Раза три Мишу к пропотел, пока его мать бранить перестала. Мишука перестала, Машуту начала:
— А у тебя, Машка, что это одеяло морщится? Разве, я тебя так учила постели убирать?.
Уж она ее, уж она ее!
«У, — думает Ивашка, — у Мишука с Машутой все-таки заправлены койки, и то она их вон как куде- лит, а что же будет, когда до меня очередь дойдет...»
Подбежал к своей кровати, заправил ее скорее, одеяло разгладил, чтобы ни одной морщинки не было. Подушку углом к дверй поставил, сделал все, как надо.
Похвалила его медведица:
— Вот у кого учитесь постели убирать.
И еще своих медвежат поругала.
Стали за стол садиться. Смотрит медведица — ее Мишук и Машута умылись, а Ивашка и не подумал даже. Он у себя дома никогда не умывался.
— Все равно, — говорит, — к завтрему опять испачкаюсь, грязный буду. Зачем же тогда сегодня
умываться?
И в гостях неумойкой за стол полез.
И задумалась медведица: как быть? Пристыдить Ивашку? Еще обидится медвежонок. Скажет: если мать заболела, то уж и стыдят, меня.
И напустилась тогда медведица на сына своего:
— Что же это ты3 Мишка, умылся как? Щеки потерла под носом кто мыть будет? Разве я тебя так умываться учила?
-Нет, — прогудел медвежонок.
— А что же ты позоришь меня перед гостем?
Уж она его, уж она его!
Раза три пропотел Мишук, пока его мать бранила. Побежал поскорее к умывальнику. А медведица дочь свою отчитывать принялась:
— А ты, Машка, что же? Шею вымыла, а про уши забыла. Я тебя разве так учила умываться?
Уж она ее, уж она ее!
«У — думает Ивашка, — Мишук и Машута все- таки умылись, и то она их вон как бранит, а что же будет, когда она увидит, что я совсем неумытый за столом сижу...»
Вскочил скорее — и к умывальнику. Морду вымыл, уши, шею чисто-начисто продрал.
Похвалила его медведица:
— Учитесь, — говорит, — у Ивашки, как умываться надо.
Так и повелось с той поры: увидит медведица у Ивашки непорядок какой, своих медвежат винить начинает, а Ивашка догадается и, пока до него очередь дойдет, приведёт себя в порядок. Подкаливает его медведица, Ивашка тоже доволен,
— Хорошо, — говорит, — что я ей чужой: не сразу она меня замечает. Пока своих отбранит, меня уж и бранить не за что. Вот как. . .
КАТАЛСЯ НА РЕЧКЕ ВЕТЕР
Случилось как-то Ветру пробегать мимо нашей деревни. Слышит — шумят ребятишки на речке. А берега у речки крутые, тальником заросли, не видно —. чего это они там, а узнать хочется. Свернул Ветер к речке, хоть и нечего ему там было делать, а все равно свернул — любопытно все-таки поглядеть, что это детвора на речке кричит и хохочет.
Прибегает, спрашивает:
— Что это вы тут поделываете?
Смотрит, а на речке — лед, чистый, прозрачный, от берега до берега и во всю длину. Катаются по нему ребятишки. Кто на коньках, кто просто на ботинках. Колька Грек только что вон где был, а теперь ишь куда уже укатил. Хохочет:
— Хо-хо-хо!
И речка ему таким же хохотом отзывается.
Обрадовался Ветер нечаянной встрече Захотелось и ему покататься. Спрыгнул он с обрыва на лед и покатился по нему. Ждал — закричат сейчас ребятишки: «Ветер с нами. И Ветер катается».
Но никто, о нем не сказал ни слова. Не понравилось это Ветру. Ванька Мартышкин покатился, шлепнулся, так о нем сейчас же по всей речке пронеслось :
— Ванька упал!.. Ха-ха-ха!..
А ведь он, Ветер, тоже только что растянулся по льду, и никто над ним не посмеялся, никто ничего не сказал. Будто и нет его вовсе.
И подпрыгнул тут, взвизгнул Ветер:
— Ну конечно, я же для них в самом деле что есть, что нет. Меня же не видно.
И вздохнул:
— Эх, снежку бы теперь. Покатился бы я по льду, задымил бы он за мной белым дымком, и стало бы видно меня.
Поднялся Ветер в небо, облетел округу, отыскал над Ивановкой тучку, привел ее к нашему селу. Правда, снега в ней мало было. Да зачем его много-то? Немножко есть и дадшх4
Натряс Ветер снежку из тучи на лед и спустился опять к ребятишкам. А они еще больше разозоровались. Щеки у всех красные й глаза веселые.
«Шуму-то, балованья-то сколько! — обрадовался Ветер. — Вот и я сейчас поиграю с ними. Больно уж я поозоровать люблю».
Разбежался он, покатился по льду, оглянулся — дымит за ним снежок дымком белым. Это хорошо, теперь его видно.
И еще быстрее покатился Ветер. И слышит, кричит кто-то из ребят:
— Смотрите, поземка с нами катается.
И понеслась по речке разноголосица:
— Поземка катается! Ура поземке!..
— Ну вот, — вздохнул Ветер, — катаюсь я, а они думают — поземка. Плохо быть невидимкой.
Досада его тут взяла. Сперва он даже хотел обидеться и убежать куда-нибудь в степь, но потом решил :
— Останусь здесь. Пусть они считают, что это поземка. Но я-то точно знаю, что катаюсь-то я, Ветер, а поземка, она так просто, за мной бегает.
И остался Ветер с ребятишками на речке. И до позднего катался по льду с ними, хоть они его и не видели.
СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК
Жил на кургане Хомяк. Рядом с ним на том же кургане жил Суслик. И был у Суслика кусочек зеркальца. Суслик целыми днями сидел с ним у своего домика на крылечке и показывал Хомяку солнечного зайчика.
Часто говорил он:
— У нас с тобой, сосед, на двоих одно солнышко и один солнечный зайчик.
Хомяку было обидно, что у него нет зеркальца и нет своего солнечного зайчика. И однажды, когда Суслик побежал на поле ужинать, Хомяк забрался к нему в дом и унес зеркальце. Завернул его в тряпочку, спрятал к себе под подушку и сказал:
— Зеркальце теперь мое, и солнечный зайчик тоже мой.
Всю ночь ему снилось, будто сидит он у своего домика на крылечке и ловит в зеркальце солнышко. Просыпаясь, он говорил:
— Завтра будет так, как снится сегодня.
Утром он достал из-под подушки зеркальце и хотел было бежать с ним на улицу, но остановился. Нельзя ему показываться с ним на кургане. Увидит Суслик и скажет:
— Так это ты украл мое зеркальце?
И Хомяк опять завернул зеркальце в тряпочку и сунул под подушку. Весь день сидел он скучный на крылечке своего домика, а Суслик — у себя на крылечке и говорил Хомяку:
— У нас с тобой, сосед, одно в небе на двоих солнышко и нет ни одного солнечного зайчика, потому что кто-то украл у меня зеркальце.
Так было и на другой день и много, много дней. Тосковал о солнечном зайчике Суслик, тосковал о солнечном зайчике и Хомяк. И однажды не вытерпел, достал зеркальце и отнес Суслику, когда его не было дома.
Утром прибежал к нему Суслик и забарабанил и окошко:
— Идем скорее: я нашел свое зеркальце. Сейчас у нас с тобой опять будет солнечный зайчик.
И все опять стало хорошо. По целым дням они сидят каждый возле своего домика. Суслик ловит в зеркальце солнышко и говорит Хомяку:
— У нас е тобой, сосед, на двоих одно солнышко, в небе и на двоих один солнечный зайчик.
А Хомяк говорит Суслику:
— Что ж, Пусть лучше будет один зайчик на двоих, чем ни у тебя, ни у меня не будет.
Вот только не знает Суслик, почему он так говорит.
КЛЮЧИК ОТ СЕРДЦА
Бежит Заяц по лесу. Смотрит, сидит под кустом Енот и слезы по щекам размазывает, плачет.
Остановился перед ним Заяц:
— Ты что?
Глянул на него Енот и еще пуще заплакал:
— Беззаступный я. Медведь Тяжелая Лапа обидел. Я мышку поймал, а он отнял, в берлогу унес к себе..
— Ах он, кряхтун, лиходей, верзила! — заругался Заяц. — Да что он сам себе поймать не может, на чужое надеется? Идем, я тебе помогу!
Но Енот и лапками замахал:
— Что ты! Какая от тебя помощь. Ты такой маленький. Тебя, чтобы увидеть, и то наклониться надо.
— Меня не видеть, слышать надо. Идем.
— Нет, я уж с Волком ходил. Так Медведь на него как рявкнул.
— Ах он, каналья, горлодер. На рык свой надеется! Ну я ему сейчас покажу. Идем, у меня ключик есть от сердца.
— Так оно у него медвежье.
— У меня и от медвежьего есть. Идем.
—^ Нет, не пойду я, — отказался Енот и в куст спрятался.
— Жди тогда меня здесь, — сказал Заяц, — я один пойду. Мне одному еще даже лучше будет.
Пришел он к медведю Тяжелая Лапа, остановился поодаль. Спрашивает:
— Говорят, что ты Енота обидел. Он мышку поймал, а ты у него отнял.
— Ну и что?
— Говорят, а я не поверил. Сам вот пришел спросить. Правда, что, ль?
— Тебе-то какое дело?
— Мне-то вроде и никакого,. да тебя жалко. Он, Енот-то, говорйт: пойду сейчас по лесу и всем расскажу,
что у меня медведь Тяжелая Лапа мышку отнял. А я ему говорю: стой, погоди. Что ж ты его. так позорить будешь? Ведь ему потом нигде появиться нельзя будет. Как только увидит кто, так -и скажет сейчас же: вот он, медведь тот, что мышку у Енота отнял.