– У тебя добрая душа, но способна ли она на что-нибудь, кроме вздохов? – сказала Серасвати. – Или и ты собираешься меня награждать добрыми словами на пороге, вместо того, чтобы впустить к себе в дом, и дать мне добрый совет, вместо лошади?

Раджапут снова вздохнул.

– Серасвати, голос отца я слышу в твоих словах.

– Да, я приходилась дочерью моему отцу.

– В тебе говорит гордость. Но каждому положению присуще свое чувство.

– Мне?

– Смирение. Несчастию к лицу смирение, как гордость – украшение власти.

– И я смиренно должна сделаться наложницей убийцы моего отца?

– Я тебе не советую этого. Я советую одно: покориться. Орлы борются с бурями, а раненой птице одно – лететь по ветру. Со вздохом говорю тебе это, но иного сказать не могу.

– Смирение! Покорность! Перед тем, как говорить с несчастными, ешь благовонные травы. Тогда твои вздохи хоть усладят их ароматом.

И, оставшись одна пред захлопнутой дверью, Серасвати сказала себе:

– Нет! Я стану слишком святою, если буду продолжать стучаться к вельможам. Люди пускают в несчастных советами, как дети в собак камнями. Чтоб отогнать их от своего дома. Смирение! Покорность! Мы выдумали тысячи стражей, чтобы они оберегали нас от других. Всякий хотел бы, чтобы другие были честны. Тогда легче их обворовать. Добродетель – это то, что нам выгодно видеть в других. Смирение! Покорность! Боги, создавшие нас земными богами, не знают ни смирения, ни покорности. Мы сами выковали все эти цепи. Для других. О, вечно радостные боги! И вашего веселья не нарушает вид нечестивицы, нарушающей все законы неба и земли, лишенной смирения, не знающей покорности ни вам, ни родине? Семейные узы, повиновение богам, благоразумие, покорность власти, добродетели, – о, боги! – все это существует для того, чтобы я сделалась наложницей Рамы! Никогда меня столько не направляли на путь добродетели, как с той минуты, когда я сделалась несчастной! Бедняков направляют на путь добродетели, как воров сажают в тюрьму. И добродетель – это тюрьма, в которую хотели бы посадить бедняков!

Она вышла из полуразрушенного города, по дороге, увидев труп убитого юноши, переоделась в его платье и стройным юношей, легким на ногу, бежала в горы.

Вблизи вершин она встретила стадо овец и пастухов, которые, собравшись вокруг костра, сидели и молчали, потому что им не о чем было говорить: они не видели ничего, кроме неба, овец, гор и друг друга.

– Привет и мир вам! – сказала Серасвати, подходя к костру.

– Привет и тебе, путник, а мир у нас всегда! – ответил один из пастухов.

– В долинах, однако, война. Жители Непала и Бенареса напали на жителей Джейпура, покорили страну и разрушили город.

– А нам не все ли равно? – пожал плечами пастух. – Мы сгоним овец с гор, когда придет время стрижки, – а кто будет стричь шерсть, жители Непала, Бенареса или Джейпура, – не все ли равно нам и овцам?

«Да, здесь мир! – подумала Серасвати. – Недаром в божественной песне рассказывается, что Кришна принял вид пастуха. Вот, люди такими, какими создала их природа».

– Могу ли я отдохнуть у вас? Я устал. Измучен дорогой! – сказала она.

– Посиди у костра, юноша, поешь, что осталось, и ложись, вон там, в шалаше.

Серасвати, измученная всем, что случилось, посидела недолго у костра, ушла в шалаш и тотчас заснула. Проснулась она среди ночи вдруг от какой-то тревоги. Сквозь плетень шалаша был виден горевший костер. Пастухи не спали.

Когда люди ночью не спят, они совершают или обдумывают что-нибудь дурное.

И сердце Серасвасти наполнилось еще большей тревогой. Она прислушалась.

– Говорю, я видел своими глазами, – говорил один пастух странным, дрожащим отчего-то голосом, – я зашел в шалаш и высек огонь, чтобы разыскать свою овчину. Она лежала разметавшись. Переодетая женщина!

– Я подумал это и раньше. У юноши маленькие и нежные руки, без мозолей. У мужчины таких не бывает! – сказал другой.

– А я почувствовал это по какой-то дрожи, которая охватывала меня всего, когда она сидела рядом! – сказал третий.

Они замолчали. И было что-то страшное в этом молчании.

Собака опасней, когда молчит, чем когда лает.

– Что ж с ней делать? – хриплым голосом спросил один, словно чем-то давясь.

– Что делают с женщиной! – ответил другой. – Я никогда не встречал женщины.

– Я встретил раз старуху-нищенку. Ее могла принять за женщину только моя страсть.

– Не пропускать же такой красавицы. Такой еще раз в жизни не увидишь! Это боги нам послали.

– Не пренебрегать же их милостью!

«Опять боги!» – подумала Серасвати.

– Как я ее люблю! – словно чем-то захлебнулся один.

– И я!

– И я!

– Кто ж такой может не любить!

«Вот что человек, такой, каким его создала природа, называет любовью!» – с ужасом подумала Серасвати, встала и, вся дрожа, вышла из шалаша.

– Прощайте, добрые люди. Благодарю вас, что не обидели бедного странника. Я выспался и иду в путь.

Но пастухи преградили ей дорогу.

У них у всех были теперь глупые лица и хриплые голоса.

– Нет! – сказал один. – Юношу мы бы отпустили. А женщину нельзя пустить одну в горах ночью!

Они глупо улыбались.

– Во имя сострадания, пустите! – воскликнула Серасвати, кидаясь перед ними на колени.

Их лица стали угрюмы.

– Нельзя другому давать той монеты, которой сам не получал! сказал один.

– Неужто вы захотите воспользоваться моим несчастьем?

– Афганец, у которого я занял одну серебряную монету на похороны матери, взял с меня двадцать, и я два года работал на него. Все пользуются нашим несчастьем. Что ж нам раз в жизни не попользоваться чужим, если боги послали такой случай?

– Слушайте же! Один миг внимания. Мои несчастия превосходят меру человеческих бедствий. Их нельзя выслушать без слез. Я принцесса, в один день потерявшая все: отца, власть, дворец, родину…

– Велико несчастье! – расхохотался пастух. – Живем же мы без дворцов и без власти!

– Может быть, у вас, у знатных, все это большие несчастья, сказал другой, – но мы не видели счастья. И нас разжалобить несчастиями мудрено. Ты жалуешься слепому, что видишь только на один глаз.

– Пощадите же хоть чистоту. Я девушка!

– Э, да что там с нею разговаривать! Ночь бежит!

И пастухи тешились ею, пока их не охватило отвращение.

– Что бы сделать с этой тварью? – спросил один, отворачиваясь от лежавшей без чувств Серасвати.

– Если бы в городе, можно бы созвать народ и опозорить, как следует!

– Посмеялись бы. Горожане любят посмеяться.

– Кто не любит посмеяться, когда есть над чем.

– Бросить ее в пропасть, – и все.

– Чтобы не визжала, когда очнется!

Пастухи взяли Серасвати за руки и за ноги, отнесли на край обрыва, раскачали и бросили в пропасть, на дне которой были острые камни.

– И все схоронено, как будто ничего и не было! – весело сказал один. И, усталые, они пошли спать.

Но, падая на дно пропасти, Серасвати упала на медведя, который залег на дне.

Когда на него неожиданно что-то свалилось, медведь испугался и убежал.

А Серасвати, упав на него, не разбилась. Боги хранили ее для новых испытаний. Она еще не знала, что такое люди.

Очнувшись с болью во всем теле, Серасвати кое-как выбралась из пропасти, на дне которой лежала, и с трудом пошла вперед, – в страну, где не знали бы принцессы Серасвати, и где было бы все равно, что делается в Джейпуре.

Она боялась спуститься в долину и идти по дороге, чтоб не встретить жителей Джейпура, Непала или Бенареса, знающих, что такое законы и повинующихся им, – чтоб ее не схватили. И боялась идти по горным тропинкам, чтоб не встретиться с людьми, такими, какими их создала природа.

Как дикий зверь, она пробиралась среди камней, где не ступала еще нога человека, среди колючих кустов, шла по обрывам бездонных пропастей.

Пробираясь так, она услышала детский смех. Словно серебряный колокольчик звенел на земле. Маленький ребенок полз по самому краю пропасти и ловил бабочку, которая перелетала с камня на камень, чтоб оборвать ей крылья.

Серасвати забыла о боли, наполнявшей ее тело, в два прыжка была уже около ребенка и схватила его на руки в то мгновенье, когда он потянулся за бабочкой, полетевшей над пропастью. Мать живет в каждой женщине.

Серасвати крепко прижала ребенка к своей груди и осыпала поцелуями его лицо, которое вдруг покрылось слезами. С перепуга ребенок расплакался.

– Ты смеялся, когда шел к смерти, и плачешь, когда тебя вернули к жизни! – рассмеялась Серасвати. – Ты мудр! Хорошо или дурно я делаю, спасая тебя от смерти? Разве человек, делая что-нибудь, знает, хорошо или дурно он поступает? А пока – идем.

В глубине, под горой, она увидела хижину.

– Не оттуда ли ты приполз сюда?

И она, бережно держа ребенка, спустилась с горы.

Приближаясь, она услышала пронзительные вопли и увидела женщину, которая металась, как безумная, крича:

– Кришна! Мой Кришна!