Сама Долл болтливостью не отличалась — шевелить языком ей было лень. Кругом тишина, только поскрипывают мельничные крылья. Долл явственно представила, как течёт под жернова струйка твёрдых золотистых зёрнышек, как сыплется из-под них белоснежная мука.

«Крутись, ветряк! А вы, камни, перетирайте зерно! — думала Долл. — Мелите муку, побольше муки, ещё больше! Мелите муку для беляшей! Горсти, меры, лари, мешки отличной пшеничной муки! Дюжины и дюжины огромных, круглых, пышных, жирных беляшей».

Долл даже слюнки сглотнула от восторга. А дотом она откинулсь на стуле, голова её свесилась набок, прелестный ротик чуть приоткрылся… Курлыкали серноклювки, кричали чайки, скрипела мельница, жернова перетирали золотые зёрна, явь перетекала в сон, и все звуки кругом, сливаясь воедино, нашёптывали:

Королева Норфолка!..

Королева Норфолка!..

Королева норфолкских беляшей!..

Доллечкина головка клонилась всё ниже, ниже, вот — упала на плечо… Девушка вздрогнула и проснулась. Протёрла глаза и пожала плечами:

— Королева Норфолка? Вот ещё! Кому охота быть королевой Норфолка?

— Никому, ежели он в здравом уме и твёрдой памяти, — подхватила вернувшаяся с мельницы Мамаша Кодлинг. — Хватит мечтать, Долл. Ишь, чего выдумала! «Королева Норфолка»! Таким, как ты, королей да королевичей приманить нечем.

— Мамань, я и не думала… — начала было Долл, но где уж ей унять Мамашу Кодлинг.

— То-то и беда с тобой, девонька! Забиваешь голову невесть чем. Тебе и помышлять-то о короне не пристало! Ишь, размечталась. Небось нацепила бы одёж из золотой да серебряной парчи, а на макушку корону бриллиантовую нахлобучила!..

— Мамань, ну что вы, право… — снова попыталась защититься Долл, но Мамаша Кодлинг рассердилась не на шутку.

— Глядите, люди добрые! На шее-то у ней бусы жемчужные, каждая жемчужина — с голубиное яйцо! Сама — в соболях да в горностаях, сорок раз с головы до пят обёрнута; все кругом ей кланяются: знатные господа — в пояс, а дамы — и того ниже. И весь Норфолк, от Кромера до Норича, кричит в один голос: «Вот наша королева! Да здравствует королева Норфолка!» — Мамаша Кодлинг сдёрнула с крючка свою шляпку с лентами, взмахнула, и ленты затрепетали, приветствуя королеву Норфолка. Потом разгневанная женщина надела шляпку, завязала ленты под подбородком и сказала:

— Немедленно выкинь из головы эти глупости! Всяк сверчок знай свой шесток!

— Хорошо, маманя, — ответила Долл.

— Я покамест схожу к пекарю за дрожжами, — сказала Мамаша Кодлинг. — А ты за беляшами приглядывай. Как подойдут — сразу вынимай.

С этими словами Мамаша Кодлинг ступила за порог и направилась через поле к деревне. Каждый шаг её взмётывал облачко мягкой просёлочной пыли. А Долл снова предалась своим мечтаниям.

— Подойдут… — повторила она задумчиво. — «Беляши подходят каждые полчаса», — вспомнилось ей. И вдруг в прелестной её головке зародилась самая настоящая мысль, да такая приятная, что голубые глаза Долл распахнулись и засияли от удовольствия.

— Если беляши подходят каждые полчаса, то почему бы не съесть эту дюжину? К обеду новые подойти успеют. Маманя говорит «каждые полчаса», значит — так оно и есть.

Эта прекрасная мысль заставила Доллечку наконец пошевелиться. Она выбралась из-за прялки и подтащила стул к печке. Обернув руку фартуком, Долл приоткрыла дверцу и вытащила ближний беляш. Он был уже куда больше, чем раньше, до того как попал в печь. Доллечка осторожно откусила и даже застонала от блаженства — вкуснотища! Она вгрызлась белыми зубками в белоснежную горячую мякоть и так, по кусочку, быстро съела всё до крошки. Ей казалось, что жизнь преисполнена прелести и смысла.

— Подумаешь, королева Норфолка, — вернулись на круги своя её мысли. — Кому охота быть королевой Норфолка?

Рука ее снова нырнула в печку и извлекла оттуда второй беляш. Его Долл ела медленно, наслаждясь каждым кусочком, а напоследок даже облизала пальцы.

— Всякому охота быть королевой Норфолка, — подумала она вдруг. И в третий раз её липкие пальчики потянулись к печке.

Чарли Лун, тот, что ловил палтусов — любимый обед Мамаши Кодлинг, — жил в лачуге на самом берегу моря. Тёмная, изъеденная ветром и временем, она пропахла дёгтем, солью и водорослями. Пожалуй он тут вовсе и не жил, просто лачужка эта ему принадлежала. Самого же Чарли чаще найдёшь в лодке: покачивается на пологих волнах и мечтает, позабыв выбирать сети, а случится Волна покруче, заштормит — и Чарли мотается вверх-вниз на своём утлом челноке, но на берег не идёт. Иногда он возвращался с уловом, иногда — пустой. Иногда выходил в море, позабыв сети на берегу, иногда забывал, где расставил верши для омаров. Впрочем, случалось ему пригонять к берегу лодку, по самые борта забитую скользкими сельдями или плоскими камбалами. Порой, ступив на берег, Чарли вовсе забывал, что у него есть лачуга, и укладывался на ночлег прямо под открытым небом: на гальку — лицом вниз (вдруг янтарик попадётся?), а на песок — лицом вверх, чтоб на звёзды смотреть. Если кто приходил за рыбой, Чарли разрешал брать сколько душе угодно. Главное, было поспеть, поскольку к полудню всех до единой селёдок Чарли выпускал обратно в море, а камбал выкладывал рядками на мокром песке, чтобы их смыла первая же набежавшая волна. Не поймёшь этого Чарли! Даже возраста его никто толком не знал: сегодня так выглядит, завтра эдак. Сегодня спросишь: «Где старина Чарли?» — а завтра ответишь: «Чарлн-юнец на дудке своей ныркам да тоиоркам играет».

Чарли отлично ладил со всеми морскими птицами, но особо тесную дружбу водил с топорками. Они обходились с ним по-свойски, словно он был не человек, а такой же топорок, как они сами. Эти толстоклювые птички вечно кружили возле Чарли, когда он играл и напевал свои незамысловатые песенки.

Теперь он сидел, свесив ноги на корме лодки с дудкою в руках, а солнце безжалостно жгло ему спину сквозь дырки в старой фуфайке. Дырок было так много, что, сними Чарли фуфайку, вся спина его оказалась бы пятнистой, точно шкура у леопарда. Чарли наигрывал, а три топорка кланялись и подпрыгивали в такт. Публики — надеюсь, благодарной — на этот чудесный концерт собралось предостаточно: весь берег был устлан морскими звёздами и медузами.

Вот Чарли отнял дудку от губ и запел:

На этом месте Чарли умолк, потому что к нему, с протянутым крылом, приблизился один из танцоров-'топорков.

— Что у тебя за беда? — спросил Чарли ласково. — Пузо пустое? Проголодался?

Рыбак запустил руку на дно лодки и, вытащив маленькую камбалу, протянул топорку. Тот ухватил рыбину толстым клювом и благодарно склонил головку. А Чарли затянул уже новую песенку:

Тут его перебил топорок Номер Два. Он неловко подковылял к Чарли и задрал лапку.

— Ну, а у тебя что за горе? — спросил Чарли. — Ножки промочил?

Он снова запустил руку на дно лодки и, достав обрывок старого красного паруса, насухо вытер топорку лапки.

— Ой вы приливы морские, морские отливы, — снова начал Чарли, когда довольный топорок ускакал к другим танцорам.—

На этот вопрос Чарли тоже не успел ответить, потому что топорок Номер Три с жалобным писком показал ему свою спинку.

— Что? Чешется? — спросил Чарли и, бережно раздвинув пёрышки, почесал птице спинку.

Топорок, довольно захлопав крыльями, отлетел, а Чарли затянул снова:

До Чарлиного сна было, однако, ещё далеко, когда сверху, с обрыва, донёсся голос:

— Чарли-и-и! Ау-у! Чарли-и-и!

— Ау-у! Полли-и-и! — откликнулся Чарли. Полл съехала песчаному откосу — сперва плавно, а под конец кубарем — и очутилась у самых ног рыбака.

— Привет, — выдохнула она.

— Привет, — сказал Чарли.

Топорков как ветром сдуло.

Полл очухалась, вытрясла песок из волос и попыталась вспомнить, зачем пришла.

— Привет, Чарли.

— Ну, привет, привет.

— Ой, я вроде уже поздоровалась, да? Ладно, привет ещё раз. Ах, вот что! Меня маманя за палтусами прислала.