Сказки из старинной шкатулки
ХОДИЛ ЧЕЛОВЕК ПО ЗЕМЛЕ УРАЛЬСКОЙ, КАМЕШЕК УЗОРЧАТЫЙ НАЙДЕТ — В СУМКУ ПОХОДНУЮ СПРЯЧЕТ. ЛЕСНУЮ ДИКОВИНКУ — ТОЖЕ. СЛОВЦО МЕТКОЕ УСЛЫШИТ — В КНИЖЕЧКУ ЗАПИШЕТ. У СТАРЫХ ЛЮДЕЙ РАССКАЗОВ ДА СКАЗОК — ГОРСТЯМИ БЕРИ. ВЕРНЕТСЯ ЧЕЛОВЕК ДОМОЙ, СЕЙЧАС ЖЕ ИЗ ПОХОДНОЙ СУМКИ ДОБЫЧУ СВОЮ В СТАРИННУЮ ШКАТУЛОЧКУ ПЕРЕКЛАДЫВАЕТ: КОЛЕЧКО ЧУГУННОЕ, ЗЕРНЫШКО РУБИНОВОЕ, САЛФЕТКУ ИЗ ГОРНОЙ КУДЕЛИ — АСБЕСТА. «ЭТО, — ГОВОРИТ, — ЦЕЛАЯ СКАЗКА. — А ТО И ДВЕ». МНОГО ЛЕТ ЧЕЛОВЕК РАЗНЫЕ РАЗНОСТИ СОБИРАЛ, А ШКАТУЛКУ ДО ВЕРХА НИКАК НЕ НАПОЛНИЛ…
ВОЛШЕБНЫЙ КУРАЙ
У бедняка Акрама вот какое богатство было: халат рваный, сапоги стоптанные, шапка-малахай облезлая.
У старика Акрама вот какое богатство было: курай-дудочка, песни старинные, сказки о храбрых егетах-молодцах, о жадных баях-богатеях, о хитрых мэскэй-оборотнях да шурале-леших.
Бродит Акрам-курайчи[1] от аула к аулу, к пастушьему огоньку подсаживается, разговор неторопливый ведет.
Спрашивают пастухи:
— Скажи, курайчи, правда, что ты из рода Итимгановых, собакой вскормленных?
— Правда, братья. Давным-давно забрели в аул на берегу озера Ак-агач старуха Черная болезнь и старик Голод. Всех себе берут — коней берут, овец берут, пастухов берут, стариков и детишек берут. Много набрали.
Богатеи испугались, убежали. Все добро и еду с собой увезли. Во всем ауле один мальчишка остался. Лежит, кричать уже не может.
Старик Голод рукой махнул:
— Все равно мой будет!
Старуха Черная болезнь рукой махнула:
— Все равно мой будет!
Подбежала к тому мальчишке собака лохматая, взяла, как щенка, зубами, в конуру свою унесла. Молоком своим накормила. Лежит мальчишка со щенками, хорошо ему. Тут старик Голод прибежал:
— Отдай! Мой мальчишка!
Старуха Черная болезнь прибежала:
— Отдай! Мой мальчишка!
Бросилась на них собака, зубами острыми рвет, со двора гонит.
Вырос тот мальчишка, вскормленный молоком собаки, батыром[2] стал. Внукам-правнукам наказал: не обижайте братьев наших — одним молоком вскормлены. То прадед был мой. Спрашивают пастухи:
— Умный ты человек, Акрам-курайчи. Где столько мудрости взял?
— Просто это, братья. Когда говорит умный человек, никогда не перебивай, а слушай. А когда сам говоришь, прислушивайся к своим словам, чтобы не сказать глупость.
…И ходил Акрам-курайчи по раздольному краю башкирскому, рассказывал пастухам и охотникам о ковыльных степях, где пасутся табуны быстроногих коней, о непроходимых лесных урманах, озерах глубоких и чистых, о голубой Мияс-су, Матери Родниковых Вод, о Каменной невесте Килен-Таш.
Рассказывал Акрам-курайчи о волшебном курае
Когда родился у знатного хана сын — кружил над богатой юртой черный ворон Козгын.
Когда родился у простого пастуха сын — кружил над бедной юртой белоснежный лебедь Аккош.
В один день, в один час родились мальчики. И приказал знатный хан: пусть станут побратимами.
Так и сделали. Назвали сына пастуха Кураем, назвали сына хана Бармак — палец на руке отцовой.
Растут вместе побратимы. Из одной чаши кумыс пьют, из одного котла мясо едят.
Статными молодцами-егетами стали.
Бармак лицом темен, нрава крутого, на охоте беспощаден. Недаром в час его рождения над юртой черный ворон Козгын кружил.
Курай лицом светел, со старшими вежлив. Складывал он песни и пел их звонким голосом. Слушают люди песни Курая, радуются: недаром в час его рождения над юртой белый лебедь Аккош летал.
Завидует Бармак своему побратиму. Гонит его зависть в степь. Бьет он рыжих лисиц и серых волков, загоняет сайгаков.
Упрекает Курай:
— Зачем столько сайгаков загнал? Разве мало у нас мяса?
Усмехается Бармак:
— Это подарок мой черному ворону Козгыну, который падалью питается.
Кружит над степью черный ворон Козгын, спрашивает:
— Отчего не весел, хан Бармак — единственный палец на слабой руке отцовой? Отчего людей сторонишься? Знаю, гложет тебя черная зависть. Но я тебе помогу. Я ворон Козгын, твой верный друг и советчик. Слушай: пусти стрелу каленую в белого лебедя Аккоша, перестанет Курай петь свои песни.
Пустил Бармак стрелу каленую в белого лебедя Аккоша. Закричал, затосковал белый лебедь, прощаясь с любимым озером, упал в прибрежный камыш.
Встрепенулось сердце Курая, запел он песню, проклиная черного ворона Козгына. Задохнулся от гнева Бармак, ослеп от ярости, почернел от зависти.
— Не пой! — кричит. — Зарублю саблей!
И ворон Козгын над головой кружит, каркает.
И погубил Бармак побратима. Закопал в землю, а сам вернулся в аул, закричал, заплакал:
— Горе мне, горе! Утонул Курай в бездонном озере! Горе мне, горе!
Год прошел, другой пролетел. Пасли как-то пастухи коней у озера Лебединого — Аккошкуля. Видят, растет на холмике невиданное растение. Стебель толстый, шапка круглая, полная семян.
— Дай-ка, — говорит один пастух, — вырежу я себе дудку-сыбызгу.
Вырезал дудку-сыбызгу, а она и запела звонким голосом Курая, как погубили лебедя Аккоша ворон Козгын и хан Бармак. Всю правду рассказала.
Разнеслась по степи весть о неслыханном: молодой хан Бармак погубил побратима Курая.
Покрылся Бармак перьями, превратился в черного ворона. Закричал хриплым голосом и улетел от людей.
А семена курай-травы ветер повсюду разнес.
Вырежет из тростинки певец-курайчи дудку — запоет курай о белом лебеде Аккоше, о бескрайних степях, о могучих лесах и лебединых озерах.
Рассказывал Акрам-курайчи о Килен-таш — Каменной невесте
Летит орел, мудрая птица. Глаза зоркие — все видит. Железную гору Атач, степь привольную видит. Застыли столбиками у своих нор трусливые суслики. Своей тени боятся. От страха посвистывают.
Летит орел, храбрая птица. Внизу река голубой лентой вьется, пылит под копытами коней степь.
…У пастуха Низаметдина родился сын Сабир. У его друга Шамши — дочь Магрифа.
Давно договорился Низаметдин о свадьбе сына Сабира с дочерью своего друга.
Поговаривали, будто не любит Магрифа своего жениха, со страхом ждет дня свадьбы.
Всем похвалялся Сабир:
— Буду Магрифу, словно необъезженную кобылицу, плетью учить!
Наступил день свадебного тоя[3]. Съехались издалека гости, поставили юрты у самой горы Атач, из казачьей станицы Магнитки тоже гости приехали. Праздник начался: скачки на резвых конях, стрельба из лука, борьба батыров степных. В котлах бешбармак[4] кипит, рекой льется кумыс из кожаных мешков — турсуков.
На второй день свадьбы избил Сабир Магрифу тяжелой плеткой — камчой. Убежала Магрифа в горы. Зовет Горного духа. Спрашивает Горный дух:
— Что тебе, девушка? Какая беда?
Просит Магрифа:
— Каменное сердце у моего жениха. И нужна ему каменная невеста. Исполни! Горе и беда просят!
Нахмурился Горный дух:
— Раз так, должен исполнить!
Ударил в каменные ладони. Окаменела, скалою стала Магрифа. Пустил Горный дух огненную молнию. Прямо в гору Атач ударила огненная молния. Зашептались гости:
— Разгневан Горный дух! Огненный знак подает!
Заплакал от горя старый пастух Шамши. Жаль дочь Магрифу. Заплакал и Низаметдин — себя пожалел, за сына стыдно.
Летит орел, мудрая птица, видит: возвращаются гости в свои аулы, едут мимо скалы Килен-таш, говорят:
— Вот стоит Каменная невеста. Вот женщина, гордости у которой можно поучиться…
Рассказывал Акрам-курайчи веселую сказку о Шурале
Было это, когда в лесу самым главным был заяц, а медведь при нем на побегушках состоял.
В одном башкирском ауле жил старик Юлдыбай. И были у него клочок земли и лошадка. На ней он пахал, возил из леса дрова и сено. Вечером спутает ей ноги и отпустит на поляну с хорошей сочной травой — пасись всю ночь, набирайся сил.
Приходит Юлдыбай однажды утром и видит: лошадка вся в пене, глаза испуганные, фыркает, трясется. На вторую и третью ночь то же самое. Кто-то повадился, видно, по ночам кататься.
Юлдыбай и придумал — смазал лошадиную спину смолой-живицей.
А утром увидел, что приклеился к этой смоле Шурале — лесной леший, лохматый, с хвостом, с копытцами.
— Так вот кто джигитовал по ночам на моей лошадке! — говорит Юлдыбай, а сам Шурале кнутом угощает.
Шурале визжит, прощения просит, а Юлдыбай на угощение не скупится.
— Глупое ты, чудище лесное! Ведь крестьянину лошадь — первый помощник. Я работать ее заставляю, но и кормлю отборным овсом, пою ключевою водою, чищу скребницей, гребнем гриву расчесываю.