под окном дюжина стрельцов стерегут, мою бороду

берегут! А монаху пора и честь знать. Поел, попил —

и проваливай!

В ответ усмехнулся чернец:

— После блинов да медовухи не ссорятся, а пес-

ни поют. Давай-ка, боярин, подтягивай:

Эх, как по Волге по реке

Молодец плыл в челноке!..

— Что не подстаешь? Про атамана Позолоту пес-

ня сложена!

Зазорно было боярину к разбойничьей песне под-

ставать, пьяному монаху подпевать. Сердиться начал,

грозился охрану позвать. Но не сдавался чернориз-

ник, не унимался:

— Ладно, не хочешь песни петь, так загадки от-

гадывай. По-доброму уйду, коли угадаешь одну:

— Висит шуба на стене, а что под шубой на рем-

не?..

Покосился боярин на свою шубу-охабень, а ска-

зать нечего. Знай на блины налегает, что молодка

ему подкидывает. А озорной монах не унимается:

— Ну как, не по разуму? Голове не по силам, так

бородой смекай.

Снять бы рясу иноку,

Да что под рясой на боку!..

Молчит, сопит боярин, монаха взглядом прощу-

пывает, стражу позвать собирается. Но тут стряпуха

опять блинков подкинула, да таких, что самый сытый

не откажется. Горячих, румяных, масленых. Боярин

снова за блины, а монах из-за стола выбрался, бояр-

скую шубу сбросил, кистень снял, из-под рясы саблю

выхватил и к боярину грозно подступил:

— А помнишь, как у Семки Смерда кулигу с жи-

том отнимал? А как бабу его Оганьку баскаку в не-

волю отдал? Эх, попробовать, крепка ли твоя лыси-

на!

Тут у боярина от страха дыхание остановилось,

глаза под лоб полезли, а горячий масленый блин изо

рта сам собой в горло нырнул. Покраснел боярин ли-

цом, замычал, зашипел и с лавки на пол свалился.

А монах саблю в ножны, кистень под рясу, вышел на

крыльцо и давай стрельцов скликать:

— Эй, дурачье! Не уберегли боярина, блином по-

давился! Идите, поколотите его по спине, авось отрыг-

нет! А я за попом побегу!

Потом краса стряпуха в одежке на крыльцо выбе-

жала:

— Аи, батюшки-светы! Видно, не в то горлышко

боярину блин попал! — И вслед за чернецом убежа-

ла.

Набежала родня да холуи боярина по спине ту-

зить, чтобы блин назад выскочил. Блин-то не отрыг-

нулся, а боярин очнулся. Видно, не от блина он, а с

перепугу замертво свалился. Очнулся, а умом рехнул-

ся, и языком ни шевельнуть, ни вымолвить. Все по

сторонам озирался и людей в черной одежке как огня

боялся. Как завидит кого на монаха похожего, Так и

замычит.

Спустя какое-то время позвали к боярину целите-

ля Макария, инока из Печерской обители. Многим не-

дужным тот Макарий помогал, а этого не отстоял. Да

л недужный на целителя как на страшного зверя гля-

дел и за других от него прятался. Так и остался по-

лоумком, монахов да попов до смерти боялся.

Не знал тогда, не догадывался целитель Макарий,

что это служка-послушник из Печерской обители на

боярина падучую хворь нагнал. Тот самый, что в мо-

роз и вьюгу за привратника стоял и на ночь печи в

кельях жарко натапливал. А по весне, вслед за пер-

вым теплом, вдруг пропал, как растаял, этот служка

русый, с искринками-золотинками в жесткой курча-

вой бороде.

Эту историю надо бы пораньше рассказать. Пом-

ните, чай, как боярин Квашня у Семки Смерда кули-

гу с житом отнял, а потом, пока мужик за Волгой

скрывался, бабу его Оганьку баскаку в неволю отдал.

Так вот, спустя лето либо два по Новгороду низовско-

му молодец ходил, ликом смугловат, волосом русо-

ват, а по бородке искринки-золотинки порассыпаны—

не рыжая, а словно позолочена. И волос и борода на

вид мягкие, а тронь рукой — как белоус трава жест-

кие.

Парню эдак за двадцать лет, плечистый, провор-

ный да пружинистый, а по взгляду — сокол сапсан,

что добычу бьет на лету и начисто ощипывает.

Вот ходил он по посадам и городу и с разным ру-

комеслом набивался. Топоры-бердыши остро-наостро

оттачивал, рисовал по серебру и золоту, посуду мед-

ную выколачивал. А ловчее всего разные замки да

запоры налаживал, чтобы не всяк лихой человек до-

гадывался, как те потайные запоры отомкнуть. Бога-

тому да знатному завсегда лестно было свое добро под

семью замками держать. Ну и зазывали молодца-

умельца на свои дворы.

Воевода Тупой Бердыш под старость немало добра

накопил. Один клад в сундуке заморском, кованом,

за потайными запорами, клад серебра и золота, что

в ратных походах было добыто. Другой клад в све-

телке-горнице — дочка Олена красы невиданной, ума

смекалистого, недюжинного, Оленка синеглазая, стат-

ная да ладная, с косой породистой. Дочка-клад, сме-

лая да своенравная, вольно жила, куда вздумала —

туда пошла. И стал задумываться Тупой Бердыш о

судьбе Оленки-дочери. «Девка в летах, давно бы по-

ра под замок до жениха богатого да знатного, пока

боярский сынок какой под угор не заманил. Вот у

ханов-басурманов с бабами строго-настрого, по воле

не разгуляются. Не худо и нам такое перенять!»

Вот зазвал воевода молодца-умельца и указал ему

наперво кованый сундук оглядеть и замки-запоры на-

ладить, да так, чтобы без звона не открывались. Си-

дит парень в боярском тереме у окна светлого, над

пустым сундуком думу думает, догадывается, как

замки-запоры со звоном подогнать. По наковаленке

молоточком стучит, зубилом железки рубит-долбит,

пружинки подгоняет, заклепками дело скрепляет. И

песенку тихо, как молитву, поет. В самый полдень,

когда воевода с челядью после обеда задремали, в

сенцы, где молодец над сундуком колдовал, вое-

водина дочка впорхнула, кругом молодца раз да дру-

гой обошла, приглядываясь.

Потом подсела к нему и ручкой по русым кудрям

и по бородке провела, погладила. Да и отдернула ру-

ку, как огнем обожглась:

— Ой, какие жесткие! Чай, и сам сердит, как бар-

сук?!

— Волосом груб, да сердцем люб. Вот так-то! —

сказал молодец, на девчонку глянул да и сам диву

поддался:

— Эка краса писаная! И где такая уродилась!

Приглядывается Оленка, дочка воеводина, к мо-

лодцу темно-русому, вспоминает вслух, где такого

раньше встречала, видела?

— Как, чай, не видать, по всей Волге воеводой

хожу, за порядком гляжу. Добрый человек встретит-

ся — пропускаю, боярина назад вертаю, басурмана-

баскака на дно пускаю. Вот пойдем-ка за мной, по-

кажу тебе всю мою вотчину!

Час, другой проходит, молодец к делу пригляды-

вается, а воеводина дочка все больше на него загля-

дывается, о чем-то догадываясь. Поплотнее к нему

подсела и тихо спрашивает:

— Слыхала я от челяди, что батюшка и на мою

горенку надумал замки-запоры подвесить. Ты, чай, и

тут покрепче запор смекнешь, чтобы без родительской

воли шагу мне не шагнуть?

Глянул на нее молодец искоса да с жалостью:

«Не сладко-то ей будет, как пичужке в клетке, жить!»

Да и молвил так, что сама догадывайся:

— Это кому как понадобится. Можно со звоном,

можно с простым поклоном, а то и с двойным по-

тайным : кому прозвонит, кого так пустит!

Тут Оленка ручку на его плечо положила, голов-

ку склонила:

— Вот бы ладно-то было! Не сиди под запором,

как басурманская жена под надзором, а сама себе

птица вольная!

— Знамо так. Кому мило ждать, чтобы за старого

боярина выдали. Выбирай сама, пока молода!

Тут удалой умелец Оленку за плечики обнял, и