она. — Иди завтракать, поспеши, мой дружок.

— Сейчас, бабушка, — ответил мальчик.

— Уходим, — шепнул мне Рекс. — За мной.

— Пошли, пошли, Катя, — поторопил ее я и зашагал за Рексом.

Мальчик пошел домой, но несколько раз останавливался и оглядывался на нас. Через несколько минут мы миновали Тарханы и зашагали по проселочной дороге.

— Вот и сбылось твое желание, Катя, — сказал я.

— Да, — задумчиво ответила Катя. — Я этого никогда не забуду. А ты не знаешь, почему он так пристально нас разглядывал, но не подошел к нам, не сказал ни слова?

— Не знаю, — признался я.

— А я знаю, — сказал Жако, — он ведь большой фантазер. Он был уверен, что ему это все пригрезилось… Вспомните, когда он пошел на зов бабушки в дом, он три раза оглянулся, ища нас. Но по выражению его лица было заметно, что он нас уже не видит.

— Может быть, ты и прав, Жако, — задумчиво произнесла Катя и, оглянувшись вокруг, спросила: — Мы опять идем в лес?

— Туда-то я вас и веду, — отозвался Рекс. — Видите? Под большим деревом шалаш из веток. Вот там и отдохнете.

В шалаше было довольно просторно. Катя сразу повалилась на траву, устала. Рекс растянулся у входа в шалаш. Жако взлетел на ветку дерева.

— Люська была куда выносливей, чем эта воображала, — ворчал пес. — Думает, что если она красиво воет…

— Поет, а не воет, — поправил его я. — Перестань ворчать. Ты уже не щенок, а взрослый пес, веди себя хорошо.

Рекс обиженно умолк. Я погладил его по голове, и он лизнул мне руку.

— Мы скоро вернемся домой? — спросила, зевая, Катя.

— Не торопись, девочка, — ответил Жако и, слетев с ветки, сел мне на плечо.

— Теперь, когда ты отдохнула, мы отправляемся в путь, — сказал Рекс и забегал, нюхая землю. Потом остановился, оглянулся на нас и рявкнул: — В путь! Я нашел дорогу.

— Только не беги как сумасшедший! — крикнула Катя. — У тебя четыре ноги, а у нас только две.

Рекс что-то проворчал, но замедлил свой бег. Постепенно лес превратился в прекрасный парк с цветочными клумбами, деревья были аккуратно подстрижены. Вдали белели высокие дома.

— Стойте! — вдруг крикнул Жако. — Я узнал это место. Здесь когда-то побывал один из моих хозяев и сфотографировал этот парк. Это Царское Село! А в этом большом здании лицей.

— В котором учился Пушкин? — спросил я.

— Почему учился? — возразил Жако. — Он, наверно, еще его не окончил. Посмотрите, у входа в музей собралось много карет. Вероятно, в лицее происходит какое-то необыкновенное событие…

— Я знаю! Я догадалась! — крикнула Катя. — Это выпускной вечер…

— Очень может быть, — согласился Жако.