Из лесу прибегал Лешик, мокренький, как банный веник:

– Ну и дождь! Ну и буря! Ну, как ты тут? Ну, я пошёл!

Дед Диадох приходил задумчивый, суровый. Рассказывал, как семь ветров дерутся, реки в берега бьются, гром гремит, лес гудит. Клал Кузьке на лоб лапу-деревяшку, совал ему в рот кусок коры:

– Вспомни, внучек, как домовые от таких напастей лечатся?

– Домой хочу! – пищал Кузька.

– Поправься сначала, – говорил старый леший. – И куда спешить? Может, сгорел твой дом? Каково тяжело на пепелище, сам знаю.

Во сне Кузька увидел Вуколочку: грустный и молчит. А вдруг и вправду всё сгорело? Или по Кузьке скучает? «Завтра приду», – утешил его Кузька, проснулся и вспомнил, как домовые управляются с болезнями.

– Ой вы, лихорадушка с лихоманушкой, трясовичка с огневичкой! Приходите ко мне в гости. – Домовёнок помолчал и добавил: – Вчера! Да не забудьте! Вчера приходите, пожалуйста!

Кузьке сразу стало легче. Лежит себе в коробе, поправляется. Пусть болезни гадают, как это им прийти не завтра, не сегодня, а вчера. Уснёт домовёнок, а какая-нибудь смелая козявка сядет ему на нос или на брови, навестит больного. И, проснувшись, Кузька встретит её пристальный взгляд.

Но вот проснулся, а вместо козявки на него глядит Медведь. Кузька забился под сухие листья на самое дно короба. Медведь листья раскопал, Кузьку вынул и вручил ему гостинцы: калину да рябину. Съели ягоды с мёдом, и домовёнок спросил, не покажет ли ему Медведь дорогу домой.

– А это чем не дом? – оглядел Медведь лешачью берлогу.

– Дом – это когда есть печка! – объяснил Кузька.

Уточнив, что такое «печка», Медведь сказал, что от неё дому только вред и опасность. Кому холодно, пусть обрастает шерстью. Кузька вспомнил про пожар, помрачнел. Но тут вошла Лиса.

– Что значит, когда медведь через пень скачет? – дразнила она. – Значит, либо пенёк невысок, либо медведь сердит.

Кузька засмеялся, спросил Лису про свой дом. Лиса вместо ответа стала выпытывать, живут ли куры в избе вместе с людьми или где-нибудь отдельно? На Кузькины слова, что в избе хорошо, там горячая каша, пареная репа, топлёное молоко, Лиса усмехнулась:

– А у нас, что ли, всё холодное? Не вся еда растёт, некоторая бегает! Не прав медведь, что корову задрал. Не права и корова, что в лес зашла. Хи-хи-хи!

Медведь так и покатился по полу со смеху. А Кузька решил больше не говорить им про свою деревеньку, жалко кур и скотину.

– Говоришь, дома тебя ждут, – обрадовался дед Диадох, влезая в берлогу. – А теперь и в лесу друзья завелись.

Когда все ушли, Кузька улёгся поудобнее. Разговаривает сам с собой то голосом Афоньки или Адоньки, то басом, как Сюр, то пищит, как Вуколочка. Сам не заметил, как пошёл в пляс с друзьями-домовятами. В середину хоровода опустился горшок с горячей кашей. И Кузька проснулся.

– Кыш отсюда! – сказал он нахальным козявкам, они лезли ему прямо в глаза.

Но это был солнечный луч. И в нём лихо отплясывала лесная мелюзга, у которой оказались не только лапки и усики, но и крылья.

Кузька весело вылез наружу и чуть было снова не заболел – от страха. Дед Диадох с Лешиком волокли к берлоге корзину, а в ней копошились ящерицы с оторванными хвостами, больные жуки, ещё кто-то…

– Кузя поправился! – обрадовался Лешик. – Теперь помогай других лечить!

– Ой, напасти незнакомые, звериные и насекомые! – дрожащим голосом позвал домовёнок. – Приходите вчера!

– Вчера они и пришли, – сказал дед Диадох. – Буря напоследок совсем разгулялась! Что ж, полечим по-своему, по-лесному. А семь ветров помирились, улетели каждый в свою сторону. Просил их узнать про твою деревеньку. Какой– нибудь из них принесёт весточку с твоей родимой стороны. Будем ждать.

Маленький домовёнок ждать не умел. Сундучок в руки – и к Могучему дубу. Если уж ноги сами принесли его в лес, то пусть сами и уносят отсюда. Долго ли бежал, коротко ли, вдруг слышит: собаки лают. Значит, деревня рядом. Кузька, откуда силы взялись, продирается сквозь кусты. Выскочил на поляну, а там дед Диадох с Лешиком деревца пересаживают и поют. Песни у леших без слов, похожи на собачий лай с подвыванием.

– Молодо-зелено! – показал дед Кузьке на тонкие рябинки. – Теснятся, глупые, подрастут – и ветку вытянуть некуда.

Утром Кузька с сундучком – опять из лесу. Но уже не туда, куда ноги несут, а куда глаза глядят. Бежал, бежал, слышит стук топора. «Ну, – думает, – пристроюсь под телегой, люди и не заметят, кого с дровами везут». А это не топор стучит. Дед с Лешиком сухостой валят.

– Сами не свалим, – объяснил Лешик, – от ветра упадёт на кого и придавит.

– Дело не медведь, само в берлогу не уляжется. – Старый леший тюкал ладонью, как топором, по чахлым деревцам. – Вот мы и управляемся, старый да малый. И не в лад, да ладно. И не хитро, да кстати.

На другой день подул ветер, верхушки деревьев кланялись ему вдогонку. «С родной стороны!» – обрадовался Кузька, побежал против ветра. Бежит, бежит, слышит щёлканье кнута. Скорей к пастуху со стадом! А это дед Диадох стучит в ладоши. А над ним по веткам мчится стадо, да только беличье, перегоняют его лесовики из ельника в орешник.

– Кузя! – кричит Лешик. – Ветер прилетал, весточки не принёс. Нету вон в той стороне твоей деревеньки!

Несколько дней собирал Кузька с белками орехи, лучшие клал в кузовок – гостинец из леса для друзей-домовят. А потом с сундуком да с гостинцем бежал, бежал, а кругом один лес – тоска зелёная. Со злости начал грибы сшибать лаптями. Вдруг слышит:

– Пошёл, нашёл, потерял! Потерял, нашёл, пошёл!

Люди ходят, грибы ищут! Надо пойти за ними потихоньку да ещё в корзины грибов подложить незаметно. Глядь, а это и не люди вовсе. Дед Диадох и Лешик собирают под ёлками какие-то красные ягоды. Съел одну – невкусно.

– Семена ландышей, – сказал старый леший. – Птицы отнесут их в Обгорелый лес. Печален лес без ландышей… Пошёл, нашёл, потерял!

– Потерял, пошёл, нашёл! – отозвался Лешик. – Поговорка у нас такая. Повторяй за мной, Кузя!

– Пошёл, нашёл, потерял! – нехотя подтянул Кузька.

– Потерял, пошёл, нашёл! – И дед Диадох вручил домовёнку сверкающий сундучок, сокровище домовых.

Как это Кузька потерял его в лесу? Лучше самому пропасть, чем вернуться домой без сундучка! Никуда он больше не бегал. Сидит на пне, ждёт, не побегут ли от ветра верхи деревьев. Пять ветров прилетали, никаких вестей с родной сторонки, все стороны чужие. И всё кругом домовёнка чужое. Цветы не те: горошек мышиный, лён кукушкин, капуста заячья, всё не на грядке, а в беспорядке. Сколько ни дёргай, ни тебе красной морковки, ни жёлтой репки. Даже лопухов нет.

И птицы не те: никто не кукарекнет, не закудахчет. Гуси и утки только в небе гогочут, пролетая стаями. Чего они в небе не видали? Чириканья много, а воробья ни одного. Мыши и те другие: про кошек слыхом не слыхали, домовых не дразнят, Лиса с Медведем куда-то пропали, поговорить не с кем.

– Дед, а дед, – говорил Лешик, – этак Кузя у нас зачахнет, на корню высохнет. Давай сведём его домой!

– Беда, – тихо, как сухие листья шуршат, отвечал дед. – Всяк кулик на своём болоте велик. Давно б вывели его из леса, да ведь не знаем, цела его деревенька или нет. Каково ему будет одному на пепелище в чистом поле, да ещё зимой? Будем ждать: не тот ветер, так другой принесёт весточку.

Чего-чего, а ждать лешие умеют. Дождись-ка, пока из жёлудя ещё один могучий дуб вырастет. А лешим хоть бы что, ждут себе, поджидают.

– Не умею я ждать, – горевал Кузька. – Мы, домовые, только праздники умеем ждать, тут уж ничего не поделаешь.

– Вот и хорошо, – сказал дед Диадох. – У нас в лесу скоро праздник. Гостем будешь. А зимой такие гости придут, что и хозяевам воли не дадут: мороз-трескун да вьюга-метелица. Ну да тёмна ночь не навек…

Маленький домовёнок дождался лесного праздника. Ну-ка, посмотрим, как пляшут в лесу, что поют, чем угощаются!

– Кто с нами, кто с нами петь и плясать? Кто с нами, кто с нами в игры играть? – завопил домовёнок, выскочив из берлоги.

Дед Диадох остановил его: осенний праздник начинается тихо – любуйся красотой, да так, чтоб ни один золотой или красный листик не упал с ветки.

Такого синего неба и летом не увидишь. День радовался солнцу, солнце – всякому зверю и птице. Берёза Кургузенькая сияла такой красотой, что все деревья кругом восхищённо шелестели. Осина Трясушка в красной одежде была так хороша, что с её красотой могло поспорить лишь её отражение в большой луже. Всяк хотел оставить о себе добрую память на долгую зиму.

Тихо вышли на поляну к Красной сосне лесные звери. Кузька оглянулся, а рядом – лось. И не слышно, как подошёл. То ли дело корова или лошадь! То-то было бы треску, мычания, ржания.