Геннадий Долбин
Сказки
Одна игла
Было у матушки четыре дочки. Все умницы-разумницы, рукодельницы-затейницы, красавицы одна другой краше, но каждая – на свой лад. Первая – синеглазая, улыбалась редко, но строгая и справедливая была. Бывало, случись спор какой али забота трудная, так все рассудит честь по чести. Вроде и строг суд, а не обидно никому. Потому как – по совести. Вторая – голубоглазая, смешливая. Вечно болтала и хохотала без умолку. А уж непоседа-то! За кучу дел враз возьмется, а справиться со всем не может – одной-то не под силу, хорошо – сестры помогали во всем. Третья – зеленоглазая, волосы – чистый лен, а уж как песню затянет – всяк заслушается. И на сердце тепло и светло делается. Четвертая – кареглазая, волосы рыжие, словно пламя, ей бы радоваться, ан-нет – все грустит-печалится, а порой и заплачет горько, безутешно. Сестры ее утешают, а она все плачет и плачет, словно горе у нее. Иной раз улыбнется сквозь слезы и опять грустит-печалится.
Вот выросли дочки. Им бы замуж пора. А жениха такого, чтобы сердечко к нему тянулось – нет на примете. Так и живут – незамужницами. То один посватается, то второй, а дочки всем от ворот поворот дают. Матушка печалится: как же – годы-то идут, внучат бы понянчить да на руках покачать, пока сила в руках есть, пока старость не согнула спину, не выбелила волосы. Да куда там! Не люб да не люб. Вот и весь сказ.
– Неужель совсем на примете не держите никого? – спрашивает матушка.
– Отчего же, есть жених у меня, – молвила в ответ синеглазая дочь.
– Да и у нас есть, – остальные дочки отвечают.
– Так пусть сватов засылают!
На том и порешили.
Настал день субботний. В горнице светло, чисто. В печи – огонь, на столе, на скатерти узорной, яства горой. Ждут женихов сестры. Вот отворяется дверь, и на пороге жених – красавец писаный: высок, румян, лицом пригож, взор соколиный.
– Вот он, жених мой, матушка! – обрадовалась синеглазая дочь.
– Как же так! Мой ведь жених это! – воскликнула голубоглазая.
– Нет, мой! – возмутилась зеленоглазая.
– Нет, мой… – молвила кареглазая дочь, заливаясь слезами горючими.
Небывалое дело! Жених-то один, а невест – четыре.
– Сказывай, гость долгожданный. Поглумиться пришел али свататься? – спрашивает матушка.
– Свататься, – отвечает жених.
– Четыре дочери у меня. Все красавицы да умницы! К которой из них сватаешься?
Загрустил жених, посмурнел лицом. Молчит, взор соколиный в пол опустил.
Непрост выбор-то, ох не прост! Сердце-то трепещет, будто пичужка в силках, на волю просится.
– Равно любы мне все четверо, – молвит жених.
– Виданное ли дело, четырех зараз сватать! – сердится матушка.
И хочется ей прогнать взашей жениха непутевого, а внучков понянчить пуще того хочется.
– Мне-то, матери, они словно пальцы на руке: какой не кусни – равно больно. Ну да помогу я тебе. Дочери мои – рукодельницы, шить-вышивать мастерицы. Хоть и одна игла-то на всех, но вышьют они по платку узорному, и чья работа краше тебе покажется, ту и замуж возьмешь.
Сказано – сделано.
Села синеглазка вышивать. Дивится жених: по черному полю серебряной нитью затейливый узор идет, жемчуга в серебре так и горят! Красота неземная, несказанная!
А тут голубоглазка за вышивку принялась. Так и мечется игла – стежок за стежком, а из-под иглы узор уж проступает – звонкий, смешливый, как и сама рукодельница. И столько в нем тепла, столько света!
Взялась за иглу зеленоглазка, и потек узор изумрудный, певучий, а по зелени – цветы: васильковые, лазоревые, алые, розовые. Глаз не оторвать от дива такого!
Четвертая дочь принялась платок свой вышивать. Золотой узор, багряные завитки да по синему фону… Мудрено выбрать-то! Красота-то небывалая!
Рассердились сестры, рассорились. Друг на дружку не глядят, отворачиваются. Ни одна другой ни в чем уступить не желает.
Так и осталась матушка без внучат желанных. Спорят дочери, чье шитье лучше, остановиться не могут. По три месяца в году каждая из сестер новый платок вышивает краше прежнего, прежде чем передать иглу сестрице своей. А жених ветром от одной к другой мечется – не знает, которую выбрать…
КОНЕЦ
Каменный ключ
Есть у меня сказка одна про жизнь, да про смерть, да про каменный ключ. Слыхал, нет? Сказки любишь? Ну, тогда слушай…
Далеко-далеко на западе, где горы подпирают вершинами небесную твердь, жил один король… Хотя почему, собственно, один? Вовсе не один он жил: и дворец у него был, и слуги, и богатые земли с крестьянами. Феодал – словом. Однако ж запомнил люд его как самодержца свирепого, своевольного. И войны воевал король этот не раз. И всегда с победой домой возвращался. С добычей богатой. И вот, воротившись с очередной войны, король учинил пир во дворце своем. На пиру, как водится, принял лишнего. И думает: «Уж сколь силен и могуч я, сколь непобедим, что ни один враг меня в бою не одолел, а лишний кубок вина – с ног валит! А пойду-ка я, пожалуй, спать после трудов-то ратных». Поднялся король из-за стола, окинул взглядом суровым баронов своих. Да так, что у тех кусок поперек горла встал. И, сказав «Пейте и гуляйте во славу мою!», удалился в свои покои.
Уснул король, и снится ему сон, будто пошел он войной на дерзкого соседа. А как было не пойти? Ведь неправедной торговлей с иноверцами богатеет сосед день ото дня, а дань не платит. Ну не дерзость ли? И вот уж войско соседа разбито, а сам сосед словно заяц стрекача задал. Но знает король, что от его вороного скакуна еще никто не уходил. И верно – догнал он врага своего, сверзил с коня на землю, меч верный к горлу приставил. Всматривается король в лицо врага и что же видит он? То не враг ненавистный на земле простерт, а сам король, и его собственный меч, носитель славы предков, ему лютой смертью грозит.
Проснулся король. Капли хладного пота со лба утерев, кликнул слугу преданного и отдал приказ:
– Сей же час позвать мудрецов да толкователей снов, ибо сон видел я и знать желаю, что сей сон означает.
Двенадцать мудрецов явились к королю. Поведал король им свой сон. Разводят старцы руками, бородами словно козлища трясут, а сна разгадать не могут.
Разгневался король, велит мудрецам головы рубить: «Не мудрец тот, кто сна растолковать не способен!»
Тут выходит вперед один из старцев и говорит:
– Не боюсь я смерти, владыка – за одним столом со смертью сидел, пил-ел, разговоры разговаривал…
– Что за вздор ты несешь! – возмутился король. – Где ж видано, чтобы с самой Смертью за столом сидеть, да разговоры вести?
– Не осмелился бы я лгать государю своему, – сказал мудрец. – Смерть – моя крестная мать.
Властным жестом руки отослал король всех прочь, повелел лишь старцу остаться.
И поведал мудрец королю историю свою. Послушаем же ее и мы.
Рассказ мудреца
Давно, государь это было. Отец сказывал. Матушка моя родила меня в глухую полночь. И, как заведено в роду нашем, после рождения младенца отец непременно выйти был должен из дома и первого встречного упросить стать новорожденному крестным отцом или крестной матерью. Обычай сей соблюдался свято, ибо иначе неисчислимые беды становились уделом ребенка. Вышел отец за порог, не чая кого-нибудь встретить порою ночной. Думал, что будет бродить до утра он в поисках тщетных. Но вдруг, с удивленьем встретил отец мой женщину в черных одеждах, что шла навстречу ему.
– О, госпожа, прошу, не пугайся! – воскликнул отец. – Я не вор и не грабитель! Я честный человек, и умоляю выслушать меня!
– Говори, – незнакомка сказала.
Когда же отец поведал женщине о нужде своей, засмеялась она и спросила:
– Да ведаешь ли ты, кого встретил? И о чем просишь! Ведь я – Смерть.
– Зачем ты обманываешь, госпожа? Умоляю, уважь мою просьбу и будь крестной матерью моему сыну!
– Не веришь? Идем со мной, и я покажу тебе…
Сколько и как они шли, про то не ведаю. Привела Смерть отца к пещере, открыла каменную дверь и внутрь вошла. Вошел и отец вслед за нею. И видит он – светло как днем в той пещере! Повсюду расставлены хрустальные светильники, и в каждом из них огонек горит и желтое масло плещется. И так этих светильников много и стоят они так часто, что и ступить-то боязно. Вдруг невзначай разобьешь или опрокинешь.
– В каждом светильнике, – сказала Смерть, – судьба человеческая. И масло в них непростое. То масло жизни. Кончается масло, гаснет пламя – кончается жизнь. И тогда прихожу я.
Испугался отец. Слова вымолвить не может, а Смерть спрашивает:
– Все еще хочешь видеть меня крестной матерью сыну твоему?
Отец кивнул в ответ.
– Быть по сему, – сказала Смерть, и в тот же миг оказались они на пороге нашего дома.
В доме подошла Смерть к постели матери моей, коснулась руки ее, и мать умерла. Заплакал отец.