На первом уроке был диктант, для каждого класса свой. Настя Никитична в стороне сидела. Диктовала инспектор Татьяна Борисовна Николаева. На втором уроке была контрольная по математике, на третьем — беглый опрос по всем предметам.

Ребятишки выдюжили, не подвели. Чуяли недоброе, старались.

С четвертого урока детей отпустили, и осталась Настя Никитична одна против судей. А судьи, не смутясь тем, что на все три класса нашли в диктанте три ошибки, по математике один не успел, а на вопросы ребята отвечали если и без бойкости, так и без вранья, нисколько не смутясь этим обстоятельством, стали задавать Насте Никитичне вопросы, словно это она училась в первых трех классах первой ступени. Она терпела, отвечала полным ответом. А потом инспектор Татьяна Борисовна Николаева спросила в упор.

— Верно ли, что вы колядовали вместе с отсталыми элементами перед так называемым рождеством?

— Колядовала, — отвечала Настя Никитична. — На святки.

— Но почему?

— Потому что это весело.

— А вы подумали о своем авторитете учителя?

— Подумала.

— А верно ли, — спросил солидный товарищ с усиками, из района, полный, положительный, — верно ли, что вы позволили себе целоваться с мужчиной при учениках?

— Верно! Финист с уборки вернулся. Долго его не было.

— Ну а, простите за нелепость вопроса, однако в сигнале, поступившем из вашего села, этому уделяется чуть ли не первостепенное внимание, верно ли, что ваши ученики, — тут товарищ из района как бы хохотнул, — летают на уроках?

— Во-первых, не на уроках, а на переменах! — взорвалась Настя Никитична и охнула про себя: выдала! Всех выдала.

— Может, вы будете утверждать, что и это нормально — летать на переменах? Объясните, что надо понимать под этим?

— Ну чего вы приехали сюда? — вспыхнула Настя Никитична. — Ребят я учу хорошо. Сами убедились. Не нравится, что детишки мои летают? Это ей летающие поперек горла! — Настя Никитична ткнула пальцем в сторону Федоровой. — Она бескрылая.

— А вы тоже летаете? — умно повел глазами солидный товарищ из района.

— Да, тоже! — крикнула Настя Никитична. — Умоляю, не трогайте этой школы! Она, может, последняя во всем белом свете, где летают. Да, здесь все летают! Все! От первоклассника до сторожа. Но какой же грех вы возьмете на душу, если поломаете им всем крылья!

— Я же говорю, она скрыто верующий человек, — едва разжимая губы, прошелестела Федорова.

— Неправда, я верую открыто! — твердо сказала Настя Никитична. — Пшеницу сорта «Кипрей-Полыхань», дедовскую, в столице оценили. Оценят и другое, что люди сумели здесь сохранить.

— По-моему, все ясно! — развел руками солидный человек из района. — С точки зрения усвоения материала учащимися результаты отменные. Но?.. Но, но, но.

И человек захлопнул тоненькую папку личного дела учительницы Веточкиной.

Настя Никитична посмотрела на Никифора Пафнутьевича, глаза у председателя были такие, словно ему на спине давили чирей величиной с кулак.

И вдруг он улыбнулся:

— Так и запишем: «Учительница товарищ Веточкина Настя Никитична освобождена от занимаемой должности в связи с тем, что поощряла детей начальной Кипрей-Полыханской сельской школы к летанию без посредства ракетного и прочих двигателей».

Солидный товарищ с усиками добродушно хохотнул, но тотчас и прикусил вишневую верхнюю губу нижними зубами, белыми, острыми, как у мышки.

— Товарищи, а ведь действительно… Это же абсурд!

— Надо найти формулировку. — Инспектор районо Татьяна Борисовна Николаева без надобности жикнула «молнией» замшевой куртки.

— Вношу предложение! — Федорова подняла руку уголком, как на уроке. — Товарищ Веточкину следует изгнать из школы как скрыто верующего человека.

— Но в какого бога? — всплеснул руками тот, что был с усиками.

А другой человек из области, все время молчавший, положил руки на стол, оперся на них, встал, и все, притихнув, поняли — это сама судьба. Человек из области медленно обвел глазами членов комиссии:

— У нас такое сложилось мнение: товарищ Веточкина, выступая здесь, погорячилась, ну и все мы погорячились.

— Не без этого! — вздохнула инспектор районо.

— Комиссия с удовлетворением отмечает высокие результаты успеваемости, но обращает серьезное внимание на целый ряд недостатков в воспитательной работе.

— У кого их нет, недостатков! — широко, по-товарищески улыбнулся солидный человек с усиками. — Товарищ Веточкина молода, и, безусловно, у нее имеются все возможности к исправлению пробелов и недочетов.

Наступила какая-то неудобная для всех тишина.

— Мне можно идти? — спросила Настя Никитична.

— Так что же, никакого наказания не последует? — вскричала Федорова.

— Людей не наказывать, а воспитывать нужно, — утешила Федорову инспектор районо Татьяна Борисовна Николаева. — Вы, товарищ Веточкина, свободны.

— Спасибо, — сказала Настя Никитична. — До свидания.

Дверь за учительницей закрылась, члены комиссии задвигались, зашуршали бумагами, кто кашлянул, кто причесался, ну будто дали звонок с урока.

Федорова постояла, набычив лоб, кинулась к двери, распахнула ее настежь, замерла, а за собой так трахнула, что из петли вылетел шурупчик.

— А время-то уже обеденное, — поглядел Никифор Пафнутьевич на часы. — Столовой тут у нас нет, ко мне прошу.

И, не поленившись, поднял шурупчик.

Настя Никитична нашла себя на реке. Стояла над полыньей. Удивилась. Вгляделась в черную, тихо звенящую воду. Отпрянула. Следы были мокрые. Ноги тоже мокрые. Она почувствовала холод, побежала домой. Дверь в доме была распахнута.

— Бабушка!

Никого! Даже ходики не тикают: остановлены.

Тревога заколотила Настю Никитичну. Сбросила ботинки, мокрые чулки. Не убрала с пола, кинулась, босая, к печи, достала валенки, натянула, выбежала на крыльцо. Глянула вдоль пустынной улицы, взмахнула отчаянно руками — полетела.

Она летела над поймой, над спящей подо льдом рекой, над лесом к полянке, где рос Дуб. Она летела высоко, выше деревьев, но, когда показался Дуб, в ней пробудилась осторожность. Бесшумно опустилась на большой сучок густо запорошенной снегом сосны. Внизу, возле Дуба, были все, кто жил в Кипрей-Полыхани. Люди стояли тесно, кольцом; в центре, опустив голову, с крыльями за плечами — Финист.

— Да будет так! — проскрипел старческий голос, и Настя Никитична увидала: от Дуба, раздвинув толпу, идет к Финисту человечек в белых холщовых одеждах. В руках у него был нож.

Старик поднял крыло за спиной Финиста и сильным ударом отрезал. Зашел с другой стороны, поднял второе крыло.

— Не-ет! — закричала Настя Никитична, кинулась коршуном со своего дерева, но старик успел отсечь и второе крыло.

Схватила Настя Никитична Финиста под мышки, рванулась вверх, но тотчас сосны и ели закрыли небо.

Очутились Финист с Настей Никитичной в тереме, стенами которого были сросшиеся деревья. Все кругом погрузилось во тьму. Только в углу мерцал огонек. Огонек приближался. Дед, который редьки не слаще, нес свечу, защищая ладонью огонь от сквозняка.

— Финист, в наказание отправляйся в город по крылатые дела. Будут таковые — и крылья будут. Они сами принесут тебя в Кипрей-Полыхань.

— Это все из-за меня! — У Насти Никитичны подкосились ноги, но Финист подхватил ее.

— Пошли, проводишь меня.

Он повел ее ласковой, но твердой рукой.

— Эй, девушка! — окликнул Настю Никитичну старец. — Чуть не забыл сказать тебе:

Они раскачивались в лихо мчащемся автобусе. Настя Никитична уговорила Финиста, что проводит его до города. Автобус затормозил, с натугой отворились промерзшие створки дверей.

— Сойдем? — спросил Финист.

Они вышли на окраине.

Занимался розовый день. Над городом стояли белые дымы. Город работал. Финист прижал Настю Никитичну к груди, заглянул в глаза.

— А свадьбу мы все-таки в Кипрей-Полыхани сыграем.

— Да! — согласилась Настя Никитична.

— Еще какую свадьбу сыграем! Мы с тобой в санях. За нами наш поезд: тысяцкий, бояре и прочие, а впереди нас — дружка, кудряш мой. И будет он кричать встречным: «К нашему князю новобрачному меду пить, сахару есть!» — это чтоб какой злыдень не испортил свадьбы. А потом поведут нас в горницу под хлебом и солью и станут приговаривать: «Ты ходи, коровушка, домой!» После пира тебе косы расплетут, а мальчишки споют тебе: «Ручки горят, мальчишку катят, девчонку катят». И поведет нас дружка в нашу с тобой светелку, а гостям поднесет по чарочке, приговаривая: «Пейте до дна, на дне добро — мед и патока, винная ягода, Селиван наливал, Киприян подавал, Захарий челом прибивал. У меня, у дружки, ножки с подходом, язык с приговором. Кушайте на доброе здоровье, головушке на веселье, душеньке на спасенье. Наших князя и князюшку полюби и пожалуй со всем их княжеским поездом». И оставят нас они с глазу на глаз!