Мегги улыбнулась.

— Это эльфийские руны, — прошептала она. — Мы с Мо использовали их как тайнопись с тех пор, как я прочла «Властелина колец». Заметно, что он давно не упражнялся. Он наделал ошибок.

— Но что же всё-таки там написано? Мегги прочла ему записку.

— А кто такой Фарид?

— Мальчик. Мо вычитал его из «Тысячи и одной ночи», но это отдельная история. Ты видел его, он был вместе с Сажеруком, когда тот от тебя убежал.

Мегги снова сложила записку и ещё раз выглянула в окно. Одна из служанок выпрямилась, обтёрла землю с ладоней и посмотрела на высокую стену, как будто мечтала перелететь через неё на волю. Кто принёс сюда Гвина? Мо? Или куница сама нашла дорогу? Этого всё же не могло быть. Уж конечно, Гвин не стал бы разгуливать тут средь бела дня сам по себе.

Мегги сунула записку в рукав. Гвин всё ещё сидел на карнизе. Сонно щурясь, он вытягивал шею и обнюхивал наружную стену. Может быть, она пахла голубями — они иногда садились на окно.

— Дай ему хлеба, чтобы он не сбежал, — прошептала Мегги, а сама подбежала к кровати и стащила свой рюкзак. Где же карандаш? У неё ведь был. А, вот он — жалкий огрызок. Где же взять бумагу? Она вытащила из-под матраца одну из книг Дариуса и осторожно вырвала форзац. В жизни она такого не делала, не вырывала листов из книги, но сейчас другого выхода не было.

Она опустилась на колени на полу и начала писать теми же тайными рунами. «У нас всё в порядке, и я тоже так умею, Мо! Я вычитала Динь-Динь и завтра, когда стемнеет, я должна вычитать Каприкорну Призрака из „Чернильного сердца“, чтобы он убил Сажерука». О Резе она писать не стала. Ни слова о том, что она, как ей кажется, видела свою мать и что той, если никто не помешает Каприкорну, осталось жить неполных два дня. Такие новости не помещались на лист бумаги, какого бы размера он ни был.

Гвин жадно схватил хлеб, протянутый Фенолио. Мегги сложила записку и засунула её за ошейник.

— Будь осторожен! — прошептала она Гвину, а потом бросила остатки хлеба вниз, во двор.

Куница сбежала вниз по стене, как по ровной дороге. Одна из служанок вскрикнула, когда Гвин проскочил у неё между ног. Она крикнула что-то остальным женщинам. Наверное, они испугались за кур Каприкорна, но зверёк уже скрылся за стеной.

— Отлично, значит, твой отец здесь! — прошептал Фенолио Мегги, становясь рядом с ней у открытого окна. — Где-то там, за стеной. Отлично. И оловянного солдатика ты получишь. Всё идёт отлично, я же говорил. — Он потрогал себя за кончик носа и сощурился на яркий солнечный свет. — А теперь, — пробормотал он, — воспользуемся суеверием Басты. Какое счастье, что я снабдил его этой маленькой слабостью! Это был хороший ход.

Мегги не понимала, о чём он говорит, но ей было всё равно. Она могла думать только об одном: Мо здесь.

Сажерук думал, что Каприкорн оставит их с Резой болтаться в этих проклятых сетках до самой казни, но они провели в них только одну бесконечную ночь. Утром, едва на красных стенах церкви заиграли первые солнечные блики, Баста велел спустить их вниз. Несколько страшных секунд Сажерук думал, что Каприкорн всё же решил отделаться от них быстро и незаметно, и не мог понять, от чего у него дрожат колени — от страха или от ночи, проведённой в сетке. Но тут он почувствовал под собой твёрдый пол. Так или иначе ноги почти его не держали.

От страха его избавил Баста — разумеется, не нарочно.

— Я бы с удовольствием оставил тебя поболтаться там ещё, — сказал он, пока его товарищи вытягивали Сажерука из сетки. — Но Каприкорн почему-то решил запереть вас на короткий остаток вашей жизни в склеп.

Сажерук очень старался скрыть облегчение. Значит, смерть всё же отодвинулась на шаг-другой.

— Каприкорну, наверное, мешает, что кто-то постоянно слышит, как он обсуждает с вами свои гнусные планы, — сказал он. — А может быть, он просто хочет, чтобы мы смогли дойти до места казни своими ногами.

Ещё одна ночь в сетке, и Сажерук вообще бы позабыл, что у него есть ноги. Уже после первой ночи все кости болели так, что он плёлся вслед за Бастой в склеп походкой старика. Реза несколько раз споткнулась на лестнице, ей, похоже, было ещё хуже, но она не проронила ни звука. Когда она поскользнулась на ступеньке, Баста подхватил её под руку, но женщина вырвалась и посмотрела на него с такой ненавистью, что он не стал её больше трогать.

В склепе под церковью было сыро и холодно даже в такие дни, как этот, когда от солнца плавилась черепица на крышах. В утробе старой церкви пахло мышами, плесенью и ещё чем-то, во что Сажерук решительно не хотел вдумываться. Каприкорн почти сразу после того, как обосновался в заброшенной деревне, велел забрать решётками узкие каморки, где покоились в каменных саркофагах давно забытые священники.

— Гробы — самая подходящая постель для обречённых на казнь, — заметил он при этом со смехом.

У него всегда был совершенно особый юмор. На двух последних ступеньках Баста нетерпеливо подтолкнул их. Он торопился скорее выбраться обратно на свет, подальше от мертвецов и их духов. У него дрожала рука, когда он вешал на крюк фонарь и открывал решётку первой камеры. Здесь внизу не было электричества. Отопления и прочих достижений цивилизации тоже не было, только неподвижные саркофаги и мыши, выскакивавшие из трещин в камне.

— Может, ты посидишь с нами? — спросил Сажерук, когда Баста втолкнул их в камеру.

Им пришлось пригнуться. Старинные своды были такими низкими, что трудно было стоять во весь рост.

— Давай рассказывать истории о привидениях. Я знаю парочку новых.

Баста зарычал, как собака.

— Для тебя нам гроб не понадобится, Грязнорук, — сказал он, запирая за собой решётку.

— Верно! Может быть, понадобится урна или банка от варенья, но уж никак не гроб. — Сажерук отступил на шаг от решётки — здесь Басте было не дотянуться до него ножом. — У тебя, я вижу, новый амулет! — крикнул он (Баста был уже у самой лестницы). — Опять кроличья лапка, да? Сколько раз тебе говорить, что такая штука притягивает Белых Женщин? В нашем старом мире их видно, а здесь это, к сожалению, не так, но они, конечно, всё равно здесь шепчут заклинания и шевелят ледяными пальцами.

Баста стоял на лестнице к нему спиной, сжав кулаки и не оборачиваясь. Сажерук не уставал удивляться, как легко его напугать, — достаточно сказать несколько слов…

— Ты не забыл, как они подбираются к своей жертве? — продолжал он тихо. — Они шепчут тебе на ухо твоё имя: «Баста-а-а!» После этого тебе становится холодно, а потом…

— Они скоро твоё имя прошепчут, Мерзорук! — перебил его Баста дрожащим голосом. — Только твоё. — И зашагал вверх по лестнице так торопливо, будто за ним уже гнались Белые Женщины.

Шаги его смолкли, и Сажерук остался один — с тишиной, со смертью и с Резой. Судя по всему, они были здесь единственными узниками. Каприкорн иногда запирал сюда какого-нибудь бедолагу, чтобы нагнать на него страху, но обычно те, что попадали сюда и писали свои имена на саркофагах, однажды ночью исчезали бесследно, и больше их никто никогда не видел.

Их прощание с миром будет обставлено более торжественно.

«Моё последнее представление, так сказать, — думал Сажерук. — Может быть, при этом окажется, что всё, что я пережил здесь, было лишь дурным сном, и стоит только умереть, как окажешься дома? Приятная мысль». Да, если бы он мог в это верить.

Реза присела на саркофаг. Это был простой каменный гроб. Крышка треснула, и имя, стоявшее на нём когда-то, невозможно было прочитать. Похоже, Резу соседство с мертвецами совсем не пугало.

С Сажеруком дело обстояло иначе. Он не боялся духов и Белых Женщин, как Баста. Приди сюда Белая Женщина, он бы с ней любезно поздоровался. Но он боялся смерти. Ему казалось, что здесь всё дышит ею, и ему было мучительно вдыхать этот воздух. Он чувствовал, будто на груди у него сидит большой, мерзкий зверь. Даже в сетке ему не было так плохо. Там, по крайней мере, можно было дышать.

Он видел, что Реза наблюдает за ним. Она жестом подозвала его, похлопала ладонью по крышке саркофага. Поколебавшись, он сел рядом с ней. Она порылась в карманах платья, достала оттуда свечку и вопросительно показала ему. Сажерук не мог сдержать улыбку. Ну конечно, у него найдутся спички. Это же детская игра — припрятать от Басты и прочих остолопов такую мелочь, как две-три спички.

Реза прилепила коптящую свечку на саркофаг. Она любила свечи и камешки. И то, и другое она всегда носила в карманах. И ещё кое-что. Но сегодня она, наверное, зажгла свечку только ради него, потому что знала, как он любит огонь.