— Разой-дись! — рявкнул Стелуд, услыхав крамольные речи, глаза его угрожающе сверкнули из-под шлема. — Разой-дись!

Первым двинулся домой Панакуди, остальные — за ним. У крепостных ворот остались только стражники. Солнце спряталось за вершинами гор. На соломенные кровли деревни Петухи опустилась черная, зловещая ночь.

Только в замке горел свет. Боярский совет обдумывал важное решение.

Зал боярского совета помещался в самой середине замка. Он был большой и круглый, вокруг каменного стола стояли каменные скамьи, на которые садились советники боярина. Зал как зал — ничего особенного, если не считать входов. Один-то был обыкновенный, с обыкновенной дверью, а вот другой назывался длинным или еще страшным. Чтобы попасть через него в зал, надо было миновать девять подземелий, где были собраны все страсти и ужасы замка.

В одном, например, находилась псарня. Псов там была целая сотня, кровожадные, как волки, каждый ростом с теленка, на шее — железный ошейник, а на груди — шило острое, как кинжал. Осужденных на смерть бунтовщиков передавали псарям, которые травили их псами, и несчастные один за другим погибали мучительной смертью.

Другое подземелье называлось змеиным. Тут не было ни единого окошка и всегда стояла кромешная тьма. В случае надобности подземелье освещал и факелами.

Третье подземелье называлось морским — его можно было затоплять водой. Было еще подземелье оружейное, подземелье призраков. В подземелье страданий доживали свои дни узники — обросшие бородами, бледные, отощалые, живые мощи. У них уже не было сил кричать, они только тихонько стонали да позвякивали ржавыми цепями, которыми были прикованы к стене. В зале трофеев хранилось отбитое у неприятеля оружие. Там все было устроено так, чтобы каждый, кто приходил к боярину с намерением поспорить с ним, мог собственными глазами убедиться в его силе и могуществе, намотал бы себе на ус и сделался сговорчивым да покладистым.

Старейшины тоже были сговорчивыми да покладистыми. Когда они уселись в парадном зале боярского совета вокруг каменного стола, Калота повелел им высказать свое мнение. Те, понятно, мнутся, никто первым говорить не желает.

— Давайте решать, какую девушку отдадим змею, — торопил боярин. — Ну!

Кутура сделал вид, будто задумался и ничегошеньки не слышит. Варадин притворился, что его донимает кашель. А Гузка исподтишка на боярина поглядывает, ждет, куда ветер подует.

— Ну, старейшины! — в третий раз понукает Калота. — Чего молчите? Дождетесь, что змей сам явится сюда за девушкой!

— Все-таки... — отважился в конце-концов Кутура, — отчего бы и впрямь не послать против змея войско? Ежели на него нападут враз триста воинов, каждый в латах да с оружием, это будет...

— Чушь! — рявкнул боярин и топнул ногой. Золотые шпоры угрожающе звякнули. — Жертвовать охраной, когда можно поладить и миром? Вечно ты, Кутура, попадаешь пальцем в небо! Скажи лучше, какую девушку выбрать...

Боярин так посмотрел на Кутуру, что тот уж и не чаял, как вывернуться.

— Жребий, — предложил он. — Это будет самое справедливое.

— Опять глупость сморозил! Ха-ха-ха! — покатились со смеху старейшины.

— Ты понимаешь, что говоришь? — налетел на Кутуру Гузка. — В таком деле положиться на жребий! А ежели он, к примеру, твоей дочери выпадет? Значит, урон знатному старейшинскому роду? Разве это разумно?

— Разумней всего, — сказал Варадин, — выбрать девушку из такой семьи, где много дочерей.

— О какой семье речь ведешь? — Боярин так и выпучил на Варадина свои лягушачьи глазки.

— У кузнеца три дочери.

— Ни за что! — Кутура подскочил, точно ужаленный. — Ни за что!

— Потому что он тебе кум? — ехидно осведомился старейшина по имени Кукуда.

— Потому что он кузнец! — со злостью ответил Кутура. — А ежели мы обидим нашего единственного кузнеца, кто будет ковать топоры и мотыги? Наконечники для стрел? Мечи? Кто? Отвечай!

— Он прав! — поддержал его Калота. — Это нанесет урон нашему славному войску.

— У Зубодера тоже три дочери, — снова подал голос Варадин.

— Ну нет! — На этот раз подскочил сам Калота. — У Зубодера двоюродный брат — главный копъеносец в моем войске. Не хватало нам еще с военачальниками разругаться.

— Да, да, военачальников лучше не трогать, — поддакнул боярину Гузка. — Надо подумать... А что, если взять сироту безродную, без отца — матери? Некому будет убиваться, некому сердиться да обижаться. Верно? А не то ведь начнется морока — не приведи господи! Отцы и матери заголосят, братья да сестры рев подымут! А так — все обойдется без шума, кроме самой девушки и тревожиться-то будет некому.

— Да ей-то чего тревожиться? — подхватил Калота, которому предложение Гузки сразу пришлось по душе. — Чего ей тревожиться? Что на смерть идет? А будь она копьеносцем либо там стрелком, разве не пришлось бы на смерть идти? Не только пошла бы, да еще бы и «у-лю-лю» кричала. Разве не так? В конце-концов, двум смертям не бывать, а одной не миновать!

— Что верно, то верно! — хором поддакнули боярские советники.

— Каждый из нас готов умереть, — вставил Гузка. — Было бы за что.

— А вдруг, — заговорил Кутура, — змей потребует девицу из хорошего рода? Что тогда? Так и в сказках сказывается. Змею подавай не какую ни на есть девицу, а чтоб непременно богатую да родовитую.

— Коли о моей дочери речь, — забеспокоился Гузка, — то змей на такую уродину и взглянуть не захочет, а уж есть и подавно.

— И моя тощая, как вобла, — сказал Кукуда. — А змею, небось, жирненькую надо!

— Да что вы там мелете? — рассердился боярин. — Ведь решено: сироту! Называйте имя, и делу конец. Скоро светать начнет, змей, того и гляди, опять рев подымет.

— Из сирот самая красивая — Джонда, — сказал Гузка.

— Жалко! Этакую красавицу в пасть чудищу кидать! — проворчал себе под нос Варадин, а вслух произнес: — Согласен! Согласен! Если змею некрасивую подсунуть, он обозлиться может.

— То-то и оно! Не будем змея сердить, — согласились старейшины.

Один Кутура ничего не сказал, только головой кивнул. Было решено, что на рассвете Бранко со Стелудом схватят Джонду, свяжут ее и вместе с козами и телятами доставят чудищу на завтрак.

Решение закрепили зарубками на посохе Гузки. Старейшины один за другим отвесили боярину поклон и удалились.

Калота, как остался один, хлопнул в ладоши. Тут же открылась потайная дверь, и появился вооруженный до зубов начальник стражи.

— Говори! — приказал ему боярин.

— В крепости, твоя милость, все спокойно. Да вот соглядатаи донесли — в деревне творится неладное...

— Что?

— Мужики болтают, будто ты боишься послать войско на змея, пошел с чудищем на мировую и терпеть этого больше нельзя.

— Да это бунт! — Калота как взбесился — ногами затопал, лягушачьи свои глазки еще больше выпучил. — Кто смеет говорить такое? Отрубить языки! Нет, головы — напрочь!

— Их много, твоя милость. Перво-наперво старый злоязычник Панакуди, — принялся перечислять начальник стражи. — Потом — пройдоха по прозвищу Козел. Третий — того же поля ягодка, прозвище ему Двухбородый.

— По волоску обе бороды ему выщиплю! По волоску! — шипел боярин, такая на него злость накатила.

Потом пастухи, которые в живых остались... Почти все дровосеки...

— У-у, олухи безмозглые! — скрипнул зубами Калота. — Еще кто?

— Колун.

— У-у, я этого Колуна так разделаю, что он костей не соберет! Пес шелудивый! Я его в главные дровосеки произвел, а он?! — еще больше разъярился Калота и пошел сыпать ругательствами и угрозами. А как облегчил душу, обратился к начальнику стражи: — Твои люди готовы?

— Стража всегда наготове, твоя милость! Только знамение, вишь, было недоброе — на правой лопатке жертвенного агнца проступили дурные знаки...

— Что же делать? Надо же злоязычников усмирить?

— Не могу знать, твоя милость. Как прикажешь, так и будет исполнено. А что делать, о том прорицателя спрашивай. Советы давать — это по его части! — ответил начальник стражи с поклоном.

— Хорошо! Зови сюда прорицателя.

Калота стал вышагивать взад-вперед по парадному залу, пока перед ним не предстал главный прорицатель. Был он до того тощий, словно сроду не прикасался к съестному. Ногти на руках длинные, нестриженные, волосы дыбом, и в них три павлиньих пера торчат. Как услыхал прорицатель, для чего боярин его к себе призвал, замотал башкой и коротко, но решительно произнес:

— Ни-по-чем!

— Что «нипочем»? — удивился Калота.

— Стража нипочем не должна хватать и избивать виноватых! — объяснил прорицатель. — А ты, боярин, схорони пока свой норов в самом глубоком подземелье. Понял?

— Нет еще... — признался Калота.

— А коли не понял, слушай дальше, — продолжал прорицатель. — Крестьяне и без того тебя терпеть не могут. А если ты на них стражу напустишь, так ведь они народ отчаянный, разнесут твой замок по бревнышку, да и с тобой церемониться не станут.