Дети предупреждали его:

— Смотри, скоро появится миссис Воздаяние, ей это не нравится!

Но Том не обращал внимания на их слова, пока…

Да, вот это была дама так дама! Едва дети увидели ее, они выстроились рядком, поспешно расправили одежды и пригладили волосы, а руки заложили за спины — точь-в-точь так, как бывает, когда в школу является инспектор.

На ней была черная шляпа, черная шаль, большие зеленые очки на большом загнутом носу, а в руках у нее были розги. Она была так уродлива, что Тому захотелось скорчить ей рожу, но он не решился — из-за розог, конечно. Знаешь, что такое розги? Это такие гибкие березовые прутья, в старое время детей секли ими за малейшую провинность, даже в школе.

Она смотрела на детей, переводя взгляд с одного на другого, и хотя она молчала, но видно было, что она довольна. Потом она принялась раздавать гостинцы — морские яблоки и апельсины, морские тянучки и леденцы, а самым лучшим она выдавала морское мороженое, его делают из молока морской коровы, и оно не тает под водой.

Ты что, не веришь мне? Ну так приходи посмотреть!

А Том смотрел на гостинцы, пока глаза у него не округлились и во рту не появились слюни. Он все ждал, когда же настанет его черед, и он настал. Старая дама подозвала его к себе и быстро сунула ему в рот… холодную твердую гальку!

— Как же вы жестоки! — закричал Том, плача от обиды.

— А ты жестокий мальчик, — отвечала она. — Ты кладешь анемонам в рот гальку, вот и я поступила с тобой так же.

— Кто вам рассказал? — спросил Том.

— Ты сам, — ответила миссис Воздаяние.

Том ведь даже рта не раскрывал до сих пор, и очень удивился.

— Да-да, каждый из вас все сам мне рассказывает, и я точно знаю, кто что натворил. И не пытайся что-то от меня скрыть. Иди, мой милый, веди себя прилично, и я больше не буду класть тебе в рот камешки — если ты перестанешь совать их в рот другим живым существам.

— Но я же не знал, что им от этого плохо! — закричал Том.

— Что ж, теперь ты знаешь. Да, я постоянно слышу от людей те же слова и постоянно отвечаю: может быть, вы не знаете, что огонь обжигает, но это не значит, что он вас не обожжет; если вы не знаете, что грязь порождает болезни, это не значит, что вам удастся их избежать. Вот и твой приятель-омар не знал, что не стоит забираться в ловушку, да ведь забрался н не мог вылезти.

«Ой, она и правда все знает!» — подумал Том. Так оно и было.

— Ты кричишь, что не подумал, но это не значит, что ты избежишь наказания за дурной поступок. Правда, наказание не столь велико, как в тех случаях, когда человек знает и все равно делает дурно (и тут она посмотрела на него, и глаза у нее оказались очень добрыми).

— Не слишком ли вы суровы к бедному ребенку? — спросил Том.

— Нет, я же твой лучший друг. Видишь ли, уж так я устроена — не могу не наказать за дурное. Мне это совсем не нравится, и мне всегда вас всех жаль. Но так я устроена от природы. Я похожа на заводскую машинку, у которой внутри пружинки, завели — надо двигаться, пока завод не кончится.

— А давно ли вас заводили? — поинтересовался Том. Хитрюшка подумал, что, может быть, завод когда-нибудь кончится, и тогда его проделки останутся безнаказанными. Граймс ведь забывал иной раз завести часы, когда поздно приходил из трактира, может, и ее тоже забудут подкрутить?

— Давным-давно, так давно, что я и сама не помню, когда это было, меня завели на всю жизнь.

— Надо же, видно, долго же им пришлось вас делать, и длинная же понадобилась пружина! — сказал Том.

— Никто меня не «делал», малыш. Я буду жить столько же, сколько сама Вечность, хотя я так же молода, как само Время.

И тут на лице удивительной дамы появилось очень интересное выражение — серьезное, грустное, но очень-очень доброе. Она подняла глаза наверх, глядя вдаль, за моря, за небеса, далеко-далеко, и на лице ее, на губах заиграла такая терпеливая, такая нежная улыбка, что Том перестал считать ее уродиной. Он улыбнулся ей, и удивительная фея спросила:

— А ты ведь считал меня уродиной, да?

Том повесил голову и жутко покраснел.

— Да так оно и есть, посмотри, я самая уродливая фея на свете, и такой мне придется быть, пока люди не переменятся. А когда это произойдет, когда Добро победит Зло, я стану такой же прекрасной, как моя сестра, она красивее всех фей на свете, ее зовут миссис Поощрение. Она начинает там, где я кончаю. Что ж, будь хорошим мальчиком, поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой; в воскресенье к вам придет моя сестра, миссис Поощрение. Может быть, она тебя заметит и научит прилично себя вести, она умеет это лучше, чем я. — И фея ушла.

Всю субботу Том старался вести себя хорошо, ему так хотелось гостинца! Он не пугнул ни одного краба, не щекотал живые кораллы, не бросал камешки в рот анемонам и трудился со всеми детьми. И вот утром в воскресенье появилась прекраснейшая фея на свете, и дети стали петь и плясать от радости.

Что до прекрасной дамы, я не могу описать тебе цвет ее глаз или волос, да и Том бы не сумел. Стоит лишь поглядеть на нее — и сразу ясно, что это самая добрая, самая красивая, самая веселая фея, какую кто-либо видел и еще захочет увидеть. Правда, Том рассмотрел, что она высокая, такого же роста, как ее сестра. Но по ней сразу было видно, что она все знает про малышей и умеет с ними нянчиться, к ней так и хотелось прижаться, потрогать, потереться, и ясно было, что она каждому сумеет ответить и каждого успеет приласкать. Все свободное время она посвящала игре и занятиям с детьми — ведь на то и рождаются дети, чтобы их растить, чтобы с ними играть, чтобы понимать: дети — главное сокровище жизни.

Стоило ей появиться, как все малыши вцепились в ее платье, усадили ее на камень, вскарабкались ей на спину, на плечи, на руки, и все дети так и мурлыкали от счастья, как котята.

А Том стоял в стороне и таращился на них, потому что не мог понять, что происходит. Его никто еще не ласкал.

— Кто же ты, малыш? — спросила она.

— Новенький, новенький! — закричали дети. — У него никогда не было мамы, и он не понимает, что это такое!

— Что ж, теперь я буду его мамой, освободите ему место получше, да поскорее!

Тут она взяла в охапку кучу малышей, девять сотен одной рукой и тринадцать сотен другой, и смеясь разбросала их в стороны. А дети визжали от восторга и быстро-быстро плыли к ней, как головастики, и снова вцеплялись в нее и висели, как гирлянды.

Она взяла Тома на руки, прижала его к сердцу, поцеловала его, погладила, поговорила с ним, шепча на ушко нежные, ласковые, теплые слова. Никогда еще он не испытывал такого! А Том все смотрел и смотрел на нее, и не мог наглядеться, говорить он не мог, потому что впервые в жизни его сердце и все существо было переполнено любовью, и он все смотрел и смотрел на нее, пока не уснул.

Проснувшись, он услышал, что она рассказывает детям сказку. Эта сказка начинается каждое Рождество и не кончается никогда. И все слушали и слушали, и им не надоедало. Потом Том опять заснул, а когда проснулся, она все еще держала его на руках.

— Не уходи! — попросил Том. — Мне так хорошо, меня еще никто никогда не брал на руки и никто так не ласкал.

— Не уходи! — закричали все дети. — Спой нам песенку.

— Что ж, я спою вам песенку. Какую?

— Как я потеряла куклу! — закричали дети хором. И она запела:

А кончив, спросила Тома:

— Ну как, ты не будешь больше мучить морских зверьков, мне надо уходить, но я еще вернусь к вам, так, что же?

— А ты придешь и еще меня приласкаешь? — спросил Том.

— Конечно, малыш. Я бы с радостью взяла тебя с собой, да нельзя. — И она ушла.

С тех пор Том никогда больше не мучил никаких зверьков, и по сей день он никому не позволяет издеваться над живыми существами.

А теперь начинаем самое печальное.

Дело в том, что малыш Том ни о чем и думать не мог, кроме как о морских леденцах и тянучках, ему их хотелось все больше и больше, и он все думал: когда же появится странная дама и сколько она ему даст сладостей? Он думал о леденцах днем и видел их во сне ночью, и что же случилось?