Сменялись дни и ночи, проходили месяцы и годы, а Стина Мария все пасла своих овечек в дремучем лесу, мечтала да пела песенки на берегу сумрачного озера.

А время все шло. Безмолвная тишина царила в подземном мире. Ни звука не слышала тут Стина Мария, кроме собственного тихого пения да тонкого звона золотых колокольчиков; разве что иногда над сумрачным озером, куда она приводила на водопой своих овечек, вскрикнет в тумане какая-то птица.

И вот однажды сидела она в забытьи на бережку, глядела, как пьют овцы, и задумчиво черпала рукой воду. Как вдруг раздался такой грохот, что все кругом вздрогнуло, всколыхнулись сумрачные воды; потом раздался голос, такой громкий, что все деревья в сумрачном лесу приклонились к земле, и на все подземное царство прогремели старинные слова, такие же старые, как хутор Капела:

Стина Мария вздрогнула и точно проснулась.

— Слышу, дедушка! Слышу! Я — здесь! — закричала она.

Тут же она все вспомнила. Вспомнила дедушку, вспомнила голос родимой матушки, вспомнила имя отчее, вспомнила, кто она такая, и поняла, что родной дом ее на хуторе Капела.

И вспомнила Стина Мария, что она живет в плену у подземных жителей в том темном царстве, где не светят ни солнце, ни луна, ни звезды. И вот пустилась Стина Мария бежать со всех ног, а овцы и ягнята за ней: казалось, что серая речка течет следом за Стиной Марией по сумрачному дремучему лесу.

А подземные жители, услыхав грохот и громкий голос, вылезли из своих пещер и гротов и злобно зашептались, а глаза у них почернели от злости. Все смотрели на Стину Марию, и бормотали все громче, и показывали пальцем на девочку. И тогда серый старичок, который привел сюда Стину Марию, кивнул.

— Пускай поспит в сумрачном озере, — пробормотал он. — Не будет нам тишины и покоя, покуда ее род живет в Капеле. Пускай она поспит в сумрачном озере.

И сразу же подземные жители, словно тени, обступили Стину Марию, и схватили ее, и потащили к озеру, над которым стелился густой туман.

Но тут женщина, которую Стина Мария звала своей мамой, вдруг как закричит во весь голос! Никто еще не слыхал в подземном царстве такого крика.

— Красавица моя! — кричала женщина-тень. — Солнышко мое!

Она ворвалась в толпу и обхватила Стину Марию своими легкими руками. Посмотрев на подземных жителей почерневшими от гнева глазами, она крикнула им срывающимся голосом:

— Только я сама, и никто другой, уложу мое дитя спать, когда настанет время!

Она подняла Стину Марию на руки и понесла к озеру, а все подземные жители стояли молча и ждали.

— Пойдем, красавица моя! — бормотала женщина. — Пойдем, спать пора!

Над озером клубился туман. Едва женщина вступила в него, он густою пеленою обвил ее и девочку. Но Стина Мария заметила, как внизу под ногами блеснула вода, и с тоской подумала: «Ох ты мой ягненочек, не видать тебе больше Капелы!»

Но женщина-тень, которую Стина Мария звала мамой, погладила ее легкой рукой по головке и шепнула:

— Беги вслед за овечками, красавица моя!

И Стина Мария очутилась совсем одна, в густом тумане не видно было ни зги, только впереди звенели золотые колокольчики, и девочка шла за ними. Колокольчики вели ее сквозь мрак и туман, она шла долго-долго, сама не зная куда, и после долгого пути вдруг почувствовала под ногами траву, короткую общипанную овцами травку, какая бывает на выгоне.

«Вот уж не знаю, куда я попала, — подумала Стина Мария. — Но трава тут растет такая же, как у нас дома».

В тот же миг туман пал росою, и девочка увидала месяц. Месяц светил над хутором Капела, он как раз выглянул из-за крыши овчарни. А на Лисьем камне сидел дедушка и держал в руках свой посох.

— Где же ты так долго пропадала? — спросил дедушка. — Пойдем скорее домой, пока похлебка не остыла!

Но тут он замолчал. Потому что увидел овец. Красивые белые овечки паслись на лугу вместе с малыми ягнятами, дедушка ясно разглядел их на лугу в свете месяца и услышал нежный звон колокольчиков.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Вот уж правда, старость — не радость, — сказал дедушка. — У меня в ушах звенит, и я вижу овец, которых загрыз волк.

— Это не те овцы, которых волк загрыз, — сказала Стина Мария.

Тогда дедушка посмотрел ей в глаза и понял, где побывала Стина Мария. Тот, кто побывал у подземных жителей, на всю жизнь остается меченым. Даже если ты пробыл там ровно столько времени, сколько надо, чтобы похлебка сварилась и месяц успел подняться над овчарней, метка все равно останется у тебя на всю жизнь.

Дедушка поднял Стину Марию на руки и посадил ее к себе на колени.

— Ox ты мой ягненочек, — сказал дедушка. — Сколько же времени ты пропадала, бедная овечка?

— Много месяцев и много лет, — ответила Стина Мария. — И если бы ты не позвал меня, я бы там и осталась.

Но в старых дедушкиных глазах светилась радость при виде овечек. Он всех пересчитал и убедился, что их столько же, сколько сгубил волк.

— Похоже, что в Капеле все-таки будут стричь овец, — сказал дедушка Стине Марии. — Похоже, что надо мне с вечера наточить овечьи ножницы. Если, конечно, лунные овечки — твои.

— Мои они, чьи ж еще! — сказала Стина Мария. — Сейчас они беленькие, а были серые, когда мне их дали…

— Тсс. Молчок! — перебил дедушка.

— Дали те, кого нельзя называть по имени, — закончила Стина Мария.

Месяц все выше поднимался над крышей овчарни и озарил своим светом луг, на котором паслись овцы и ягнята хутора Капела. Дедушка взял свой посох и постучал по земле: «Стук-стук-постук…»

— Тсс! Молчок! — остановила его Стина Мария.

И шепотом, дедушке на ушко, сказала стих, который был так же стар, как старинный хутор Капела:

Рыцарь Нильс из Дубовой Рощи

авным-давно, в пору бед и нищеты, жил на маленьком хуторе, затерявшемся в глухом лесу, мальчик по имени Нильс. Хутор этот прозывался Дубовой Рощей. Таких маленьких, сереньких, бедных хуторков было в то время много. Одно богатство и было в них — малые ребятишки. Но такие, как Нильс, встречались редко. Случилось так, что он тяжко захворал, мать боялась, что он умрет, и уложила его в постель в чистой горнице, куда по будням детям и носа сунуть не давали. Впервые в своей жизни Нильс занимал один целую кровать. Его трясло в лихорадке, голова горела, и он едва понимал, что с ним творится, однако знал, что спать одному в постели — большая роскошь. Чистая горница казалась ему настоящим раем. Штора в горнице была опущена, и в ней царили прохлада и полумрак. Стоял июнь, цвели сирень и ракитник, в распахнутое окно из сада, словно сквозь сон, до Нильса доносилось их благоухание, в лесу без устали куковала кукушка. Мать со страхом слушала это кукование, и вечером, когда воротился домой отец, она сказала помертвевшим голосом:

— Нильс покидает нас. Слышишь, кукушка кукует.

Ведь в те времена считали: если кукушка кукует рядом с домом — быть в доме покойнику. Никогда еще не куковала кукушка прямо на хуторе, да еще так громко и неистово, как в этот июньский день. Младшие братишки и сестренки, стоя у закрытой двери в горницу, печально говорили:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Слышишь кукушку? Наш братик скоро умрет.

Но Нильс ничего об этом не знал. Он лежал в жару и с трудом мог открыть глаза. Но иногда, слегка приподнимая веки, он видел сквозь ресницы чудо: перед ним — штора, а за ней — великолепный дворец.

Штора, купленная на аукционе в городской усадьбе, была единственной ценностью на этом бедном хуторе. Эту штору, на радость и удивление детям, повесили на окно в горнице. На шторе был выткан рыцарский замок с зубчатыми стенами и высокими башнями. Ничего прекраснее этого замка хуторские ребятишки в своей жизни не видели. «Кто же может жить в таком замке? — спрашивали они Нильса. — И как он называется?» Ведь Нильс, старший брат, должен был все знать. Но Нильс этого не знал, а теперь он так сильно захворал, что сестрам и братьям, верно, не придется больше его ни о чем спрашивать.