Как управились остальные черти, не внаём, но только тому, кто в лес пошёл, не повезло в тот день. Уж как он из кожи ни лез, как ни изворачивался, пытаясь свой хвостик в людские дела сунуть, а всё зря. Куда ни ходил — всё впустую.

Разнюхивая то тут, то там, к вечеру наконец набрёл он на колею. Пошёл потихоньку по следу, добрался до того самого места, где Стан дрова нагрузил. Только место нашёл, потому что парень, как сказано, давно уже из лесу уехал.

Видя, что и тут неудача его постигла, заскрежетал чёрт зубами с досады, не зная, как быть, как с пустыми руками к Скараоскому явиться; к тому же от долгой ходьбы голова у него кругом шла, а от голода живот свело.

Стоит он мрачный, растерянный, вдруг видит на пне комок мамалыги. Обрадовался нечистый — проглотил мамалыгу, не пикнул. А после, уразумев, что делать ему тут больше нечего, с поджатым хвостом вернулся к хозяину. Как явился в ад, так его Скараоский спрашивает:

— Ну, сынок, как успехи? Сколько душ заарканил? Ну-ка, отчитывайся!

— Да почти ничего, хозяин, — смущённо ответил чёрт, весь дрожа от страха. — Видать, в недобрый час я отправился. Уж очень была погода отвратная, только один человек в лес сегодня пошёл. Да и тот улизнул от меня, слишком поздно я на его след напал. Счастье ещё, что нашёл я кусок мамалыги на пне и съел, потому что в брюхе у меня с голоду так и урчало. А больше ничего, ваша тёмность, не знаю.

— Ах ты, нечисть поганая! Небось мамалыгу-то слопал, а что сказал тот, кто мамалыгу на пень положил, известно ль тебе?

— Ничего не известно, хозяин.

— О чём же ты думаешь, если даже не знаешь, что смертные говорят? Уж так и быть, расскажу тебе, хоть и не был я в лесу, как ты. Вот что молвил он: «Кто эту мамалыгу съест, пусть спасибо скажет». Сказал ты что-нибудь, когда съел?

— Ничего не сказал, хозяин.

— Ах, так?! Тебе бы в мысли людей проникать, а ты и того не знаешь, что вслух они говорят. Могу ли ещё надежду держать на вас всех? Ну, да ладно, найду на тебя управу! Будешь знать в другой раз. Ступай тотчас к тому человеку и служи ему верой и правдой три года, куда бы он тебя ни поставил. Жалованье деньгами не бери, а уговорись, что по истечении срока унесёшь из его дома, что захочешь. И чтобы оно пригодилось тут Адовой Пятке, а то у неё все подпорки прогнили… Посмотрим, хватит ли у тебя ума взять, что нужно? А теперь марш! Готово?

— Готово, хозяин, бегу!

Пробежался чертяка по аду, заглянул к Адовой Пятке, посмотрел, чего не хватает, и помчался со всех ног выполнять приказ Скараоского. А неподалёку от хаты Стана обернулся он мальчуганом лет восьми, в городской одёжке, и побрёл, поёживаясь, к калитке. Стан как раз снял котелок с огня, собирался мешать мамалыгу. Вдруг слышит, собаки на кого-то накинулись, разорвут, не иначе. Вглядывается — что такое? Мальчуган от собак на ворота забрался. Побежал Стан к воротам, кричит:

— Цыц, Хормуз! Назад, Балан! Сюда, Зурзан! Марш, чёртовы шавки! А ты откуда, кроха? И чего тебе тут надо, собачья гроза?

— Чего надобно, дяденька? Я бедный парнишка, без отца, без матери, в работники наниматься хочу.

— В работники? Да тебе и гусей пасти не под силу… Годков-то тебе сколько?

— Годов мне вроде тринадцать.

— Неужто тринадцать?.. Правильно, значит, говорят, что воробей всегда птенцом остаётся… Я бы тебе семь годков дал, от силы восемь. Верно, из-за одежды нескладной своей кажешься ты таким маленьким и тщедушным. Намедни ходил тут по деревне другой щёголь, вроде тебя, однако чуть пригожей и по-иному одетый:

Когда он по дороге шёл, штаны шли с дорогой рядом: по его словам, скупал он овчины. У ворот моих еле спас я его от клыков Зурзана; так его Зурзан отделал, что ошмётки летели; как говорится: зашёл бы к вам вечерком, да с собаками не знаком. Как сейчас вижу его — весь оборванный, лохмотья с земли подбирает. Ещё немного, и с тобой бы то же случилось. А звать тебя как?

— Отроду Кирикэ звали.

— Уж не святой ли Кирикэ Хромой окрестил тебя, который чертей за волосы держит?

— Не знаю такого, но Кирикэ меня зовут.

— Да уж кто бы ни крестил, одно знаю, что в самую точку попал, назвав тебя Кирикэ, потому что ты и в самом деле как воробушек — чик-чирик.

— Да уж как есть, дядюшка, чирик не чирик, а таков я, как видишь; встречал я людей… громадин… а проку в них ни на грош. На работе человек виден. Пускай зовут меня, как зовут; тебе-то что? А тебя как звать?

— Станом зовут, но в детстве болел я тяжело, вот и сменили мне имя на Ипата,[10] и с той поры я с двумя именами.

— Ну, так знай же, дяденька, что и про тебя песенка сложена:

— Эге-ге, тут-то обставил ты меня, Кирикэ! Вот чёртов парень! Сущий чертёнок, всё знает! Телом, правда, не вышел, а умом горазд. А не отгадаешь ли, часом, мою загадку? Широкое — на широкое, на широкое

— горячее, на горячее — раскоряченное, на раскоряченное

— кривизна, на кривизне — белизна, на белизне — желтизна, на желтизне — молодец?

Заулыбался Кирикэ, говорит:

— Ежели отгадаю, дашь мне один кус?

— Да знаешь ли, что это? Отгадай сперва, потом увидим.

— Чему же и быть? — говорит Кирикэ. — Перед домом печь, пламя, таганец, чугунок, вода в чугунке, мука и пестик — мамалыгу мешать.

— Молодец, Кирикэ! Теперь и сам вижу, что малый ты хоть куда! Сколько просишь за год, если ко мне наймёшься?

— Да видишь ли… на год не нанимаюсь.

— А на сколько же?

— На три года сразу, потому не привык я переходить от хозяина к хозяину, да и научиться кой-чему хочу, пока от тебя не уйду.

— Да по мне ещё лучше этак, Кирикэ. И что за три года просишь?

— Что прошу? Еды и одежды сколько потребуется, а когда выйдет срок, позволишь взять из хаты твоей что захочу.

— Это ещё что за уговор? Может, душу мою забрать вздумаешь, или кто знает, что ещё тебе в голову взбредёт.

— Да нет же, дядя Ипат, будь спокоен, многого от тебя не потребую. И потом, что я заберу из хаты, того тебе не надобно.

— Вот так-так, — пробормотал Ипат. — Не возьму я слова твои в толк. Балану в пору в них разобраться, раз не говоришь ты понятно.

— Да уж как сказать, дядя Ипат. Уговор — не спор; лучше раньше договориться, чем позже.

— То-то и я говорю, чёртов мозгляк. Не тяни ты, скажи ясно, чтобы знал я, что твоё и что моё.

— Да ну же, дядя Ипат, да ну же; не упрямься из-за пустяка, не о царстве целом речь идёт.

— Знаешь что, Кирикэ, оставайся у меня, тогда и договоримся. Вижу, парень ты с головой и — чем чёрт не шутит — может, и работяга; вроде знаешь, что к чему.

— Об этом, дядя Ипат, не беспокойся, — отвечает Кирикэ. — Не смотри, что я мал. Ту работу, что я для тебя проверну, другой не сделает, будь он хоть семи пядей во лбу.

— Что ж, может, и так. Хорошо бы, Кирикэ, кабы всё правда была, что ты говоришь. Зато тебе и впрямь хозяин достался добрее доброго: только заранее уговоримся: не сквернословь, а то, смотри, выведешь меня из себя и как бы чего не случилось.

— И на этот счёт будь спокоен, дядя Ипат.

— Значит, уговорились. А теперь поесть тебе надо. Вот тебе картошка с чесночной подливой и мамалыгой. Ну, уплетай, а после за дело берись.

Присел паренёк по-пастушьи, на одно колено, перекусил на скорую руку и принялся за работу. И так он справлялся усердно и ловко, будто с рождения здесь находился, а сам Ипат ещё с большей охотой трудился рядом с ним, вовсе забыл про скуку, себя не помнил от радости. С того дня, как нанялся к нему Кирикэ, удача так и пёрла со всех сторон, и он уже счёт потерял своему добру.

Утыканные колючками плетни, сквозь которые и ветру не проникнуть; хлева и загоны для волов и коров; зимний загон для овец; курятники, свинарники, закрома для кукурузы, амбары для пшеницы и много-много другого соорудил своими руками Кирикэ как по щучьему веленью! Можно сказать, сторицей разбогател Ипат с тех пор, как пришёл Кирикэ к нему. Тут-то увидел Ипат, на что горазд Кирикэ, и полюбил его, как родного.

Так прошло два года, и однажды сказал Кирикэ своему хозяину:

— Хозяин, не прогневайся, но скажу тебе слово: почему не женишься? Не сегодня-завтра спохватишься, поймёшь, что состарился и наследника-то не оставил. После жизни ещё ведь смерть есть. Кто знает, что может случиться, упаси, господь! Кому тогда всё добро достанется?

— Что ты, что ты, Кирикэ? Уж коли не женился я, когда пора мне была жениться, неужто теперь женюсь? Видать, хочешь, чтобы чёрт надо мной потешался… Разве не видишь, что солнце за полдень клонится? Уже скорее я стар, чем молод…