Наказал барин конюхам беречь лошадь пуще своего глаза: одному велел за хвост держать, другому за повода, третьего верхом посадил, еще двух у дверей поставил с дубинами. Климка надел барское платье, и только стемнело – пошел в конюшню. «Вы здесь, ребята?» – закричал Климка и голос свой переменил – точь-в-точь как у барина. «Здесь», – отвечают конюхи. «Небось озябли?» – «Озябли, барин!» – «Ну вот погрейтесь, я принес вам водки; только смотрите, стеречь хорошенько!» – «Рады стараться!» Напоил Климка всех конюхов допьяна; верхового посадил на слегу,[367] который за повода держал – тому дал веревку, который за хвост – тому пук соломы, а что у дверей стояли – тех за волоса скрутил друг с дружкою; сам вскочил на лошадь, приударил плеткою – и след его простыл.

Утром приходит барин в конюшню: лошадь украдена, а конюхи спят с похмелья. Как прикрикнет, затопает ногами – что тут было только! Один конюх со слеги упал, все кишки отбил; другой спросонок забормотал: «Стой, одёр! Тпррру!» А двое, за волоса связанные, потянулись в разные стороны и давай рваться, давай угощать друг друга тумаками да подзатыльниками. Плюнул барин и послал за Климкою. «Ты украл лошадь?» – «Я». – «Где ж она?» – «Продал». – «А деньги где?» – «Промотал да пропил». – «Ну, черт с тобой!»

Жил барин именитый, у него был крестьянин Каныга, по прозвищу Лыга; сам барин так его прозвал за то, что дюже много облыгал. Вот посылает барин: «Призовите, – говорит, – ко мне Каныгу-Лыгу». Лыга пришел. «Ну что, Каныга! – говорит барин. – Сказывают, ты дюже фастаешься, что ты хитер на разные этакие проворные дела. Уведешь ли ты крестьянских лошадей?» – «Уведу». – «Врешь! Я вот пошлю семьдесят пять подвод с просом на мельницу; ежели ты уведешь, так дам тебе, – говорит, – тысячу рублев». – «Ладно, барин, только дайте задатку». – «Изволь!» Вынул трехрублевую и отдал.

Вот отправил барин семьдесят пять возов с просом на мельницу; мужики поехали через бор. А Лыга-то впереди их поспел да в бору поперек дороги на лежнях[368] быдто повесился. Один мужик подходит: «О, – говори, – да это Лыга! Что ты тут делаешь?» Он молчит. Вот тот возьмет – хлопнет его кнутом, другой возьмет – хлопнет, он все молчит, как мертвый какой! Поехали дальше, а Лыга-то рысью успел вперед взять, да на дороге опять и повесился. Как мужики-то подъехали, один и говорит: «Ба! Да это никак Лыга?» А другой говорит: «Нет, не он! Лыга там позади остался». – «А давай об заклад, что он». – «Давай!» Вот ударились об заклад. «Ну, – говорят, – пойдем взад – посмотрим; мы еще недалече отъехали».

Пошли двое, а за ними и все побегли. Лыга, увидавши, что мужиков нет, а подводы тут, взял отвязался и погнал подводы ближнею дорогою к себе на двор. Мужики приходят: нет ни возов, ни лошадей. Послали своего старосту доложить барину, что так и так: все подводы пропали. «Эх, – говорит барин, – верно это Лыга, сучий сын, проказит! Ступай к нему да возьми все назад». Староста пришел к Лыге: «Что, у тебя подводы с просом?» – «У меня». – «Барин велел назад взять». – «Пускай-ка наперед тысячу рублев пришлет!»

Жила-была старуха, у ней было два сына: один-то помер, а другой в дальню сторону уехал. Дня три спустя как уехал сын, приходит к ней солдат и просится: «Бабушка, пусти ночевать». – «Иди, родимый. Да ты откудова?» – «Я, бабушка, Никонец, с того свету выходец». – «Ах, золотой мой! У меня сыночек помер; не видал ли ты его?» – «Как же, видел; мы с ним в одной горнице жили». – «Что ты!» – «Он, бабушка, на том свете журавлей пасет». – «Ах, родненький, чай он с ними замаялся?» – «Еще как замаялся! Ведь журавли-то, бабушка, всё по шиповнику бродят». – «Чай, он обносился?» – «Еще как обносился-то, совсем в лохмотьях». – «Есть у меня, родимый, аршин сорок холста да рублев с десяток денег; отнеси к сынку». – «Изволь, бабушка!» Долго ли, коротко ли, приезжает сын: «Здравствуй, матушка!» – «А ко мне без тебя приходил Никонец, с того света выходец, про покойного сынка сказывал; они вместе в одной горнице жили; я услала с ним туда холстик да десять рублев денег». – «Коли так, – говорит сын, – прощай, матушка! Я поеду по вольному свету; когда найду дураковатей тебя – буду тебя и кормить и поить, а не найду – со двора спихну!» Повернулся и пошел в путь-дорогу.

Приходит в господску деревню, остановился возле барского двора, а на дворе ходит свинья с поросятами; вот мужик стал на колени и кланяется свинье в землю. Увидала то из окна барыня и говорит девке: «Ступай спроси, чего мужик кланяется?» Спрашивает девка: «Мужичок, чего ты на коленях стоишь да свинье поклоны бьешь?» – «Матушка! Доложи барыньке, что свинья-то ваша пестра, моей жене сестра, а у меня сын завтра женится, так на свадьбу прошу. Не отпустит ли свинью в свахи, а поросят в поезд?» Барыня как выслушала эти речи, и говорит девке: «Какой дурак! Просит свинью на свадьбу, да еще с поросятами. Ну что ж! Пусть с него люди посмеются. Наряди поскорей свинью в мою шубу да вели запрячь в повозку пару лошадей, пусть не пешком идет на свадьбу». Запрягли повозку, посадили в нее наряженну свинью с поросятами и отдали мужику; он сел и поехал назад.

Вот воротился домой барин, а был он в то время на охоте. Барыня его встречает, сама со смеху помирает: «Ах, душенька! Не было тебя, не с кем было посмеяться. Был здесь мужичок, кланялся нашей свинье: ваша свинья, говорит, пестра – моей жене сестра, и просил ее к своему сыну в свахи, а поросят в поезжане». – «Я знаю, – говорит барин, – ты ее отдала». – «Отпустила, душенька! Нарядила в свою шубу и дала повозку с парою лошадей». – «Да откуда мужик-то?» – «Не знаю, голубчик!» – «Это, выходит, не мужик – дурак, а ты – дура!» Рассердился барин, что жену обманули, выбежал из хором, сел на виноходца и поскакал в погоню.

Слышит мужик, что барин его нагоняет, завел лошадей с повозкою в густой лес, а сам снял с головы шляпу, опрокинул наземь и сел возле. «Эй ты, борода! – закричал барин. – Не видал ли – не проехал ли здесь мужик на паре лошадей? Еще у него свинья с поросятами в повозке». – «Как не видать! Уж он давно проехал». – «В какую сторону? Как бы мне его догнать!» – «Догнать – не устать, да повёрток много; того и смотри заплутаешься. Тебе, чай, дороги неведомы?» – «Поезжай, братец, ты, поймай мне этого мужика!» – «Нет, барин, мне никак нельзя! У меня под шляпою сокол сидит». – «Ничего, я постерегу твоего сокола». – «Смотри, еще выпустишь! Птица дорогая! Меня хозяин тогда со свету сживет». – «А что она стоит?» – «Да рублев триста будет». – «Ну коли упущу, так заплачу». – «Нет, барин, хоть теперь ты сулишь, а что после будет – не ведаю». – «Экой невера! Ну вот тебе триста рублев про всякий случай». Мужик взял деньги, сел на виноходца и поскакал в лес, а барин остался пустую шляпу караулить.

Долго ждал барин; уж и солнышко закатывается, а мужика нет как нет! «Постой, посмотрю: есть ли под шляпою сокол? Коли есть, так приедет; а коли нет, так и ждать нечего!» Поднял шляпу, а сокола и не бывало! «Экой мерзавец! Ведь, наверно, это был тот самый мужик, что барыню обманул!» Плюнул с досады барин и поплелся к жене; а мужик уж давно дома. «Ну, матушка, – говорит старухе, – живи у меня; есть на свете и тебя дурашливее. Вот ни за что ни про что дали тройку лошадей с повозкою, триста рублев денег да свинью с поросятами».

Шли солдаты прохожие, остановились у старушки на отдых. Попросили они попить да поесть, а старуха отзывается: «Детоньки, чем же я вас буду потчевать? У меня ничего нету». А у ней в печи был вареный петух – в горшке, под сковородой. Солдаты это дело смекнули; один – вороватый был! – вышел на двор, раздергал воз со снопами, воротился в избу и говорит: «Бабушка, а бабушка! Посмотри-ка, скот-ат у тебя хлеб ест». Старуха на двор, а солдаты тем времечком заглянули в печь, вынули из горшка петуха, наместо его положили туда ошмёток,[369] а петуха в суму спрятали. Пришла старуха: «Детоньки, миленьки! Не вы ли скота-то пустили? Почто же, детоньки, пакостите? Не надо, миленьки!» Солдаты помолчали-помолчали да опять попросили: «Дай же, бабушка, поесть нам!» – «Возьмите, детоньки, кваску да хлебца; будет с вас!»

И вздумала старуха похвалиться, что провела[370] их, и заганула им загадку: «А что, детоньки, вы люди-то бывалые, всего видали; скажите-ка мне: ныне в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович?» – «Нет, бабушка!» – «А кто же, детоньки, вместо его?» – «Да Липан Липанович[371]». – «А где же Курухан Куруханович?» – «Да в Сумин город переведен, бабушка». После того ушли солдаты. Приезжает сын с поля, просит есть у старухи, а она ему: «Поди-ка сынок! Были у меня солдаты да просили закусить, а я им, дитятко, заганула загадочку про петуха, что у меня в печи; они не сумели отгадать-то». – «Да какую ты, матушка, заганула им загадку?» – «А вот какую: в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович? Они не отганули. „Нет, бают, бабушка!“ – „Где же он, родимые?“ – „Да в Сумин город переведен“. А того и не знают, курвины дети, что у меня в горшке-то есть!» Заглянула в печь, ан петух-то улетел; только лапоть вытащила. «Ахти, дитятко, обманули меня проклятые!» – «То-то, матушка! Солдата не проведешь, он – человек бывалый».