Надо скорей рассказать об этом Сабине! Пак быстро перевернулся и побежал обратно к крыльцу. Скорей, скорей! Он должен разбудить Сабину!

Пак ужасно торопился. Он бежал всё быстрее…

Прямо к крыльцу, на котором стоял ужасный Барракуда!

— Мя-а-а-а-у-у-у-у-у-у-у!!!

А в это время под крыльцом вдруг проснулась трёхцветная кошка. Она проснулась как от толчка, словно её ударило током. Села на задние лапы. Тревожно огляделась. Всё было не так. Не так, как надо. Рядом тихонько шевельнулся спящий Рейнджер. А вот и Сабина. Спит. Шёрстка наэлектризована. Всё не так. Не так, как надо. Кошка ещё раз огляделась. А где Пак?

— Мяу-мяу-мяу!

Она вдруг услышала его плач!

— Мяу-мяу-мяу!

Кошка одним прыжком очутилась у края крыльца и увидела, как Барракуда поднимает за загривок серенького котёнка. Её Пака. Её малыша.

— Мяу-мяу-мяу!

Пак болтался в воздухе. Она увидела его несчастную, перепуганную мордочку, бессильно повисшие розовые лапки.

— Мяу-мяу-мяу!!! — закричала кошка.

И сделала то, что сделала бы всякая мать.

Она бросилась к своему ребёнку. Но Барракуда схватил её за шкирку свободной рукой. Он схватил их обоих, поднял в воздух и засмеялся. Его хриплый смех разорвал утреннюю тишину. Это был грубый, жестокий смех. Он засунул их обоих в мешок и завязал его верёвкой. Потом он бросил мешок в кузов пикапа, сел в машину и завёл мотор.

Рейнджер, проснувшись, рвался с цепи, лаял и рычал. Он заходился от лая. Он выл, натягивая цепь.

Ужасный Барракуда! Ужасная, ужасная цепь!

В мешке билась и шипела трёхцветная кошка. Она отчаянно пыталась разодрать мешок когтями. Надо выбраться отсюда! Ужасный мешок. От него пахло костями и тухлой рыбой. Прогорклый, застарелый запах. Но мешок не поддавался, и просмолённая верёвка была крепкой. Наконец кошка сдалась. Она обняла своего малыша и заплакала.

Паку было плохо. У него кружилась голова от мерзкого запаха мешка, от спёртого воздуха, от того, что ему пришлось болтаться в воздухе, от шума мотора, от запаха бензина. Мама-кошка обнимала его всё крепче. Они слышали вой и лай Рейнджера, потом почувствовали, что грузовик тронулся. Они уезжали прочь от покосившегося дома. Прочь от Рейнджера и Сабины. Прочь от своего надёжного укрытия под крыльцом.

Это длилось бесконечно долго. Мешок, мерзкий запах, мерное качание вперёд-назад, жёсткий кузов пикапа. Вой Рейнджера всё удалялся и наконец совсем затих.

Котёнок горько плакал. Мама-кошка нежно лизала его ушки, носик и мордочку. Лёжа в холодном кузове пикапа, она лизала его дрожащий хвостик и розовые лапки. Наконец машина остановилась, и в наступившей тишине послышался новый звук.

— Вода, — сказала кошка. — Мы возле воды.

Пак дрожал. Поздно просить у мамы прощения за то, что нарушил правило. За то, что вышел из-под крыльца в Большой Мир. За то, что лёг на спинку и нежился в золотых солнечных лучах. За то, что он не остался под крыльцом в безопасном полумраке рядом с Сабиной. Что теперь с ними будет? Как им отыскать дорогу назад? Где Рейнджер, который обещал охранять их и каждую ночь пел об этом в своей колыбельной?

А мама-кошка и не ждала, что сын попросит у неё прощения. Она во всём винила только себя. «Зачем, зачем я решила остаться вместе с котятами в таком опасном месте?» — думала она.

Кошка не сводила глаз с Пака — со своего котёнка, со своего ненаглядного мальчика. Здесь, в вонючем мешке, в жёстком кузове старого пикапа она любила его ещё сильнее. Она любила его так сильно, что сердце её готово было разорваться на части.

— Мой сын. Я всегда мечтала иметь такого сына, — сказала она. — Ты моя гордость. Мне никто не нужен, кроме тебя.

Она лизнула его в лобик, прямо в крохотный белый полумесяц. А ещё у неё есть девочка, её дорогая дочка. Она была сейчас далеко, но мама-кошка любила её так сильно, что для неё не существовало расстояния. Это была вечная, древняя, как мир, любовь. Материнская любовь. Конечно, её дорогая крошка Сабина чувствовала, как мама её любит. Должна была чувствовать. Сердце мамы-кошки сжалось от любви и боли. Моя девочка. Моя красавица-дочка. Кошка закрыла глаза. У неё вдруг перехватило дыхание.

Говорят, в предсмертный миг перед глазами в одно мгновение проходит вся прожитая жизнь. Наверное, так оно и есть. Наверное, бывает и так, что перед смертью открывается будущее. Так случилось с мамой-кошкой, и то, что она увидела, ужаснуло её. Кошка открыла глаза и пристально взглянула на Пака.

— Ты должен вернуться назад, к своей сестре, — сказала она ему. — Если со мной что-нибудь случится, обещай, что ты непременно отыщешь её. — Голос мамы-кошки звучал требовательно и настойчиво. — Обещай мне, что ты найдёшь свою сестру и спасёшь её от Барракуды.

И Пак обещал. Он сделает, как велела мама.

Но кошка любила не только своих детей. Она любила Рейнджера, с его тоскливым собачьим блюзом, грустными глазами, длинными шелковистыми ушами.

— Цепь… — прошептала кошка. — Рейнджер сидит на цепи. Обещай, что ты вернёшься, чтобы разорвать цепь… Если ты не поможешь, Рейнджер поги… — Она не успела договорить.

Обещание. Пак дал обещание вернуться к Сабине и Рейнджеру. Он дал обещание разорвать цепь. Кошки никогда не нарушают своих обещаний. Они верны своему слову. Мама-кошка крепко обняла его и уткнулась носом в его пушистый подбородок. И тут он почувствовал, что они летят. Он закрыл глаза и прижался к матери. Они летели, рассекая воздух, а потом… Вода, повсюду была вода. Она просачивалась сквозь мешок. Она поднималась, а они опускались всё ниже, ниже…

— Плыви! — крикнула кошка.

Она яростно драла мешок когтями, драла мешковину и просмолённую верёвку. Верёвка понемногу поддавалась. Ещё, ещё… Вода заливалась в рот, в ушки и ноздри Пака.

— Плыви! — приказала мама.

И он изо всех сил заколотил лапками по воде, но тут же запутался в мокрой мешковине. Вода тянула его вниз, всё глубже и глубже. Вдруг его с силой вытолкнуло наверх. Это была мама-кошка. Он снова услышал её крик:

— Плыви!

Мешок вдруг раскрылся, и вспыхнул яркий свет. Солнце блестело сквозь водную пелену. Он чувствовал, что мама рядом, мама с ним. Вот она подплыла под него и снова — из последних сил! — толкнула его вверх, к солнцу. Она здесь. Он знал это. Она плывёт за ним. Он чувствовал, он слышал её.

— Плыви, Пак. Плыви!

И он плыл, отчаянно колотя лапками по воде — по ледяной воде лесного ручья. Если бы он взглянул назад, то увидел бы, что верёвка опутала лапы мамы-кошки. Верёвка держала её, не давала ей плыть. Тяжёлый мешок тянул её вниз, на тёмное илистое дно глубокого холодного ручья. Но он не видел этого. Он только слышал:

— Плыви, Пак! Плыви!

Голос матери звучал в его ушах. И Пак плыл и плыл, всё ближе и ближе к берегу.

«Плыви!»

Лёгкие мамы-кошки наполнились водой. Погружаясь всё ниже в холод и темноту, она вдруг услышала чей-то тихий голос.

— Сестра, — прошептал он, — твой мальчик жив!

Кошка открыла глаза. На одно мгновение к ней вернулось сознание. Сквозь толщу воды она увидела солнце, которое, словно сияющий шар, катилось по веткам деревьев. Ах, как хорошо! Как тепло!..

А ещё она увидела вверху крошечную птичку.

— Он жив, — сказала колибри.

— Да, — откликнулась мама-кошка.

Она знала. Знала, что её сын жив. Он в безопасности. Он спасся.

Она смотрела на гаснущее солнце и вдруг увидела Рейнджера, а рядом с ним крошечный серебристо-серый клубочек. Это Сабина, уютно свернувшаяся возле старого пса в тёплом сумраке надёжного укрытия. В безопасности. Под крыльцом.

— Пойдём, сестра, — шепнула колибри. — Я провожу тебя.

Но мама-кошка так хотела вернуться назад. Туда, где остались её малыши. Как же она их покинет? Она не может бросить их. Простые грустные собачьи песни, нежное мурлыканье крошечных котят. Уйти? Сейчас? Её вдруг охватила тревога. Как же ей уберечь их? Она должна их предупредить! Она должна вернуться!

— Ты не можешь вернуться, — сказала колибри.

— Я знаю, — вздохнула кошка и ещё раз — последний раз — взглянула на Пака.

Что же она наделала? Как могла она взять такое огромное обещание с такого маленького котёнка? Она почувствовала угрызения совести.

— Бедняжка Пак! — прошептала она.

Она не слышала звука мотора, который завёл Барракуда, чтобы ехать назад, к покосившемуся дому. Не слышала ужасного хриплого смеха. Не слышала тихого пения старых деревьев. Она слышала только одно — шелест крохотных крыльев птички колибри.

Деревья — хранители преданий. Алая рябина, стройный каштан, дрожащая осина знают историю птички колибри. Они знают, что колибри может пересекать границу двух миров — земного и потустороннего. Она провожает души умерших из мира живых в мир мёртвых. Колибри порхает возле души, пока та не привыкнет к своей новой обители, а потом торопится обратно. Колибри всегда стремительна и неуловима — ведь, чтобы пересечь границу миров, нужна такая скорость, при которой птичку нельзя увидеть простым глазом. Колибри вообще нелегко разглядеть. Некоторые называют её проводницей — и это верно. Другие предпочитают слово «вестница» — и это тоже верно. Ещё она известна под прозвищем «радужная птичка». Это прозвище связано не с её чудесными свойствами, а с ярким оперением, которое блестит и переливается в лучах солнца.