Но когда опускалась ночная тень, у зазнайки Тони улетучивалось все его презрение к Мейми, и он поглядывал на нее с опаской, что совсем не удивительно, поскольку с наступлением темноты на лице Мейми появлялось выражение, которое иначе, как хитрым, я назвать не могу. Вместе с тем оно было безмятежно, чем резко отличалось от беспокойных взглядов Тони. Тут он начинал дарить ей свои любимые игрушки (которые утром всегда брал назад), а она принимала их с пугающей улыбкой. Причина, по которой он вдруг начинал к ней подлащиваться, а она окутывалась такой таинственностью, состояла, говоря кратко, лишь в одном; оба они знали, что скоро их отправят спать. Именно тогда Мейми становилась безжалостной. Тони умолял ее не делать этого, мама и их чернокожая няня грозились ее наказать, но в ответ Мейми только улыбалась своей пугающей улыбкой. И когда они оставались с Тони одни в спальне, где горел лишь ночник, Мейми медленно поднималась на кровати, шепча:

— Шш!.. Что там?

Тони начинал упрашивать ее:

— Там никого нет, — не надо, Мейми! Не делай этого! — и натягивал на голову одеяло.

— Он подходит ближе! — шепчет Мейми. — О, посмотри же на него, Тони! Он шевелит рогами твою постель, — он тебя бодает. Тони, о, бодает!

И так продолжалось до тех пор, пока Тони в ночной рубашке с пронзительным визгом не бросался вниз. Тогда кто-нибудь из взрослых поднимался наверх, чтобы отшлепать Мейми, но она уже безмятежно спала, — причем не притворялась, а спала на самом деле, и во сне выглядела настоящим ангелочком, что, по-моему, только усугубляет ее вину.

В Саду они бывали, разумеется, днем, и говорил там в основном Тони. По его рассказам можно было заключить, что он — настоящий храбрец, и никто не гордился им больше, чем Мейми. Ей бы хотелось повесить на себя табличку с надписью, что она его сестра. Более всего она восхищалась им в те моменты, когда он с удивительной решительностью говорил (и это бывало часто), что однажды останется в Саду после того, как ворота закроются.

— О, Тони, — говорила тогда Мейми с чрезвычайным уважением, — но ведь феи страшно рассердятся!

— Пожалуй! — беззаботно отвечал Тони.

— А может быть так, — продолжала Мейми, трепеща от возбуждения, — что Питер Пэн прокатит тебя в своей лодке?

— Я его просто заставлю, — отвечал Тони. Неудивительно, что Мейми так им гордилась.

Им, однако, не следовало бы говорить об этом громко, поскольку как-то раз их услышала фея, собиравшая остовы листьев, — феи ткут из них летние занавески. С тех пор Тони был взят феями на заметку. Они ослабляли перила, когда он собирался на них сесть, и он летел на землю вверх тормашками; они хватались за его шнурок, и он спотыкался и падал, они подкупали уток, и те топили его кораблики. Причина почти всех неприятностей, которые происходят с вами в Саду, в том, что чем-то вы не угодили феям, поэтому следует соблюдать осторожность, когда вы говорите о них.

Мейми была из числа тех, кто любит для каждого дела назначать точный день, чего нельзя сказать о Тони. Если Мейми спрашивала, когда же он намерен остаться в Саду после Запретного Часа, он просто отвечал: «В свое время». Из его ответа нельзя было понять, когда же придет это «свое время», но если Мейми спрашивала его: «А сегодня еще не время?», он со всей определенностью отвечал, что нет, сегодня время еще не пришло. Из этого Мейми заключила, что он поджидает по-настоящему удобного случая.

Так мы приближаемся к одному дню, когда Сад покрылся снегом, а на Круглом Пруду появился первый лед: еще недостаточно крепкий, чтобы по нему можно было кататься, но по крайней мере его можно было пробивать камнями. Именно этим и занимались многие умные мальчики и девочки.

Придя в Сад, Тони и его сестра хотели пойти прямо к пруду, но их айя сказала, что сперва им надо пройтись, чтобы согреться. При этом она посмотрела на щит, где указывалось время закрытия Сада. Там стояло полшестого. Бедная айя! Она была из тех нянь, которые постоянно смеются, оттого что в мире так много белых детей, но в тот день смеяться ей больше не пришлось.

Итак, они прошли взад-вперед по Тропе Малышей, вернулись обратно, и когда снова подошли к щиту, она с удивлением увидела, что теперь там стояло пять часов ровно! Она не знала всех трюков и уловок фей и поэтому не поняла (в отличие от Тони и Мейми, которые сразу все раскусили), что это феи поменяли час, чтобы начать свой бал пораньше. Няня сказала, что времени теперь осталось лишь на то, чтобы пройтись к Спуску и обратно, и когда дети шли рядом с ней, она и не подозревала, что волнует их маленькую грудь. Дело в том, что настал день, когда можно было увидеть бал фей. Тони понимал, что лучшей возможности не представится.

Не понять этого Тони просто не мог, поскольку Мейми намекнула ему совершенно недвусмысленно.

«Сегодня — пришло время?» — спрашивали ее горящие глаза.

Тони тяжело вздохнул и кивнул. Горячей ладошкой Мейми сжала Тони руку — она была холодной. Мейми совершила очень добрый поступок: она сняла свой шарф и дала его Тони.

— Чтобы ты не замерз, — прошептала она. Ее лицо пылало, но лицо Тони было мрачным.

Когда на верху Спуска они повернулись, чтобы идти назад, он прошептал ей:

— Боюсь, няня будет за мной следить и я не смогу остаться.

За то, что на всем свете, где на каждом шагу поджидает столько опасностей, Тони боялся лишь их няню, Мейми сейчас восхищалась братом больше, чем когда-либо раньше. Она сказала громко:

— Пробежимся до ворот! — А шепотом прибавила: — Там ты сможешь спрятаться.

И они побежали. Тони всегда легко обгонял Мейми, но она и не подозревала, что он может бегать так быстро, как он бежал сейчас. Она была уверена, что он хочет получше спрятаться, а для этого необходимо время. «Храбрец! Ну храбрец!» — говорили ее преданные глаза. Вдруг словно ужасный удар обрушился на нее: вместо того чтобы спрятаться, ее герой выбежал за ворота. При виде этого горького зрелища Мейми растерянно остановилась, словно полная горсть ее любимейших сокровищ рассыпалась и разлетелась в стороны, от охватившего ее презрения она не могла даже плакать. Затем, поддавшись нарастающему чувству протеста против всех скулящих трусов, она побежала к колодцу Святого Говора и спряталась там вместо брата.

Когда айя дошла до ворот и далеко впереди увидела Тони, она подумала, что Мейми тоже где-то недалеко, и вышла из Сада. Над Садом опустились сумерки, и люди покидали его. Вот вышел самый последний, которому всегда приходится бежать, чтобы успеть вовремя. Но Мейми никого не видела. Горючие слезы застлали ей глаза, и она зажмурилась. Через некоторое время Мейми открыла глаза и почувствовала, как что-то ужасно холодное поднимается вверх по ногам и рукам и оседает в сердце. Это была неподвижная тишина Сада. Затем раздался металлический удар — «бум», затем еще удар в другом конце Сада, затем «бум, бум» где-то совсем далеко. Это закрывались ворота. Не успел стихнуть последний удар, как Мейми ясно услышала чей-то голос:

— Ну вот и все.

Голос был какой-то скрипучий и шел, казалось, откуда-то сверху. Мейми подняла голову и увидела, как огромный вяз потягивается и зевает.

Только она хотела воскликнуть: «Я и не подозревала, что вы умеете говорить», — как металлический голос, который, казалось, принадлежал колодезному черпаку, обратился к вязу: «Там у вас наверху, наверно, ужасно холодно?», — на что вяз ответил: «Не очень, но от долгого стояния на одной ноге она сильно затекает», — и яростно захлопал руками, как хлопает кучер, прежде чем тронуться. Мейми с удивлением увидела, что множество других деревьев делало то же самое. Она прокралась на Тропу Малышей и там спряталась под остролистом, который пожал плечами, но, по-видимому, особо не возражал против этого.

Холода Мейми совсем не чувствовала. На ней было красновато-коричневое пальто с поднятым капюшоном, из-под которого виднелось только ее милое личико да несколько кудряшек. Все остальное было спрятано под таким количеством теплых одежек, что Мейми напоминала шар. В талии она доходила до сорока дюймов.

Тем временем на Тропе Малышей происходило множество событий. Мейми пришла туда в тот самый момент, когда магнолия и персидская сирень перешагнули через поручни и быстро зашагали по аллее. Конечно, они двигались несколько неуверенно, но это оттого, что опирались на костыли. Куст бузины проковылял через тропу и остановился поболтать с молодой айвой и ее подружками. У всех были костыли, которыми служили деревянные палки, что привязывают к молодым деревьям и кустам. Мейми часто их видела, но только сейчас поняла, для чего они служат.

Она посмотрела по сторонам и увидела эльфа. Это был эльф — уличный мальчишка, он бежал по тропе и закрывал плакучие деревья. Делалось это очень просто: он нажимал пружинку, спрятанную в стволе, и деревья закрывались, словно зонтики, осыпая снегом стоящие внизу растения.