Я пришла в себя не прежде, как в моих чертогах, и увидела брата моего, сидящего против меня в безмолвном ужасе. Тогда лишь поняла я, какая грозила мне опасность, если бы я не имела на себе талисмана, которому обязана была моим избавлением, и с той поры решила ни на минуту его с себя не снимать. Ведала я, чем можно бы спасти отечество мое, но помнила запрещение волшебницы, что с открытием тайны о таинственном мече стану неизбежной жертвой объятий великана. Этого было довольно для того, чтобы наложить на меня молчание, и брат мой, требующий моего совета, не получил в ответ кроме горьких слез, с которыми сообщал он свои, и, наконец, не зная, что начать, заключил требовать совета в Елабугском[13] оракуле, находящемся неподалеку от столичного города, на берегу реки Камы. Мы отправились в это святое место; по принесении в жертву обожаемому змию двух черных быков, введены были мы в капище. Брат мой задал вопрос: чем можно избавиться от нападения исполина Тугарина? Жрецы окружили божественного идола с кадилами, воспели песнь Чернобогу и с коленопреклонением просили о явлении через ответ средства к спасению их отечества. Идол поколебался и глуховатым голосом ответствовал: «Беды, терпение; поражение и победа; мечи, стрелы; утро вечера мудренее».

Ни князь, ни я, ни сами жрецы не могли растолковать этих божественно хитрых слов; однако уверяли нас, что точно такого ответа они и ожидали, что он очень хорош и непременно должен сбыться.

«Но что ж я должен предпринять согласно ему?» – вопрошал Тревелий.

«Последуйте ему в точности, ваше величество», – ответствовал верховный жрец. Мы не смели спорить с переводчиком Чернобога и отправились восвояси без всякого наставления, однако с надеждою.

Собран был тайный совет. Советники рассуждали, изъясняли, спорили, опровергали, доказывали и заключили, что с исполином следует сражаться, не давать ему ни ногтя моего, и наутро, по точной силе и разуму божественно не понимаемого ответа, отправить против Тугарина тысячу пращников, тысячу стрельцов, имеющих большие стрелы, и две тысячи вооруженных в панцири всадников. Что было заключено, было и исполнено: до свету еще выехал этот отряд. Целый день искали неприятеля, провозвестник охрип, крича противника – Тугарин не появлялся. На другой день провозвестник начал укорять исполина в трусости, однако недолго пользовался этой дерзостью. Тугарин выехал, и ужас остановил слова на устах глашатая. Воины, видя, что должно начинать сражение без предисловия, ибо провозвестник молчал, пустили в него тысячу камней и тысячу стрел. Тугарин в это самое время очнулся, потому что едучи дремал, и зевнул; все камни и стрелы попали ему в рот, и он, не чувствуя, откуда сие происходит, харкнул и выплюнул их вон, сказав: «Какое множество здесь мух!»

Изумились воины, сочли, что он чародей, и порешили выпустить в него еще по тысяче камней и стрел в самый нос, ибо прекрасно знали, что этот способ отнимает силу у всякого чародея. Усугубили они свои крепость и искусство; выстрелы были произведены столь удачно, что разбили исполину нос до крови. Тугарин увидел, что произошло это не от мух, и пришел в великий гнев.

«О, так против меня выслано войско! – вскричал он голосом, подобным грому. – Итак, я должен с болгарами поступать по-неприятельски!»

Сказав это, начал он хватать руками воинов по десятку и больше и глотать целиком. Не было им спасения, все погибли, только человек с двадцать поспешно удалились на конях, в числе коих был и глашатай. Исполин, видя, что неловко ему ловить их с лошади, соскочил и побежал на четвереньках; в минуту достигнув беглецов, одним зевком он всех захватил и проглотил. Увидев, что уже никого не осталось, подумал он, что напрасно не оставил одного, чтоб приказать к Тревелию свои угрозы. Но приметил, что нечто у него под носом шевелится (то был бедный глашатай, который, держа в руках копье, не попался в рот исполину, ибо копье воткнулось тому в нос, когда он хватал их зевком, и окостеневшие руки удержали провозвестника висящим на копье), он снял его пальцами и, увидев, что это человек, посадил его на ладонь и, отдув из обморока, наказал ему следующее:

«Я оставляю тебе жизнь. Скажи ты своему князю, что я даю ему еще один день; если по прошествии его не согласится он отдать за меня сестру свою, то я в один месяц опустошу всю его землю. Ты видел, как я управляюсь с его воинами: целое войско его мне сделает затруднения не больше, чем эта кучка».

После этого опустил он его бережно на землю, но бедный провозвестник, со всею принятою в рассуждении его осторожностью, оглох от разговоров Тугариновых. Он явился ко двору и рассказал о происшедшем. Отчаяние умножилось, не знали, что делать, советы продолжались целую неделю, а между тем исполин опустошил почти всё Закамское царство. Крайность принудила брата моего вспомнить, что он князь, и забыть, что он родственник. Он заключил предать меня на избавление отечества и возвестил мне то в горчайших слезах. Послано было умилостивлять Тугарина и возвестить согласие на его требование. Исполин побежден был страстью, чтобы отвергнуть эту цену предлагаемого мира; он перестал поджигать селения и пожирать живущих и шествовал гордо к Боогорду. Князь Тревелий со множеством вельмож встретил его за городскими воротами; я была в отчаянии. Я вынуждена была дать мое слово, но с тем, что получит он мою руку не прежде, как приняв от какой-нибудь милосердной волшебницы вид и рост обыкновенного человека, поскольку мне было известно, что подобное случиться может не так легко. Я между тем могла убежать, дабы брат мой не сорвал с меня талисмана, ибо, невзирая на всю его ко мне горячность, мне следовало ожидать, что он лучше согласится лишиться сестры, чем дать себя разорвать по суставам. Любовь действовала в исполине и принудила без всякого размышления дать мне согласие. Он поклялся Чернобогом[14], что не приступит к браку иначе, как на моих условиях, и не только оставит неприятельские поступки против болгаров, но с сего часа вступает в услужение Тревелию. Радость в народе началась всеобщая; и поскольку исполина нельзя было ввести во дворец, отвели ему место в садах, где и задали ему великолепный пир. Тысяча быков была изготовлена для Тугарина, каковых он и съел до последней косточки. Сто печей хлебов и сто бочек вина, двести куф[15] пива убрал он на закусках, ибо за один раз совал он в рот по целой печи хлебов и куфу выпивал одним глотком.

Предсказание Добрады исполнилось. Брат же мой полюбил чудовищного Тугарина до крайности и из добродетельного государя сделался тираном. Не проходило и дня без пролития человеческой крови. Я терпела ужасные гонения и искала случая убежать. Не прошло и двух месяцев, и съестные припасы в государстве чрезвычайно вздорожали. Исполин из любви к Тревелию согласился кушать воздержаннее и довольствовался вместо хлеба и мяса одними дровами. До похищения моего на стол Тугаринов перерубили уже великие леса, и непроходимые леса Закамские превратились в великие степи. Наконец случай спас меня от бедствий: и я была похищена волжскими разбойниками.

«Подумай же, дражайший супруг, – промолвила княгиня Милолика, окончив свою повесть, – какая предстоит тебе опасность от Тугарина, когда он не только грозный мститель за Тревелия, но и ревнующий соперник твой! Однако только бегство за Буг-реку спасет тебя от его злобы. Я со своей стороны в безопасности: талисман делает его силу надо мной бездействующей». Затем увещивала она супруга поторопиться с бегством.

Владимир сетовал: невозможно было ему оставить государство свое на опустошение. Монарх, которого трепетал весь восток, который покорил всех враждующих соседей, который прославился своими добродетелями не меньше храбрости, мог ли он пуститься в бегство от одного богатыря? В сто раз легче для него была бы смерть. Но чем было ему возразить слезной просьбе милой жены? Чем противостоять чудовищу, укрепленному чародейством? Таковы были помышления, стесняющие его душу. Рассуждая о средствах к спасению, вспомнил он, что киевские стены при создании своем были кладены на извести, разведенной на священных водах реки Буга. Этого довольно было, подумал он, к пресечению исполину входа во город, и подобное же слышал он и от верховного жреца. Обрадовался Владимир, поспешил утешить тем свою княгиню и доказать ей, что безопаснее для него остаться в городе, чем выступить из оного. Милолика успокоилась, и не оставалось Владимиру, как только изобретать способ погубить исполина. Собран был военный совет, там изложены были обстоятельства, сказанные княгиней о Тугарине, и предсказание Добрады, что погибнет неприятель от руки богатыря, не рожденного матерью. Советники рассуждали, голоса разделились: одни советовали наслать на неприятеля всех киевских ведьм, другие предлагали крикнуть клич всем сильным и могучим богатырям, один только вельможа Святорад не соглашался ни на то, ни на другое. Он представлял князю, что он не больно-то верит колдовству и думает, что чужие богатыри не так скоро съедутся, чтоб упредили разорение, могущее произойти от исполина, так что лучше всего выбрать лучших витязей из своих и совокупными силами ударить на исполина. Владимир почти согласен был с его мнением и хотел только вопросить совета верховного жреца. Пошли в Перуново капище, потребовали молитв и наставления, чем избавиться от угрожающего бедствия. Жрец обещал всё; он лишь попросил на полчаса сроку; заперся в кумирнице и, выйдя, сказал: