Принципиальные требования, выдвинутые Добролюбовым с революционно-демократических позиций, выходили далеко за пределы критики «Народных русских сказок» и носили программный характер. Афанасьев не мог их выполнить не только в силу своей приверженности к мифологической теории, но и потому, что в отличие, например, от своего современника И. А. Худякова, представлял особый тип собирателя, почти целиком и полностью находящегося в зависимости от своих корреспондентов.
В широком плане начало выполнению этих требований комплексного социально-психологического и фольклорно-этнографического исследования было положено только советскими фольклористами.
Сам Афанасьев относился к рецензиям на «Народные русские сказки» весьма взыскательно и в письме к Де-Пуле от 12 ноября 1859 г. выразил неудовлетворенность суждениями большинства рецензентов: «По поводу издания моего «Сказок» я уже довольно начитался разных статей, основанных на совершенном незнакомстве с этими вопросами и с трудами немецких ученых. Можно и должно исключить только статьи Пыпина, действительно прекрасные и дельные. При такой обстановке работать не слишком приятно, и, чтобы нравственно отдохнуть, надо было взяться, хотя на время, за что-то другое, и я взялся за историю литературы»[997]. Афанасьев в данном письме имел в виду свою работу над монографией «Русские сатирические журналы 1769—1774 годов», которую завершил и издал в 1859 г.
За четыре года до этого, когда вышел только первый выпуск сказок Афанасьева, академик И. И. Срезневский писал ему: «Нельзя ли вместе с этим изданием для ученых печатать сказки и для детей — голый текст, литературным правописанием, с переводом слов не общепринятых (под строкою) и с выпуском тех сказок, которые детям читать некстати?»[998]. Три года спустя Срезневский напомнил об этом Афанасьеву в другом письме: «Заслуга ваша, повторяю старую песню мою, была бы еще более, если бы вы не забыли и деток наших»[999]. На то, что изданные Афанасьевым сказки имеют воспитательное значение, «а дети слушают их охотнее всех нравственных рассказов и повестей», обращал внимание собирателя в 1856—1858 гг. Н. А. Елагин (брат П. В. Киреевского)[1000].
Афанасьев не остался к этому равнодушным, но мечту о создании детского сборника смог осуществить лишь после издания всех восьми выпусков «Народных русских сказок» — во второй половине 60-х годов. В сборник «Русские детские сказки» он включил 29 сказок о животных, 16 волшебных и 16 бытовых сказок из своего основного собрания. Всего 61 текст. На пути издания этого сборника возникли серьезные препятствия со стороны цензуры. Об этом Афанасьев сообщал в письме к М. И. Семевскому: «В последнее время вздумал я издать несколько избранных сказок из моего сборника с картинками для детей, но встречаю такие ничем необъяснимые затруднения со стороны цензуры, что хоть бросай дело»[1001].
Когда сборник сказок для детей уже вышел в свет, в 1870 г., член совета министерства внутренних дел П. А. Вакар, возглавлявший цензурный комитет, сделал представление в ведомство печати и указал, что 24 сказки этого сборника, т. е. почти половина его, вредны по содержанию: «Чего только не изображается в них, не говоря уже о главной основной идее почти всех этих сказок, т. е. торжества хитрости, направленной к достижению какой-либо своекорыстной цели, в некоторых проводятся олицетворенные возмутительные идеи, как, например, в сказке «Правда и кривда», в которой доказывается, что «правдою на свете мудренно жить, какая нынче правда! За правду в Сибирь угодишь...»[1002]. Вакар нашел книгу вредной «по тому влиянию, которое она может иметь на восприимчивый ум детей, и в особенности между простолюдинами» и предложил сообщить ведомствам, в которых имеются учебные заведения, заключение цензурного комитета о вредности ее[1003].
С данным заключением цензурного комитета связано то обстоятельство, что второе издание «Русских детских сказок» увидело свет лишь в 1886 году, через 16 лет после первого издания. Всего же этот сборник Афанасьева выдержал более двадцати пяти изданий. Иллюстрации к его сказкам относятся к лучшим произведениям многих талантливых художников — И. Билибина, Э. Лисснера, Р. Нарбута, Н. Каразина, Е. Рачева, Е. Поленовой, К. Кузнецова, Ю. Васнецова, Т. Маврина, А. Куркина и др. Вместе с тем это самый показательный материал для истории многообразных живописных стилей русской книжной иллюстрации на темы народного сказочного творчества за столетний период.
При подготовке и печатании «Народных русских сказок» — сначала первого издания, затем второго, — длившегося на протяжении двадцати лет, в руки Афанасьева попадали и материалы, незначительная часть которых, если и проходила рогатки цензуры и включалась в сборник, то в существенно препарированном виде, с пропусками. Что именно изымалось из них цензурою, достаточно четко прослежено в статье В. И. Чернышева «Цензурные изъятия из «Народных русских сказок» А. Н. Афанасьева»[1004]. Обнародованию другой части либо препятствовала та же цензура, либо от этого воздерживался сам собиратель по этико-эстетическим соображениям. В октябре 1856 г. Афанасьев писал П. П. Пекарскому: «В моем собрании много таких [сказок], которых печатать нельзя; а жаль, — они очень забавны»[1005].
Как бы то ни было, но сказки второй группы составили специфическое и единственное в своем роде собрание, дошедшее до нас в наиболее полном виде в рукописи архивного фонда ИРЛИ. Можно утверждать, что существенную часть его составляют сказки, полученные от Даля. Вот что по этому поводу говорит сам Афанасьев: «В заключение прибавим, что некоторые очень любопытные сказки из собрания В. И. Даля, к сожалению, не могут быть допущены к печати, ради нескромности своего содержания: героем подобных рассказов чаще всего бывает попов батрак. Здесь много юмору, и фантазии дан полный простор»[1006].
Сборник «Русские заветные сказки», изданный в Швейцарии (1-е издание 1872 г., 2-е стереотипное 1878 г.) содержит 77 основных сказочных текстов и, кроме того, около 20-ти полных или неполных их вариантов, приводимых в подстрочных примечаниях. Все они находят соответствие в текстах рукописи Афанасьева «Народные русские сказки не для печати. 1857—1862». В рукописи 164 текста «заветных сказок», преимущественно бытовых, но есть и волшебные, легендарные сказки, сказки о животных, а также «заветные» пословицы, заговоры, «байки». Оставшиеся неопубликованными сказочные тексты должны были послужить материалом для второй книги «Русских заветных сказок», издание которой не состоялось, но намечалось, о чем было объявлено в конце предисловия к женевскому сборнику: «...Мы намерены также издать русские заветные пословицы и продолжение русских заветных сказок. Имеющиеся в наших руках материалы приводятся в порядок».
Как и основной изданный сборник Афанасьева, его «Народные русские сказки не для печати» имеют в своем составе не только русские, но и украинские, белорусские фольклорные тексты. В примечаниях к некоторым текстам рукописного и опубликованного женевского сборников «заветных» сказок указаны те же места записи (уезды), что и в примечаниях к основному сборнику. И так же как в основном сборнике, даны Афанасьевым ссылки на варианты в примечаниях. Являясь ответвлением основного собрания Афанасьева, его «Народные русские сказки не для печати» в значительной своей части относятся к тем же сюжетным типам, что и изданные «Народные русские сказки», но среди них немало связанных с фольклорными, литературными памятниками народов зарубежного Востока и Запада. По тому поводу в предисловии к женевскому сборнику справедливо отмечено, что «наши заветные сказки ... дают обширное поле для сравнения содержания некоторых из них с рассказами почти такого же содержания иностранных писателей, с произведениями других народов» и расширяют научные представления о национальном сюжетном репертуаре.
На женевское издание в литературе высказывались две крайне противоположные точки зрения. Одна из них выражена Ю. М. Соколовым[1007] (ее в принципе придерживаются фольклористы), другая А. И. Гуковским[1008].
Соколов справедливо отмечал: «Резкая социальная сатира, с одной стороны, а с другой — крестьянская прямота и откровенность, не стеснявшаяся самых натуралистических картин и грубых выражений, делали невозможным появление книги в русской печати»[1009].
Совсем по-иному подошел к оценке сборника «Заветные сказки» А. И. Гуковский[1010]. Он начисто отрицал за ним какое-либо общественно-научное и литературное значение, утверждая, что народный характер этого сборника «по меньшей мере сомнителен», а включенные в него сказки, «во всяком случае, немалая их часть родилась в лакейской, а не в крестьянской избе».