— Ты права! Сегодня весь день стояла такая жара, что все помчатся прохлаждаться на самокатах.
— А мы с тобой полетим на южный край острова и поймаем сладкий ветер. Никто и не догадается, куда мы подевались. Они решат, что мы решили полетать где-нибудь вдвоем.
— Надеюсь, так все и будет, — несколько натянуто ответила Эглантина.
Ей почему-то вспомнилось, как накануне она пожаловалась Сорену на жару и тот пообещал, что на днях ветер переменится и они вместе порезвятся на гребнях северных потоков. Но если отправиться в путь прямо сейчас, можно будет сказать, будто они вылетели еще до того, как узнали о приближении сладкого ветра.
Да-да, так и нужно сделать!
При мысли о том, что совсем скоро она увидит маму, у Эглантины чуть желудок не лопнул от радости.
«Наконец-то я лечу! Лечу домой! Домой! К маме, к папе, в наше родное дупло!»
Когда две сипухи, бесшумно выпорхнув из дупла, очутились над морем Хуулмере, над горизонтом поднялась луна, и сверкающая серебряная нить протянулась по водной глади от острова Га'Хуул прямо к Клювам.
Эглантине казалось, будто до сих пор она жила в пустом дупле — да-да, именно так чувствуют себя те, кто не умер, но обречен на вечную тоску. Печальная жизнь ее была подобна огромному опустевшему дуплу, к которому ведут давно остывшие воздушные пути.
Но теперь все изменится!
Жизнь ее снова обретет смысл! Рядом с мамой и папой она опять станет собой, будет жить в прекрасном дупле, занавешенном мхом, оплетенном плющом и лишайниками, будет слушать сказки и истории, которые расскажут ей родители.
Они расскажут ей сказку о большом острове и Великом Древе Га'Хуула. Для папы с мамой это всего лишь легенда, древняя сказка.
Эглантина знала, что Великое Древо существует на самом деле, но какое это имеет значение? Это такая ерунда по сравнению с дуплом, по сравнению с домом…
Она начала насвистывать песенку, которую часто слышала от матери. Какая жалость, что она не помнит слов! Мама всегда пела эту песню, когда возвращалась с охоты.
Внезапно слова зазвучали в голове Эглантины, и она в полный голос запела старинную балладу:
Лечу к своим совятам
В густой зеленый лес,
Где дерево высокое
И крона до небес.
Енота и полевку
Поймала для детей.
Теплым донесу обед,
Домой лечу скорей,
Из белой своей грудки
Я перьев нащиплю,
Постелю вам гнездышко
И песенку спою.
Спите, мои детки,
Подрастайте, милые,
Пусть гуще будут перышки,
Пусть крылья станут сильными.
А потом ночь придет,
Выпьет свет, тьму прольет
Имама поднимет деток
В первый птенцовый полет!
И тут, словно шрам на лице ночи, впереди засверкала береговая линия Клювов.
— Сюда! — закричала Эглантина и кивнула головой в сторону блестевшего вдали озера.
Водная гладь сияла отраженным светом луны и звезд. Никогда в жизни Эглантина не видела зрелища прекраснее.
— Это озеро похоже на зеркало! — закричала она, увидев внизу свое отражение и светлое лицо Рыжухи.
— Смотри, Эглантина! Вон там, там дерево, ель! Все точно так, как ты говорила. Ты видела такую ель во сне!
— Но ведь это не сон, Рыжуха! Это по-настоящему. Эглантина радостно взвизгнула и полетела через озеро к ели, громко распевая на лету:
Лечу скорее к маме
В густой дремучий лес,
Где дерево высокое
И крона до небес.
Через ветра, через моря
Лечу скорее к маме!
Мама ждет меня!
ГЛАВА IX
Самая красивая мама
Эглантина опустилась на ветку и повернула голову в сторону дупла. Неужели ей не кажется и она в самом деле слышит песню, которую только что пела? Только теперь ее поет мамин голос!
Эглантина сделала несколько робких шажков к дуплу.
— Смотри, Рыжуха, как она переплела мох! Так всегда делали у нас, в Тито.
— Иди же, не будь букой, — подбодрила ее подруга. — Глаукс, там же твоя мама!
— А что, если она меня не узнает? Я ведь была птенцом, когда мы расстались.
— Мама всегда узнает своего маленького птенчика, даже если этот птенчик давно вырос и отрастил маховые перья.
Дрожа от робости, Эглантина подошла еще ближе. Потом осторожно, одним когтем, начала раздвигать пряди мха.
Теперь она хорошо видела маму. Мама стояла к ней спиной. Она выщипывала пух из своей грудки и выстилала им мягкое гнездышко. Наверное, там лежат яйца…
«Здесь не хватит места для меня!» — испугалась Эглантина и отступила назад. В этот миг большая сова вдруг резко обернулась.
— Кто здесь? — спросила она.
У Эглантины перехватило горло. Желудок ее задрожал. Перед ней был не скрум. Это была ее мама… Но что-то мешало Эглантине до конца поверить в это. Что-то было не совсем так…
Но тут Рыжуха с силой пихнула ее в спину, и Эглантина очутилась внутри дупла.
— Эглантина? — Голос был очень похож на мамин. — Эглантина, — повторила сова. — Какое счастье, я снова вижу тебя!
Она выглядела почти совсем как мама, хотя Эглантина не помнила, чтобы у мамы было такое белое и такое большое лицо.
Казалось, сама луна сошла с небес и вплыла в дупло. А еще это лицо пересекала косая рана, перья на ней росли не так густо, как прежде, и чуть-чуть просвечивала розовая кожа. Но даже шрам не мог испортить красоту белоснежного лица, и никогда еще мама не казалась Эглантине такой красавицей.
Она была прекрасна.
Эглантина впервые видела такую красивую сипуху. Кажется, ее мама была немного меньше ростом… Но голос! Голос был мамин.
— Входи, дорогуша. Входи.
Эглантина с усилием зажмурилась.
— Почему ты называешь меня так? Раньше ты никогда не говорила мне «дорогуша».
Сова еле заметно повела крылом.
— Ну… видишь ли, прошло так много времени. Я не могу всего Упомнить, детка. Зато я помню, что из всех насекомых ты больше всего любишь сороконожек. А теперь погляди, что мама приготовила для своей дочки!
Она сделала шаг в сторону, и Эглантина увидела гнездо. Там не было никаких яиц. Это было уютное местечко для Эглантины, устроенное именно так, как всегда делала мама: сначала шел слой мха, затем пух из материнской грудки, потом снова мох, и снова пух, а рядом — кучка сороконожек.
— Мамочка! — закричала Эглантина, кидаясь на грудь к матери. Огромные белые крылья сомкнулись вокруг нее. А затем, не выпуская Эглантину из объятий, мама подцепила когтем сороконожку и запела.
Это была старая-старая песня из далекого детства, когда Эглантина была совсем маленькая и ела только насекомых.
Что это меня щекочет?
Что внутри меня хохочет?
Сколько насчитаю ножек
У ползучих этих крошек?
Почему я так смеюсь,
Что боюсь, что подавлюсь?
Милые сороконожки — моя лучшая еда!
Дайте мне сороконожек — буду счастлив я всегда!
Вы вкуснее всех знакомых
И любимых насекомых.
Вы сочнее всех жуков,
Веселее всех сверчков,
От которых я икаю,
Только вас я обожаю!
Милые сороконожки — моя лучшая еда!
Дайте мне сороконожек — буду счастлив я всегда!
Эглантина на миг оторвалась от матери и прошептала:
— Ты помнишь эту песенку?
— Ну конечно, дорогу… Конечно, детка. Ведь Сорен так часто пел ее тебе.
— Да… ну да, — неуверенно кивнула Эглантина, а потом внимательно посмотрела на мать. Все-таки что-то было не так.
— Мама… У тебя такое большое и белое лицо.
— Все мы меняемся, любовь моя.
«Мама иногда называла меня так, это правда. Но чаще всего она говорила „малышка Эгги“. Но „дорогушей“ она меня точно никогда не называла!»
Материнские слова немного успокоили Эглантину. И все-таки что-то мешало ей почувствовать себя окончательно счастливой и умиротворенной.
— А что это за шрам у тебя на лице?
— Просто царапина, дорогая. Пустяки, во время бури меня задело отломившейся веткой.
— А где папа?
— Охотится вместе с Клуддом и Сореном.
— Этого не может быть!
— Почему же?
— Потому что Сорен сейчас на острове, на Великом Древе Га'Хуула.
— Полно, душка. Мы не верим в этот вздор.
— Но это не вздор, мама! Это место существует на самом деле.
— Это легенда, любовь моя, всего лишь красивая легенда. Когда папа вернется, он расскажет тебе сказки, которые ты так любишь слушать перед сном.
— Ой, я не смогу остаться тут на целый день. Меня хватятся и будут волноваться.
— Разве кто-то может волноваться о тебе больше, чем я — твоя родная мама?
На миг Эглантина совсем смутилась и поискала глазами Рыжуху.
— Я привела с собой подругу. Где же она?