Он двадцать восьмой в алфавите.

Не знаю, кто. Он или Она? Если он, то канат. Если она, то ленточка финишная. Они у меня всегда вместе.

– И у смысла есть тень, и зовут ее улыбка.

– А что тогда смех?

– Театр теней.

В самый разгар февраля с северных широт прилетают в город дрозды на рябиновый жор. Улицы сводит с ума красная помада неистовых поцелуев дроздов.

Здравствуйте, люди, целоваться пора!

В суде зеркал нет. Те, которые прежде висели, разобрали в комнаты смеха.

Девочке родители подарили собачку, а та ее покусала. Крошка от обиды укусила мальчика из класса. Мальчик пожаловался бабушке, та пришла в школу и отомстила девочке. У девочки был дедушка без бабушки, он с удовольствием тяпнул чужую старушку за руку. Покусанная бабка натравила на деда собачку. Дед бабке ответил котом. Бабка на кота натравила мышь белую. Мышь поймали и заключили под стражу. Сидит горемыка за решеткой, просит репку на завтрак, а откуда репка в КПЗ? А мальчик и девочка, бабушка и дедушка, кошка и собачка живут счастливо, сказкой покусанные, а мышь белая за них срок тянет.

Вопрос: кто репу чесать будет?

Всунули просроченное снотворное. Уснуть уснул, да сны снятся отвратительные, один другого хуже.

Когда проснусь, и проснусь ли?

А вы хоть раз считали до 1001? Мне этого числа уже мало. При болях приходится дважды до него добираться, иногда помогает. Может, и сказки мои кому-то помогут?

Одеваюсь и иду туда, где издеваются надо мной. Я могу и голым явиться, но они найдут, к чему придраться.

Когда Господь повернул восклицательный знак на 90 градусов вправо, получилось «А» из азбуки Морзе. Так на свет появился Адам. А когда Он отнял у него ребро – тире – и осталась точка (у азбуки она – «Е»), родилась Ева. Если же восклицательный знак повернуть еще влево на 90 градусов, выйдет: тире, точка, тире, что есть «К». И на свет явится Каин.

Радисты знают время жизни, у Евы – 1,25 секунды, у Адама – 3,75 секунды, у Каина – 8,75 секунды.

Вот говорят, люди могут подумать, а они не думают. Они уверены, что знают. Я почти ничего не знаю, и люди редко считают меня своим.

– Что будет, если смешать добро со злом?

– Демократия.

Человечество себя проиграло. Земля забыла о временах, когда на ней обитали люди. Одни ее материки покрывал песок, на других лежал снег.

Однажды планету посетили далекие потомки бывших людей. В их памяти не сохранилось, кто они и откуда. Для них Земля являлась обычным объектом исследования. А вот аппаратура, которой они пользовались, была безупречной до совершенства.

Взяли частичку снега на пробу, заказали анализ и прочитали на экране странное сочетание слов:

«Эта снежинка была опалена слезой весны и снята с одних губ другими губами».

– Любопытно весьма, тут когда-то ходили губами по снегу, и дышали на него, вынуждая отвечать им весной.

– Видно, губ у обитателей имелось с избытком.

– Да, губительность губ очевидна.

Они еще долго рассуждали о том, чего понять им было не дано.

Вдруг экран покрылся испариной, содрогнулся и зарыдал.

– Что это?

Вопрос завис на века, ответа не было и не будет. Просто гроза вспомнила о том, как он целовал ее в присутствии весны, а она плакала о последней любви на Земле.

Как в памяти снежинки всё это сохранилось?

Видно, Богу это угодно было тогда.

Знаю, повезло. Здесь упал. Здесь иду, здесь продолжаю падение. Один как перст.

Пока есть куда, лететь не стоит. Падение – как подвиг перед Ней, как подарок судьбы, как возможность быть частью Ее, как счастье соприкосновения.

Что-то колется такое неудобное, покоя не дает. То ли от вины, то ли это ветер, или вместе они? Что-то колется во мне. Врачи совещались долго. Диагноз прозвучал, как выстрел: «Комплекс Колумба неизлечим».

Был на приеме. Прописали обниматься: с деревьями, с собаками, с крышами домов, с кошками в подъездах, с голубями во дворах. Прохожие шарахаются – на бомжа похож. А я верю докторам и продолжаю обниматься, без объятий не выжить ни им, ни мне.

Завтра 314 дней кошмару.

3,14 – число Пифагора. Он первым доказал, что кривды в три раза больше, чем правды. С тех пор века минули, но я ему не верил. Прости, Пифагор, ты прав.

Жест птиц и женщин – скрещенье ног. К сожалению, Дарвину такое в голову не пришло.

Я не хочу выходить из дома,

Я косточка сливовая.

Я не хочу выходить из дома,

Я семечко арбузное.

Я не хочу выходить из дома,

Я зернышко Его.

Если бы у меня были адреса, я бы не писал книг, а слал бы письма, открытки, бандероли, если бы у меня были адреса.

Помню, в детстве игра такая была – «в ножички». Рисовали круг, нарезали каждому земли и начинали, стоя в полный рост, метать ножи. А как не хватало места или равновесия, чтобы устоять на одной ноге, из игры исключали. Сейчас с моей страной – СССР – кто-то постоянно играет в ножички.

Ни страны у него, ни города, ни индекса, ни улицы. Просто стол. Он есть адрес моей последней книги.

Сказки – это когда всё скошено и кроме ресниц прикрыться нечем, когда не в телефон, а в воду начинаешь шептать, в огонь говорить, вот тогда они и сказки.

Свадьбы да усадьбы – для услад, а вот суд да дыбы – в самый раз для судьбы.

Если Рая и Ада дали вкусить тут, то что будет там?

– Чем тебе помочь?

– А кто птицам перья чистит для полета?

– Чем тебе помочь?

– А кто дожди, что травы, косит, да в реки и озера складывает?

– Чем тебе помочь?

– Человеку, если он человек, мешать не стоит, вот и помощь вся.

Сказки, что семечки, одна к одной, а как до подсолнуха дойдешь, так и закругляться пора.

– Сколько раз тебя бросали?

– А сколько ребер во мне, столько раз и бросали.

Тишина – хорошая музыка, в четыре руки.

Я люблю занавески на кухне. Дырявые от звезд, беременные по утрам от ветра, днями – от солнца, вечерами пустые от аборта. С занавесками повезло, с обоями хуже, лбами морщатся. Пол – линолеум, ни ума, ни чувств. Еще есть кресло, в нем спина и стол двух локтей.

Так утки кричат другим уткам. Так ветки кричат, когда их ломают. А если последний селезень, последний сук на дереве, то как?

Молчать учат на кладбищах. Азам – в школах. Позам, грациям, паузам – на сценах. Дарят, торгуют, гадают. Пчелы производят мед, коровы – молоко. Дети рисуют, взрослые снимают на фото.

Пройдя через десятки судов, убеждаешься, что все люди, кроме тебя, ангелы. Непонятно одно – почему они вместе с тобой на земле живут.

Мечты, что облака, проплывут мимо – и небо жизни опять готово для Солнца.

– Для кого снег чистят?

– Для луж.

– Дожди зачем?

– Для луж.

– А лужа?

Лужа женского рода, но во множественном числе родительного падежа она многим приходится мужем.

Сосульки не флюгер, они – компас по верху и низу. Высоких не трогают, низких по кумполу бьют.

Снимите головные уборы, зима умерла.

Март.

В человеке Бог дошел до ручки.

«Дружок, сегодня я расскажу тебе сказку». Услышали эти слова? Так с голоса Юрия Литвинова в детстве тех, кто был маленьким в 70-е, начиналось чудо. А сейчас нужно разворачивать сказочный свиток самим – уже перед внучатами. И вспоминать строгую последовательность явления волков, зайцев, медведей, царевичей и царевен…

А если не делать ходы назад? Просто знать, что там про то, как…

Это похоже на воспоминание о целой жизни, свернутой в название.

Сказки А. Попова дарят дивную возможность узнавать пусть не тобой прожитый текст. Его можно развернуть и прочитать как дорогу. Она метельная, «в непламени» ее не осилишь.

Наверное, сказок А. Попова будет тысяча и одна.

Но читательского времени они займут гораздо меньше, чем сказки Шахерезады. А времени думания? Больше, или меньше, или всего ничего?