Утром призывает князь попа: «Что, батька, твои дела?» — «Слава богу! Господь открыл вашу пропажу». — «Где ж шкатулка?» — «Да в саду — в озеро по канату опущена». — «Кто же затащил ее туда?» — «Известно кто — нечистый!» Сейчас вытащили шкатулку, принесли в горницу. Князь отомкнул ее, высыпал на стол золото и разделил на две части: «Ну, поп, бери свою кучу!» Поп стал загребать деньги, а у самого на уме — кабы поскорей удрать домой. Князь не пускает: «Пообедай, батька, у меня; а после обеда велю тебя домой отвезти».

А самому князю жалко стало денег. Вот он изловил молодого жаворонка, принес в горницу и посадил под блюдо, и говорит попу: «Ну-ка, ворожея, отгадай, что под этим блюдом? Коли отгадаешь, твоя будет и другая куча золота, а не отгадаешь, — и прежнюю назад возьму». Поп вздохнул и проговорил про себя: «Вот когда попался, Жаворонок». Князь плюнул: «Ну, батька, твоя взяла. Забирай и остальные деньги». Поп взял и другую кучу. Приехал домой и говорит дьячку: «Вот когда поправились — так поправились; в целую жизнь не пропьешь. Одначе полно ворожить, а то еще в беду попадешь. Давай-ка этой ночью сожгем книгу».

Как скоро стемнело, поп выбрал из дому все деньги и зажег свою избу. Набежали на пожар люди. Поп орет: «Православные, помогите; книгу-то, книгу-то вытащите». Нет, не вытащили. Поп выстроил себе новый каменный дом и зажил с дьячком богато, в свое удовольствие, а ворожить перестал: «Не могу, — говорит, — книга сгорела».

Попадья попу говорила: «Поп, что нам Северная пчела принесет?» — «Вестимо, не смолу, а мед; к нам не прильнет — размешаем мы с кутьей да съедим с тобой, любезною попадьею». — «Да нет, поп! Я тебе говорю не задор». Поп рассердился, попадье в шею сунул, пошел полосьмушки клюнул. Не проспится поп ни ночью, ни днем; повезли попа на прием. Поп возопил: «Прощай, моя питательная кутья; оставайся, моя горемышная попадья! Будешь теперь ты ни матушкой, ни маткой, а навеки солдаткой!» Попал поп в солдаты, говорит себе: «Наполню теперь водою манерку, забуду до веку пить горелку; насыплю в ранец сухарей — я солдат, не иерей. Может, заслужу чин генерала, а покамест хоть дойти до капрала».

Жил-был поп да пападзья, дзьякон да дзьяконица. Тольки и случись так, што попадзья-то полюби дзьякона, а ни попа. У папа был казак[682], такой парень работсяга. А йон и узнай, што пападзья-то любит не папа, а дзьякона; только и думаит, как бы эдак отучить дзьякона ат пападзьи, а пападзью ат дзьякона. Вот ланно! Анно́й паро́й поехали яны с папом на пустыш. Пападзья и блиной, и пирагов напекла, а сама атпустила сваво папа с коркай хлеба. Казак смикнул, што яна настряпала для дзьякона. «Постой-ка, — баит, — я те дам знатсь!»

Лишь только поп с казаком уехали, а дзьякон и шмык к пападзьи и ну угащатсьцы. Дзело приходит к вечиру. Поп, паработавши, стал ложитьцы спать, а казак: «Пусти-ка, — баит, — батя, я схожу на беседки к дзевкам, а на зари — баит, — опятьсь приду к тебе работатсь». — «Што дзелатсь, — баит поп, — ступай погуляй, да матри приходзи раньше». — «Нешто», баит казак и ушол. Только не к дзевкам, а к пападзьи — посмотреть, што яна дзелает.

Пришел да пад акном[683] и слушает. А дзьякон сидзит у пападзьи да и гаварит: «Ну што, — баит, — если поп или казак придет таперичка, куда мне будзет дзеватьця?» — «Я тя, — баит пападзья, — спрятаю так, што ни каторый из них не найдзет; вот матри: тольки лишь стукнет к нам в окно каторый нибудзь, ты скорея под печку». Только лишь яна этое молвила, казак стук в окно. «Хто тама?» — «Я», — баит. «Зачем ты?» — «Черт бы вас драл с папом-та: день работай, да и ночью покою нет! Откутай-ка»[684]. — «Ну што?» — «Вишь, — баит, — поп велел завостринныя кольи пад печку пакидать, штобы яны тама высохли». — «Ланно, — баит пападзья, — ступай атдыхай; я сама пакидаю». — «Да черт знает, каво из вас слушатсь! Мне батька велел, так я сам перекидаю. Посто-ка. Што это так, как ровна мешает?» — «Эта камни», — баит пападзья. — «Ну, так ланно! прощай покаместо; я опять пойду к папу на пустыш».

Еще гдзе да зари, а уж казак будзит папа: «Ставай, — баит, — батюшка, пара на работу!» Поп скочил и ну работатсь. Весь день бенной работал — не линился. Приходзит ночь. «Пусти-ка, батя, опять меня на беседки; мне нешто полюбилось!» — «Ступай, — баит поп, — да матри, приходзи завстра нонешней порой». — «Нешто!» Пашол, да вместо посидзелок к пападзьи.

Падашол под окно да и слухат. А дзьякон-та тама так все и гостил. «Ну што, — баит, — если апятсь тот азарник придзет, куды мне дзеватьця-та?» — «Вот уж таперичка знаю, — баит пападзья, — я тебя спрятаю туды, што йон уж никогда не найдзет. Матри, как тольки йон стукнитцы пад акном, ты вота в этот мешок, што с рожью-та, и садись, а я тее[685] завяжу». — «Ланно, — баит, — дзело будет».

Только лишь успела это вымолвить, а казак как тут да и стучитцы пад акном. Наш дзьякон как прыснет, развязал мешок и сел в нево, а пападзья завизала да и кричит: «Хто там?» — «Я», — баит казак. «Зачем ты?» — «Вишь поп-та покою мне не дает: день работай, ночью на мельницу поезжай!» — «Экой какой! Да так и быть, — баит пападзья, — отдыхни ночь-та, а на мельницу-та съездзишь и завтра, а не то и послезавтра; а то што теперь за езда! Ступай, ступай, атдахни». — «Да ведь черт знает, каво из вас слухать! Мне што велено, то я и дзелаю». Взял мешок, поднял на плечо. «Ох, — баит, — что-та дюжа грузна». Да как с плеча-та фуркнет. Дзьякон тольки тама здыхат. Вот йон апятсь да и апятсь: поднимит да кинит, поднимит да кинит. «Ну, — баит, — измучился... Черт с ним, што хочет, то и дзелает, а теперичка ни за што ни паеду на мельницу; и без таво устал. Прощай, матушка».

Паутру ранешинько, а уж казак апятсь на работи. Папу ничево ни баит а вчорашнем, работаит сибе. Апятсь вечир на дворе. Наш казак па-прежнаму проситцы у папа пагулятсь. «Ступай, братец, да матри приходзи раньши!» — «Небось». Пашол опятсь туды жа, стал пад акном да и слухат. А дзьякон весь избитай, абвязавшись сидзит в переднем углу да охает: «Ох, — баит, — как меня ваш казак изувечил. Беда, как апятсь придзет!» — «Вот уж таперичка, — баит пападзья, — амману́ — так амману́». — «А как?» — «Тольки лишь йон стукнитцы пад акном, ты, — баит, — скарея и пабегай в клев[686], разденься да распусти волас-та, да и ходи на карачках».

Тольки лишь успела яна вымолвить, как тут казак и стучитцы; а дзьякон уж давно тама. «Што скажешь?» — «Черт вас дзери и с папом-та! измучился, а он йешщо велел напоить телят». — «Ланно, — баит пападзья, — я сама напою». — «Йевота! я сам пойду; гдзе плетсь-та? Все ли телята дома?» — «Все». — «Ну так ланно».

Вашол в хлев, поставил пойво; тппррось, тппррось, тппррось! Теляте все падашли, только адзин стоит в углу прижавшись. «Тппрруся, бог с тобой, тппрруся!» — не идзет. Вот йон и плетсью йиво — нейдзет. Вот йищо, йищо да и йищо. Дзьякон видзит дзела неланно, стал на ноги. «А, отсец дзьякон! эта ты? Как так?» — «Малчи, брат, — баит дзьякон, — ни гавари папу; вот тси[687] сто рублев». — «Ланно, ланно, отсец дзьякон, — баит казак, — так и быть — никаму не скажу. Только матри к пападзьи не ходзить!» Пришол дамой в избу с дзьяконам; а пападьзя йиму: «Батсюшка, вот тси двестси рублев, ни гавари никому». — «Так и быть, хазяюшка, никому ни скажу; тольки матри дзьякона не любитсь!»

Наш работник прожил летсину у папа, взял йищо с ниво дзенежек за работу, и стал жить да поживать, да йих паминать.

Жил себе поп. Нанимается к нему в батраки дурак. «Что же с меня, — говорит поп, — возьмешь?» Батрак отвечает: «День работать, а ночь на улицу гулять». Поп тому и рад. Вот он день работал с попом в поле; ночь приходит — батрак на улицу пошел. Вернулся домой, стучит в воротах; встречает его попадья. «Что ты, батрак, зачем?» — говорит. — «Да вот день паши, а ночью опять работай на вас, — говорит батрак, — поп велел под печь колья класть — сушить». Приносит батрак колья и начал под

печку пхать; а под печкой-та сидит любовник попадьи — дьякон; все ему бока исколол. Дьякон жался, жался, не в мочь стало — лезет из-под печки. «Батрак, молчи, пожалуйста, не сказывай, что был у попадьи».

Батрак смолчал; приходит он опять к попу в поле работать. «Ну что, батрак, хороша ли улица была?» — «Эх батюшка, славная!» Настает вечер, поп опять отпускает его на улицу. Приходит батрак домой, слушает под окном, что попадья разговаривает с дьяконом. «Ну, как дурак опять придет? куда тебе спрятаться?» — «Да куда! В закуту к овцам». Вот батрак стучится: «Отворитя ворота!» — «Что ты?» — спрашивает попадья. — «То-та, у вас день-то паши, а ночью иди скотину пой!» — «Сама поила». — «Да не знаю: не то поила, не то нет; батька велел напоить».