– Люди – те же вещи, – Дон Капитон продолжал гнуть свою линию, – Бывают дешевые, бывают дорогие, бывают редкие, а бывают – ширпотреб. Бывают – новые с иголочки, а бывают – рухлядь, которую уже бесполезно чинить. И у каждого свои правила пользования и свой срок годности. У каждого своя польза и своя цена. Вот вы – в чем ваша ценность?

– Не знаю, – рыцарь пожал плечами.

– А вы узнайте. Познайте себя, определитесь в цене. Вполне возможно, что мы бы могли оказаться друг другу полезными. Обоюдно, понимаете? Ведь из каждого человека можно извлечь пользу.

– Боюсь, ваша светлость, – с трудом проговорил барон Николай, – что вы видите перед собой человека, из которого никто никакой пользы извлечь не может.

– По-моему, вы прибедняетесь. Пользу можно извлечь из кого угодно. Я, например, мог бы вам достать машину для мыльных пузырей. Интересует? Или летние доспехи. И вы – подумайте хорошенько, чем вы можете мне быть полезны, а когда надумаете – приходите, милости прошу. Тогда и продолжим разговор. Плохой мир лучше доброй ссоры.

– К вам очень трудно попасть, – пожаловался рыцарь.

– Я распоряжусь, чтобы вас впустили ко мне в любое время дня и ночи. Только без оружия приходите, чтобы не было проблем с моими парнями. Мы же теперь почти друзья, не так ли?

Дон Капитон встал, затушил сигару о край бронзовой пепельницы, разогнал рукой дым и посмотрел на гостя в упор. Барон Николай тоже встал. Они сдержанно раскланялись. Рыцарь вышел из зала, пятясь, пошатываясь, не сводя глаз с задымленной улыбки Дона Капитона и тщетно пытаясь понять ее скрытый смысл.

– Ну, не смог я, не смог, – разводил потом руками барон Николай. – Никого в жизни никогда не убивал, и тут – чувствую, не могу. Даже как-то и не хочу! Да и глупо это как-то – убить злодея мыльным пузырем!

– Не вижу в этом ничего глупого, – нахмурился Сандалетов. – По-моему, очень достойная смерть.

– Ну а почему ты не вызвал-то его?! – изумлялась донья Маня. – Вот и отпускай тебя одного, ни с чем справиться не можешь!

– У меня – оправдывался барон Николай, – все поплыло в голове, мысли затуманились, будто убаюкал он меня. Я напрочь забыл, зачем пришел.

– Голова болит? – спросил Сандалетов.

– Болит.

– Понятно. Кофе да сигары эффективнее любого колдовства: одурманивают собеседника и вводят его в состояния легкой внушаемости. Я же говорю: всякую дрянь к нам из Америки тащат! Я сегодня в газете прочитал: оказывается, одна капля никотина убивает половину кентавра, представляете!

– Вы стали читать газеты? – приятно удивилась донья Маня.

– Только чтобы быть в курсе нашего дела, – поспешил оправдаться кентавр. – А вы еще не читали? Там, кстати, пишут, что Дон Капитон начал выкорчевывать двухсотлетние дубы и осушать парковый ручей – якобы для того, чтобы чудищу было негде прятаться.

Барон Николай схватился за виски, вскочил и закричал:

– Где? Где эта газета?

И увидав на столе магистра печатный лист, стремительно схватил его, стал истерически рвать на куски, бросать их на пол и затаптывать. Оруженоска испугано закрыла ладонями рот. Сандалетов, увидев, как болезненно побагровело лицо рыцаря, взял со стола баночку с мыльным раствором и выплеснул содержимое барону Николаю в лицо.

– Это полезный раствор, питательный, – сказал он донье Мане, как бы смягчая резкость своего поступка. – Делает кожу воздушной, насыщает морщины минералами. Кстати, вам, девочка моя, очень рекомендую.

Барон Николай осел на скамейку, обтер лицо ладонью и медленно заговорил.

– Простите меня, сорвался... Выкорчевывать дубы, осушать ручей... Когда я был маленьким, мы с ребятами целыми днями пропадали в этом парке. Играли в войну, в гладиаторов, в доисторических космонавтов. Помню, у нас был такой ритуал: все прожеванные жвачки мы прилепляли к внутренней стене Волчьего грота. Этот грот до сих пор хранит пласты нескольких поколений, и где-то там, под слоями этой жеваной резины, есть и мои жвачки! Понимаете? А в ручей мы бросали пивные пробки – уже когда были повзрослее, – на счастье, чтобы вернуться. Я, правда, так никуда и не уезжал... Может, слишком много побросал пробок? И они – эти мои пробки – сейчас ржавеют там, в парке, на самом дне. А еще позже, когда мы еще взрослее стали, мы складывали бутылки из-под вермута в дупло большого дуба: мы прятали в них послания людям будущего. А сколько признаний в любви вырезали мы на коре, сколько смелой критики начертали на перилах Лисьего мостика, сколько пряничных кирпичей растащили с этого дворцового долгостроя! Это же целые археологические залежи, это же память нескольких поколений! А сколько взрослых людей оставило в этом парке свой неизгладимый след! А теперь – что же получается? Приходит какой-то дядя, какой-то Рыцарь Наглого Образа – и всю эту одиссею одним махом пускает под газонокосилку! Получается, он вычистит весь наш парк от его животрепещущей истории и изгладит все наши следы?! Засеет его дурацкой синтетической травой, расставит стриженные под пуделей кустики! Сколупает всю жвачку, выгребет все пробки, выкорчует все бутылочные послания? А что же тогда будут читать люди будущего? Куда же вернуться те, кто хотел обязательно вернуться? В этот стерилизованный гольф-клуб с быстрой закуской и живыми клоунами? Да один парковый сторож Евгений Евгенич стоил всех клоунов на свете! И закуски вкуснее тех пряничных кирпичей не придумало еще человечество...

Кентавр слушал рыцарский монолог с каким-то античным трепетом, а оруженоска молча обтекала слезами. Наконец она не выдержала и сказала:

– Ты бы, рыцарь дорогой, вот это все сказал бы ему – Капитону своему!

Барон Николай горько вздохнул:

– Второй раз у меня не получится. – Он вдруг встрепенулся. – Но я не допущу произвола! Я не позволю, не потерплю, не дам! Я ему... я ему... Я еще преподнесу ему сюрприз из детства!

И он помаячил кулаком перед заплаканными глазами оруженоски так яростно, будто Дон Капитон был уже повержен и находился между пальцами этого кулака.

– Сложное дело... – задумчиво произнес кентавр. – Тут нужна какая-нибудь лазейка, какой-нибудь рычаг, чтобы перевернуть этого непотопляемого. Так значит, говорите, двадцать шесть пластических операций? Вот за что, стало быть, дают этот самый Орден Подтяжки. В мое время не было еще такого ордена.

Оруженоска отошла в угол и заплакала навзрыд. Барон Николай даже испугался – зачем он размахался своим кулаком!

– Вы что? – спросил Сандалетов.

– Все напрасно, – всхлипнула донья Маня, – такого храбреца ни за что не одолеть. Зря мы все это затеяли, не по зубам нам Дон Капитон.

– Какого храбреца? – не понял рыцарь, разжимая кулак и показывая донье Мане, что там никого нет.

– Я думаю, – всхлипывала донья Маня, – этот Орден Подтяжки дают только исключительным храбрецам. Я уж, на что не трусиха, а ни на одну пластическую операцию никогда не решилась бы... хотя и хотела бы кое-что изменить в своей внешности.

– Он что же, выходит, только по этому поводу в госпиталях лежал? – скептически спросил Сандалетов, продолжая расхаживать туда-сюда и размышлять вслух. – Только рожу подтягивал? Стало быть, ему лет может быть гораздо больше, чем мы предполагали. Го-о-раздо больше. Да и внешне он совсем изменился. Правильно?

И кентавр, приклонив передние ноги, полез под койку и снова стал вытягивать оттуда чемоданы с выпускными альбомами. На этот раз его заинтересовал самый дальний чемодан, с самыми старыми его выпускниками. Воздух наполнился пылью времен, и рыцарь с оруженоской отошли подальше, к балконной ограде.

Воспользовавшись паузой, оруженоска призналась рыцарю:

– Знаешь, в том парке есть и моя жвачка...

Барон Николай обнял ее за плечи и тихо спросил:

– А чего ты там говорила про пластические операции? «Хотела бы кое-что изменить...» Ты что же – недовольна своей внешностью?

– Ну... – оруженоска промокнула платочком глаза, вытерла носик, – не совсем.

– Странно, – усомнился барон Николай и, отойдя на некоторое расстояние, окинул оруженоску предвзятым взглядом. – Странно. Лично я твоей внешностью доволен на все сто.

Оруженоска посмотрела на него в зеркало своей пудреницы.

– То есть... ты хочешь сказать, что...

– Ничего я не хочу сказать, – выпалил барон Николай и стремительно чихнул.

– Ну и слава Богу, – гордо вздохнула оруженоска и тоже чихнула, расчихав пудру.

Третьим чихнул кентавр Сандалетов, – он приближался к собеседникам с альбомом в руках и на ходу смахивал хвостом пыль со старинного переплета.

– Нашел кое-что, – сказал магистр. – Теперь мы этого Ахиллеса возьмем за пятку!

– Компромат? – радостно спросил рыцарь.

– Еще какой! – и кентавр многозначительно сообщил: – Оказывается, этот ваш Дон Капитон сам когда-то был ребенком!

– Жаль, что вы пришли к завтраку, я обычно завтракаю один, – сказал Дон Капитон, поднимаясь из-за стола и откладывая нож с вилкой. – Вот если бы вы заглянули вечером, я бы с удовольствием уступил вам свой ужин... Мой повар готовит дивный черепаховый стэйк. А?