— Что случилось?

— Я сейчас не могу долго разговаривать.

Я сейчас в плену у Зайцевых, — сознался я. — Не знаю, что и делать.

— У Зайцевых? У этих маньяков и убийц?

— Ну да, — по спине у меня что-то пробежало. Похоже, оторопь.

— Так, — сказала Морковка. — Значит, слушай внимательно и не перебивай. На поставленные вопросы отвечай четко. Зайцевы сейчас что делают? Дрыхнут?

— Да.

— Хорошо. Дай мне Зазеркальского.

— Кого? — я не понял.

— Зазеркальского. Фому Фомича. Дай ему трубочку.

Я молча сунул трубку в зеркало.

— Слушаю, Ваше Высочество, — деловито приветствовал Зазеркальский. — Так точно, Ваше Высочество. Будет исполнено, Ваше Высочество!

Он снова передал мне трубку.

— Сейчас я прочитаю заклЮнание… — сказала Морковка. — Вернее, заклЯнание… Короче, не важно… Когда я закончу, все будет уже позади. Ты, кстати, обратно порозовел?

Я глянул на ладошку.

— Еще нет. Я голубоватый.

— Это плохо.

— Почему?

— Если сейчас применить к тебе заклЫнание, ты таким останешься навсегда.

Ничего себе! Такого неестественного цвета мне всю жизнь быть не хочется!

За стенкой послышалось ворчание — это проснулись братья Зайцевы.

— Так я читаю? — нетерпеливо спросила Морковка.

Судя по звукам из-за двери, Зайцевы уже точили ножик.

Эх, была не была!

— Читай! — выдохнул я.

Уж лучше быть не таким, как все, чем мертвым.

— Ты только трубку к коленке приложи. Так быстрее подействует, — посоветовала Принцесса.

У двери послышались шаги. Кто-то с той стороны яростно дернул ручку.

— Читай скорее! — взмолился я.

И Принцесса начала:

Дверь с треском распахнулась, и в комнату влетели Головорезы Зайцевы.

— Держи его! Хватай! Он растворяется!

Я посмотрел на свои ноги — они стали полупрозрачными. Да, я действительно растворялся, Зайцевы не преувеличивали.

Я таял на глазах, как снег в луже или мороженое в вазочке. При этом я оставался красивого небесно-голубого оттенка. Что ж, от судьбы не уйдешь. Но что подумают обо мне друзья в школе?

— Вяжи хулигана! — бесновались Зайцевы. — Режь ему голову!

В сущности, какая разница, что они подумают? Была бы голова на плечах!

В шестнадцатой квартире на первом этаже жил какой-то худой мужчина. Он был не очень людимый, поэтому я знал о нем немного.

Этот мужчина коллекционировал кактусы.

Я сам видел — в окошко, с улицы — они через занавеску просвечивали. Кактусов у него было очень много, причем всяких разных: с цветами и без, малюсеньких и до потолка, и даже, представляете, были лысые!

Я позвонил в дверь.

Через некоторое время мне открыли — через цепочку.

— Вы к кому? — из щелочки высунулся кусочек бороды. Он был зеленый. А еще из щелочки дуло горячим ветром.

— Здравствуйте. Я сосед с пятого этажа, — сказал я, ощущая на зубах какие-то песчинки. — Можно к вам на минуточку?

Кусочек бороды шевельнулся, словно в раздумьях, и исчез за дверью.

Я немного постоял.

Потом я постоял еще немного.

И потом еще.

Когда я уже собирался уходить, дверь распахнулась, и меня чуть не сшибло волной горячего воздуха. Из квартиры дунуло ТАК, что я еле-еле устоял на ногах.

— В-входите! — еле расслышал я далекий голос, заглушаемый порывами шквального ветра.

Я ухватился за дверной косяк (чтобы меня не сдуло в подъезд) и скакнул в квартиру.

Это была пустыня.

Да, это была никакая не квартира № 16 по улице Ленина, 35, а пустыня. Кругом синело небо, белели барханы и зеленели кактусы. Вероятнее всего, это была Сахара. Я понял это, когда распробовал на зубах сладкий сахар. Его мне надуло в рот ветром, который тут бушевал.

«Наверное, я попал в песчаную бурю», — сообразил я.

— Наверное, я не вовремя! — крикнул я хозяину квартиры, которого никак не мог разглядеть из-за сахарной взвеси в воздухе.

— Н-ничего! — крикнул он в ответ. — Сейчас уже кончится!

И точно. Как только он так сказал, буря кончилась. Очень неожиданно. Но весьма кстати.

Теперь я мог разглядеть соседа во всей красе. В двух словах, передо мной стоял Человек-Кактус.

На нем был черный котелок и черный костюм-тройка с розовым галстуком-бабочкой.

В руке Человек-Кактус держал трость с набалдашником в виде человеческой головы. У самого Человека-Кактуса человеческой головы, в привычном смысле этого слова, не было.

Из плеч у него рос бородатый кактус.

Наверное, я слишком долго и откровенно разглядывал этого удивительного человека, потому что он покраснел и, заикаясь, сказал:

— П-простите, что привело вас ко мне в столь неурочный для визита час?

Я машинально взглянул на часы с Микки-Маусом, но их на руке не оказалось. Я вспомнил, что подарил часы господину Вонючке.

— Простите за столь позднее вторжение, но к вам меня привели дела неописуемой важности, — кудрявенько сказал я и шаркнул ножкой.

В присутствии этого наиприятнейшего со всех сторон господина мне вдруг захотелось не разговаривать, а изъясняться.

— С-слушаю вас, — сказал Человек-Кактус, усаживаясь на бархан. — Прошу вас, п-присаживайтесь.

Я последовал его приглашению и удобно устроился в горячем сахаре. Ощущение оказалось приятное.

— Скажите, пожалуйста, не видели ли вы моего хомяка? — светским тоном промолвил я. — Он рыженький и с гусарскими усами.

— К с-сожалению, нет, — с мягкой улыбкой отвечал Человек-Кактус. — Вашего хомячка, о Мальчик, я не видел. Но многое о нем слышал.

— Слышали?! — закричал я. — Но что именно?! И от кого?! — я был возбужден и обрадован. — Вы понимаете, ведь я кого только о нем ни спрашивал! Но все как будто в рот воды набрали! Либо помалкивают, либо несут какую-то ерундистику! Какую-то ерундовину! У меня, знаете ли, даже складывается такое ощущение, что у них заговор! — я сделал большущие глаза.

— У кого — у них? — не понял Человек-Кактус.

— Что, простите? — не понял я.

— У кого з-заговор?

— Да у них, у всех! У моих соседей несчастных! В таких жутких условиях мне до конца моих дней Фомы Фомича не найти!

Я вдруг почувствовал, что на мое лицо накатывают слезы. То есть натурально накатывают! Как на берег волны: одна, вторая… четвертая… седьмая… девятая…

Я сам не понял, как разревелся. Просто как девочка расхныкался, да еще и захлюпал носом. Ужас. Мне стало очень неудобно перед Человеком-Кактусом, таким интеллигентным.

Но ничего поделать со своим организмом я уже не мог. Я ревел, припоминая все обиды, горести, недопонимания близких и удары судьбы.

И что я за мальчик такой невезучий! Ну почему, почему, скажите мне, все это, вся эта белиберда и абракадабра свалилась мне на голову? И не когда-нибудь там после дождичка в четверг, а именно сейчас, когда я совсем один! Как перст! Без Бабаки, без мамы, без папы, в конце концов!

Ведь мне даже за помощью обратиться не к кому! Не к кому за утешением сходить!

Бедный я, бедный! Несчастный я, разнесчастный! Ой-ей-ей-ей-ей!..

— Ничего-ничего, в-все образуется, — меня что-то кольнуло в затылок.

Я очнулся и сразу обратил внимание на то, что сижу на кактусе и плачу ему в жилетку.

Мне стало неловко. Извинившись, я слез с него и высморкался. Как ни странно, это помогло.

— З-знаешь, чем люди отличаются от кактусов? — спросил Человек-Кактус.

— Иголками?

Человек-Кактус улыбнулся:

— К-кактусы живут в пустыне, и им хорошо. А людям в пустоте п-плохо. Людям, чтобы было хорошо, нужны другие люди.

Я подумал, что он, наверное, в чем-то прав. Мне вдруг ужасно захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и я рассказал ему стихотворение:

Выслушав меня, Человек-Кактус кивнул: