«Не гневайся, любезный читатель, если тот, что взялся рассказать тебе историю о принцессе Брамбилле именно так, как она была задумана на задорных рисунках мастера Калло, без церемонии потребует, чтобы ты, пока не дочитаешь сказку до последнего слова, добровольно отдался во власть всему чудесному ― более того, хоть чуточку в эти чудеса поверил. [...] Должен тебе сказать, благосклонный читатель, что мне ― может быть, ты это знаешь по собственному опыту ― уже не раз удавалось уловить и облечь в чеканную форму сказочные образы ― в то самое мгновение, когда эти призрачные видения разгоряченного мозга готовы были расплыться и исчезнуть, так что каждый, кто способен видеть подобные образы, действительно узревал их в жизни и потому верил в их существование.» Э.Т.А. Гофман* * *Повесть «Принцесса Брамбилла», созданная Гофманом на исходе творческого пути, - одно из лучших его произведений. В нем царствует игровая стихия римского карнавала, переворачивающая с ног на голову привычные отношения между людьми. За прихотливой чередой чудесных событий и фантастических персонажей незримо - а порой и явно - присутствует Автор, артистично и самозабвенно "играющий в литературу" и создающий виртуозные "отражения" Жизни и Искусства. Так как автор считает, что ирония должна быть основой отношения человека к жизни, ирония является средством разрешения всех конфликтов и противоречий, средством преодоления того «хронического дуализма», от которого страдает главный герой этой новеллы ― актер Джильо Фава. При этом, все эти конфликты и противоречия, в том числе и «хронический дуализм» Джильо, подаются в сказочно-комическом плане.

Каприччио в духе Калло

Сказка «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» (изд. Ф. Дюммлер, Берлин, 1819) является всего лишь вольным, непринужденным изложением некоей шутливой мысли. Как же поразился автор, когда наткнулся на рецензию, в которой эта непритязательная шутка, легко набросанная для мимолетного увеселения, была с серьезным, важным видом разобрана по пунктам и тщательно указаны все источники, из которых автор, видимо, ее почерпнул. Последнее было ему тем приятней, что явилось для него поводом самому разыскать эти источники, чтоб обогатить свои знания. Ныне, во избежание всяких недоразумений, автор заранее уведомляет, что «Принцесса Брамбилла», как и «Крошка Цахес», ― книга совершенно непригодная для людей, которые все принимают всерьез и торжественно; однако он покорнейше просит благосклонного читателя, буде тот обнаружит искреннее желание и готовность отбросить на несколько часов серьезность, отдаться задорной, причудливой игре не в меру, быть может, озорливой колдовской силы, все же не упуская из виду самой основы всего произведения ― фантастически гротескных листов Калло, подумав также и о том, чего музыкант требует от каприччио.

Автор осмеливается привести высказывание Карло Гоцци (в предисловии к «Re de geni») [1], в котором говорится, что целого арсенала нелепостей и чертовщины еще недостаточно, чтобы вдохнуть душу в сказку, если в ней не заложен глубокий замысел, основанный на каком-нибудь философском взгляде на жизнь. Утверждая это, автор, конечно, имеет в виду скорее желаемое, а не достигнутое им.

Берлин. Сентябрь 1820 г.

Волшебное действие роскошного платья на молоденькую модистку. ― Определение актера, играющего первых любовников. ― О сморфии молоденьких итальянок. ― Как почтенного вида старичок занимался науками, сидя в тюльпане, а знатные дамы меж ушей мулов вязали филе. ― Шарлатан Челионати и зуб ассирийского принца. ― Небесно-голубое и розовое. ― Панталоне и бутыль с удивительным содержанием.

Спустились сумерки, в монастырях зазвонили к вечерне; тут прелестная молоденькая девушка по имени Джачинта Соарди отбросила в сторону роскошное женское платье из тяжелого красного атласа, над отделкой которого усердно работала, и хмуро поглядела из чердачного окошка на узкую, безлюдную улочку.

Тем временем старая Беатриче бережно собрала множество всякого рода и цвета маскарадных костюмов, валявшихся в комнатке по столам и стульям, и все их развесила в ряд. Потом, подбоченившись, встала перед раскрытым шкафом и, весело ухмыляясь, проговорила:

― Ну, Джачинта, славно мы на этот раз поработали! Сдается мне, я вижу перед собой чуть не половину веселящегося Корсо! И то ведь никогда еще маэстро Бескапи не давал нам таких богатых заказов. Он-то знает, что наш прекрасный Рим и нынешний год вовсю блеснет весельем и роскошью. Посмотришь, Джачинта, какое ликование поднимется завтра, в первый день карнавала. И завтра... завтра же маэстро Бескапи насыплет нам в подол целую пригоршню дукатов... посмотришь, Джачинта. Но что с тобой, дитятко, ты повесила голову, горюешь... хмуришься. А ведь завтра карнавал!

Джачинта вернулась на свое рабочее место и, уронив голову на руку, уставилась вниз, не слушая слов старухи. Но та без умолку продолжала болтать о предстоящем веселье карнавала, и Джачинта не выдержала:

― Замолчите же, старая; бросьте толковать о том времени, которое другим, может быть, принесет веселье, а мне ничего не сулит, кроме печали и скуки. Какой прок трудиться день и ночь? Много ли нам радости от дукатов маэстро Бескапи? Разве не живем мы в самой горькой бедности? Разве не приходится нам растягивать заработок этих дней на целый год полуголодного существования? Где уж нам думать о развлечениях?

― Помеха ли наша бедность карнавалу? ― откликнулась старая Беатриче. ― Помнишь, как мы прошлый год носились по улицам с утра до поздней ночи? Я нарядилась dottore... [2] У меня был такой важный, ученый вид. Я вела тебя под руку, и ты была прелесть до чего мила в костюме садовницы. Красивейшие маски бегали за тобой, обольщая сладкими как сахар речами. Скажи, разве нам не было весело? Что же нам мешает повеселиться на славу и в нынешнем году? Нужно только хорошенько отчистить моего доктора от скверного конфетти, которым его забросали, да и твоя садовница тоже еще висит здесь. Несколько новых ленточек и свежих цветочков ― много ли вам надо, чтоб быть хорошенькой и нарядной?

― Ну что вы говорите, старая! ― вскричала Джачинта. ― Чтоб я опять показалась в этих жалких обносках? Нет! Красивое испанское платье, тесно облегающее фигуру и ниспадающее богатыми, пышными складками, широкие рукава с прорезями, сквозь которые виднеются дорогие кружева в буфах, шляпка с задорно развевающимися перьями, пояс, расшитый драгоценными каменьями, и ожерелье из сверкающих алмазов ― вот в каком наряде хотелось бы Джачинте появиться на Корсо и предстать перед палаццо Русполи! Как теснились бы вокруг нее кавалеры... «Кто эта дама? Вероятно, графиня... принцесса...» И даже Пульчинелла, преисполнившись почтения, оставил бы свои дурацкие проделки.

― Слушаю я вас, ― ответила старуха, ― и удивляюсь. Скажите, с коих пор вселился в вас проклятый бес высокомерия? Ну что ж, коли вы так высоко о себе возомнили, что собираетесь подражать графиням и принцессам, то не угодно ли вам обзавестись возлюбленным, который ради ваших прекрасных глаз не постесняется запустить руку в фортунатов мешок, и прогнать синьора Джильо, этого голодранца, который, чуть у него в кармане зазвенит несколько дукатов, живо промотает их на сласти и душистые помады, а мне все никак не соберется отдать два паоли за стирку кружевного воротника.

Так говоря, Беатриче заправила лампу и зажгла ее. Но когда яркий свет упал на личико Джачинты, старуха увидела, что у бедняжки из глаз текут горькие слезы.

― Джачинта, голубушка! ― воскликнула старуха. ― Ради всех святых, скажи, что с тобой. Право, дитятко, я ничего дурного не хотела сказать. Успокойся, не корпи так над работой; платье и без того будет готово к назначенному сроку.

― Ах, ― ответила Джачинта, не поднимая глаз от работы, за которую снова принялась, ― ах, именно оно, это злополучное платье, кажется, и внушило мне всякие глупые мысли. Скажите, старая, случалось ли вам хоть раз в жизни видеть платье, которое могло бы сравниться с этим по красоте и роскоши? Поистине маэстро Бескапи превзошел самого себя; особое вдохновенье напало на него, когда он кроил этот дивный атлас. А роскошные кружева, блестящий галун, драгоценные камни, которые он нам доверил для отделки! Все на свете отдала б я, чтоб узнать, какая счастливица нарядится в это божественное платье.

― Нам-то что до этого? ― перебила ее старуха. ― Наше дело работать и получать денежки. Но ты права, маэстро Бескапи вел себя так таинственно, так странно... Верно и то, что дама, которая наденет это платье, должна быть по крайней мере принцессой. И хотя я не из любопытных, все же мне приятно было б узнать от маэстро Бескапи ее имя, и завтра я стану приставать к нему до тех пор, пока он не откроет мне тайну.

― Ах нет, нет, ― воскликнула Джачинта, ― у меня нет никакого желания узнать ее имя. Я лучше буду думать, что ни одна смертная не наденет этого платья, и я тружусь над нарядом какой-нибудь таинственной феи. Мне и то чудится, будто из этих сверкающих камней смотрят на меня с улыбкой крошечные духи и шепчут мне: «Шей живей, шей живей для нашей королевы, мы тебе поможем, мы тебе поможем!» И когда я, как сейчас вот, переплетаю кружева с галуном, мне мерещится, что крошечные эльфы прыгают вперемежку с маленькими гномами в золотых латах и что... Ой! ― вскрикнула Джачинта. Пришивая брыжи, она так сильно уколола палец, что кровь из него брызнула фонтаном.

― Господи помилуй! ― охнула старуха. ― Такое дорогое платье! ― и, взяв лампу, посветила над ним, отчего на него крупными каплями пролилось масло.

― Господи помилуй! Такое дорогое платье! ― в свою очередь, закричала Джачинта, полумертвая от испуга.

Но хотя и кровь и масло действительно попали на платье, ни старуха, ни Джачинта, сколько ни глядели, не могли обнаружить на нем ни пятнышка. И Джачинта живо принялась его дошивать, пока с радостным криком «готово! готово!» не вскочила, подняв его высоко в воздух.

― Ах, как красиво! ― поразилась старуха. ― До чего красиво, до чего великолепно! Право, Джачинта, никогда еще твои ручки такого не делывали. И знаешь, мне кажется, оно как по тебе скроено, будто маэстро Бескапи с тебя и мерку снимал.

― Ну да! ― вся зардевшись, промолвила Джачинта. ― Ты бредишь, старая. Разве я так высока и стройна, как та дама, для которой это платье шилось? Убери его на место и бережно спрячь до утра. Дай только бог, чтобы при дневном свете на нем не оказалось какого-нибудь гадкого пятна. Что мы, бедняжки, стали бы тогда делать? На, возьми его.