Лисёнка обрадовалась, но рядом уже почти наполовину протиснулась вторая! Она в охотничьем азарте повизгивала и не отрываясь смотрела на хорошо видимую в темноте белую кошку, разевая свою зубастую пасть!

— Да что ж это такое творится? — возмутилась Лисёнка. — Что я вам сделала?

И тут в ней вспыхнула ярость, да такая, что аж в глазах помутилось! Это возник тот самый инстинкт загнанного в угол зверя, когда речь идёт уже не о спасении, а о том, чтобы подороже продать свою жизнь. Не помня как, она прыгнула на решётку выше собаки и оттуда, будто сова на мышь, бросилась на не ожидавшую такого жертву. Распластавшись брюхом по собачьей голове, она крепко ухватилась когтями передних лап за основания вражьих ушей, а задними быстро-быстро била по морде, глазам и носу, оставляя острыми коготками кровавые полосы! Зубы её при этом тоже не скучали без дела, а рвали в клочья собачьи уши, даже не думая отплёвываться от вырванной шерсти!

Бедная, обманутая в своих ожиданиях собака думала лишь о том, чтобы сберечь глаза и нос! Она, зажмурившись, мотала головой из стороны в сторону, пытаясь сбросить этот царапающийся и кусающийся всеми когтями и зубами комок, но кошка толь ко сильнее впивала когти передних лап ей за уши, ещё быстрее била задними лапами по морде да ещё яростнее рвала зубами уши. Собака попятилась обратно, выскочила за решётку вместе с не заметившей этого кошкой и скуля бросилась бежать! Остальная свора после некоторого удивления кинулась за ней.

Пробежав несколько десятков шагов, собака сообразила броситься со всего маха мордой на землю, чтобы хоть таким способом содрать с себя разъярённую кошку, и это ей удалось. Перекувыркнувшись через голову, она ни секунды не задерживаясь рванулась в сторону и быстро исчезла в темноте, только визг её слышался ещё некоторое время.

Каким-то чисто кошачьим инстинктом Лисёнка, почуяв изменения в движении собаки, отскочила в сторону, а приземлившись на все четыре лапы, тут же выгнула спинку и ощетинилась на всю приближающуюся собачью свору! Собаки вдруг резко остановились, потом поджали хвосты и бросились наутёк.

Приготовившаяся биться насмерть Лисёнка даже как-то растерялась от такой трусости, но вдруг сзади послышался шорох, и она подпрыгнув повернулась в другую сторону да ощетинилась на новую опасность. В трёх шагах от неё светились глаза двух здоровых молодых волков.

— А мы-то голову ломаем, кто тут этих дворовых шавок на куски рвёт? — сказал Бельчонок.

— Да уж! Нам пришлось задать им небольшую трёпку, чтобы не совали свои помоечные носы куда не надо, но мы никак не думали, что это может сделать маленькая белая и пушистая кошечка, — добавил Барсук.

Глаза у кошки остыли, шерсть опала, и она бросилась к волкам:

— Дорогие мои! Наконец я добралась! Вы же меня от смерти спасли! Родненькие мои!

— По-моему, это мы собак от тебя спасли, — возразил Бельчонок.

— Ага, — кивнул Барсук. — А то бы пришлось весь остаток ночи собирать собачьи клочки по всем окрестным кустам, чтобы следов не оставлять.

Лисёнка уже ничего не могла говорить, её трясло как в лихорадке, слёзы лились из глаз, а сил вообще больше не осталось. Бельчонок опустился на живот, а Барсук, подтолкнув Лисёнку носом, помог ей забраться брату на загривок. Устроившись на мягкой шерсти, всем своим существом ощущая родную душу, она думала о том, как же хорошо иметь брата, особенно если он такой большой, сильный и умелый, да ещё с таким хорошим другом, который не бросит и не предаст!

Гавденций стоял свою ночную смену в трюме у двери каюты с этим странным вороном и его обслугой — крепким жутковатым воином-варваром и его, как говорили, женой. Жена у него красива, можно было бы её приласкать, если бы не одно обстоятельство. За дверью никогда ничего не происходило, даже не разговаривал никто. Иногда только слышались обычные звуки — вот кто-то что-то поставил на пол, вот сел на соломенный тюфяк, вот налил воды из кувшина… Эта жизнь без разговоров была странной и немного страшноватой. Нормальные люди так не делают. Нормальные люди всегда говорят. Гавденций давно служил на триреме, но никогда не видел ничего подобного. Поэтому сие место среди стражников считалось чем-то вроде наказания, а Гавденций его вчера проиграл в кости, причём двойную смену, причём играли допоздна и на сон времени почти не осталось. Теперь приходилось стоять и бороться со сном. Глаза прямо слипались. В общем, дело привычное, да к тому же трирема стояла в гавани греческого города, чего тут бояться?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ходя туда-сюда по маленькому коридорчику, Гавденций некоторое время думал только о том, чтобы не присесть и не прислониться к чему-нибудь. Иначе сразу заснёшь, и если десятник заглянет с проверкой, то не миновать бедному стражнику плетей за сон на посту.

«Эх, умереть бы сейчас что ли, — вдруг шутливо подумал Гавденций. — Вот где выспишься так выспишься, а тут никак не удаётся. То дежурство на посту, то вроде ничего не предвидится, а значит, можно и в кости допоздна поиграть, но только под утро спать ляжешь, а тут аврал какой-нибудь, и опять не спишь. Хорошо, хоть жалование нормально платят, на смерть хватит… Да что это мне всё мысли о смерти в голову лезут? — вдруг подумалось Гавденцию. — Неужели она скоро ко мне придёт?» И тут он ощутил смертный холод! Такого с ним никогда ещё не было… Холод шёл с трапа на палубу и буквально леденил душу! Вот и двигаться стало трудно, и руки коченеют… Вдруг он увидел, как в коридор влетела большая ворона, и ударившись в пол, обернулась старухой! Гавденций с расширившимися от ужаса глазами с трудом ущипнул себя за ногу, и почувствовав боль, ещё больше встревожился, ибо это был точно не сон. А старуха, похожая на смерть, подошла к нему почти вплотную и вынула из одежды серп, которым на севере жнут хлеб.

— А ещё им отнимают жизнь, — раздался в голове у Гавденция старческий голос, хотя он ясно видел, что губы старухи даже не шевельнулись. — Готовься!

Старуха приближалась всё ближе и ближе, её острый серп слегка покачивался перед глазами, а бедный стражник не мог и пальцем пошевелить. Он облокотился на переборку, сполз по ней на колени, и закрыв глаза, провалился в небытие. Яга немного постояла, прислушалась… Вокруг раздавались только обычные звуки, слабый плеск волн, крики сверчков, глухое постукивание бортов о пристань, поскрипывание снастей и сопение спящего стражника. Отодвинув задвижку, она открыла дверь. Там все уже были готовы к походу, только Рысь всё ещё стоял в железных кандалах, ну да это не беда. Такие препоны у Яги быстро решались.

— А ну-ка Рысь, пора тебе и в шкуре сего зверя побывать, а то сколько лет имечко носишь, а настоящим рысем ни разу и не был. Много раз ты себя рысью представлял, да чуть не хватало, чтобы на самом деле обернуться, вот теперь помогу я тебе сделать это до конца. А ты, Любляна, открывай клетку, дочка твоя вот и ключи достала — хороша у вас дочка, умница, да смелая и находчивая не по годам! Как домой вернёмся, возьму её к себе в обучение. Отдадите?

— Отдадим, коли муж согласен, — ответила Любляна, отпирая клетку Ворона и беря птицу на руки.

Ворон уселся ей на плечо, и Любляна вышла в коридор. В каюте раздался звон упавших цепей, и почти сразу вышла Яга, да мимо её ног, осторожно ступая, проскользнул большой пятнистый безхвостый кот с кисточками на ушах. Поднявшись к палубе, он внимательно осмотрелся, прислушался и вышел, показывая, что всё спокойно.

Яга подошла к Любляне:

— Так просто нам из города не выбраться. Да и самим сбежать, родовичей в беде оставив, негоже. Иди-ка, голубушка, да убаюкай стражников, чтобы заснули они сном крепким да делам нашим не мешали.

Любляна прошла в нос корабля, где ночевали стражники, и осторожно приоткрыв дверь, вошла в душное, пропахшее потом и вонью немытых тел большое помещение, где едва освещённая светом пары светильников, поднималась новая смена караульных.

Оглянувшись на открывшуюся дверь, те, увидев прекрасную женщину, раскрыли рты, а кое-кто помотал головой, стряхивая это продолжение сна, но женщина всё стояла и казалась пришедшей из далёкого детства матерью. Вот она медленно подняла руку…