Ударило Чучело головой в окно, прошибло рамы и стёкла, выскочило во двор, а там — за ворота. За воротами — в поле, за полем — в лес, а за лесом — неведомо куда…

Чучело исчезло, очнулся здешний король со свитой, королевна открыла глаза.

— Ах, — говорит королевна, — как светло, свободно!

Она улыбнулась во всю красу своих алых губок, даже засмеялась, пошла по коврам к пареньку, протягивает ему ладони:

— Ты спас меня! Будь, добрый молодец, моим женихом.

— Нет, — отвечает паренёк, — женихом твоим я быть не могу! В другом дворце у меня уже есть невеста наречённая.

— Тогда подарок хоть возьми! Полгосударства! — говорит король, и от этого подарка паренёк не отказался.

И вот: здесь полгосударства, там полгосударства — стал паренёк государем над государством целым.

Вернулся он к своей суженой, поклонился тестю-королю, велел звать на свою свадьбу не только столичных горожан, но и сельских мужиков с их жёнами, с их ребятишками. Пригласил каждого: большого и малого, молодого и старого — всех, от кого военное лихо отвёл. И каждого усадил за тесовый стол, каждого угостил пряниками печатными да медами сычёными. Взял невесту за руку, сел с гостями рядышком весёлые песни петь.

И тут один бывалый, захожий мужичок поведал ему, что будто бы Косматое Чучело от чего спасалось, на то опять и нарвалось. На всём-то бегу ухнуло оно в прежний колодец, в прежнюю компанию к той хозяйке…

Ох и шум у них там вышел, ох и шум! Да, видать, они поняли вскоре друг друга, разобрались, что один другого не лучше, и — помирились. Так помирились, что когда хозяйкина родня хозяйку отыскала и стала звать наверх, то ни она, ни Чучело из колодезной тьмы в ответ — ни гугу!

— Ну и пусть там живут! — засмеялся молодой король-паренёк. — А мы, братцы, будем жить при ясном солнышке, и наша дружба будет ихней покрепче, посветлей. Навидался я, натерпелся до сей поры всякого, и ничему злому быть во своём государстве не позволю!

— Хорошо бы так-то! — заулыбались все гости-мужики и давай снова поздравлять, славить жениха с невестой.

Трудолюбивый народ — дунгане жили у подножья высокой-превысокой горы. И струился под этой горою обильный родник, он давал воду для полей, для садов, для огородов.

Но дунганам хотелось развести свои угодья и на другой горной стороне; им желалось и там выращивать душистые дыни, сладкие арбузы, да только воды-то там почти не было.

Сто лет почти не было, двести лет не было, да вдруг вода из того щедрого родника под горою прошла, и на втором склоне зажурчал тоже светлый ключик!

А как он прошёл, кто ему путь проложил, — знает лишь старая сказка. Вот эту сказку и слушайте!

Близко от первого родника жила-была без отца, без матери, со злою мачехой девочка Айша.

Никуда, кроме как по воду к роднику да полоть в огороде грядки, Айшу мачеха не выпускала. И только вот, когда Айше исполнилось тринадцать лет, она выплакала, напросилась у мачехи, чтобы та взяла её с собой на сельскую площадь послушать, как там один захожий священнослужитель будет читать вслух священную книгу.

Пришли они на площадь, вместе со всем народом встали, первым делом видят: перед служителем — кудлатым, бородатым, хмурым — на земле глубокая миска. Служитель рукой, молча, показывает: «В эту, мол, миску сначала надо набросать денежек, а потом будет всё остальное…»

Народ в селении — справный, денежек набросал быстро и всяких.

Служитель раскрыл книгу, читает вроде бы складно, да ничего не разберёшь:

— Бу-бу-бу… Бу-бу-бу…

Он бубукает, читает, а сам всё поглядывает на Айшу. Сразу видно, она ему по нраву. Он на неё чаще, чем на книгу смотрит.

Народ шепчется: «Этот служитель — не взаправдашный… Он — притворный…»— и давай все расходиться по домам.

А мачеха сама не уходит, стоит, и Айше уйти не даёт.

Служитель пальцем мачеху к себе подманивает, говорит ей на ухо:

— Отдай мне твою девчонку в жёны… А потом я своими молитвами устрою её вместе с собою прямо в рай!

Мачеха глупа-глупа, но тут отвечает:

— Отдам! Только, кроме будущего рая, выкладывай-ка сразу ещё и выкуп! Сто серебряных монет!

Кудлатый, бородатый порылся в миске, меж тёмных медяков насчитал серебряных монет совсем немного. Высыпал их обратно, вздохнул:

— Такой выкуп мне раньше, чем через три года не собрать.

— Тогда, — заявляет мачеха, — через три года за невестой и приходи! А я даю слово, для тебя её сберегу. Так стану беречь, что никто её не увидит и вполглаза!

Дала мачеха этому человеку такое слово, ухватила Айшу за руку, поволокла домой. Тащит, хихикает, приговаривает:

— Через три года будешь в раю!

Дома отвела мачеха Айшу на задний, совсем тесный, совсем глухой дворик. Вокруг дворика высокие, гладкие стены; оттуда, как из колодца, только небо да вершину горы можно увидать.

Во дворике — чтобы пить — из-под стены в стену узкий ручей точится. По краю ручейка — мох да бледная, бедная трава с двумя-тремя над ней кустиками. А сам дворик — накрепко дверью закрыт. На двери снаружи — увесистый засов, он заперт железным замком, ключом. Ключ — у мачехи на поясе.

Мачеха сама три раза в день просовывает Айше в дверь котелок с едою, каждый раз поучает:

— Зря времени не теряй! Не плачь, а молись. С молитвой-то да со своим бородатым женихом через три года попадёшь в рай наверняка!

Только, окружённой со всех сторон глухими стенами, молоденькой Айше молитвы на ум не идут. С горя она складывает, тихонько напевает такие вот песенки, вроде этой:

Напевает она однажды такую песенку, и вдруг из самой тёмной тени двора, из-за самого неприметного там кустика ковыляет к ней заяц. Очень дряхлый заяц, от старости седой и хромой.

Обрадовалась Айша, что вместе с нею в застенке всё же кто-то живой обретается, принялась угощать зайца остатками своего обеда. Потом на колени к себе посадила, по мягкой шёрстке ладонью погладила, давай убаюкивать песенкой нежной, колыбельной.

Так заяц с нею рядом и прижился. От неё он больше не прятался. Только вот всё молчал и молчал.

Но как-то раз в минуту совсем уж печальную Айша стукнула по стене кулачком, сказала грустно:

— Неужто мне здесь и сидеть целых три года? Неужто потом за какого-то обманщика идти замуж, а хорошего, девичьего счастья так и не увидать?

И седой заяц с колен её спрыгнул, ушки свои длинные поднял торчком, и даже, как рукой, взмахнул лапкой:

— Увидишь! Настоящее счастье и свободу, если пожелаешь, ты увидишь!

Айша, услыхав от зайца голос не заячий, а человечий, сначала испугалась.

Но заяц объяснил:

— Не бойся! Ведь звери, если только захотят, все чуть-чуть по-человечьи говорят… А я-то, заяц, ещё и волшебный! Я с тобой не только поговорю, я тебе помогу.

Поковылял заяц к тому, в тёмной тени, кустику, выносит оттуда белую заячью шубку.

— Вот! Эта шубка — моя зимняя… Она мне больше не нужна. Моя жизнь кончается, как всё на свете кончается, а твоя жизнь — начинается. Ты эту шубку только лишь накинешь, так сразу и обернёшься тоже зайцем. А зайцы умеют норки рыть! Вот и выроешь ты норку-ход и под глухою стеной, и даже на другую сторону высокой горы, подальше от злющей твоей мачехи. Там тебя ждёт свобода, ждёт и счастье!

— Ой, — говорит Айша, — мачеха ко мне с обедом придёт, меня зайцем увидит, загонит в клетку, похуже этой…

— Не загонит! Ты шубку скинь, опять станешь девочкой.

— Но как далеко мне норку рыть? — спрашивает Айша. — Под землёй я могу заблудиться на веки вечные.

— Не заблудишься… — объясняет старый заяц. — Я каждый раз, когда шубки свои расчёсывал, то все до одной шерстинки собирал вместе. А из шерстинок длинную нитку спрял. Получился целый клубок. Он в шубке лежит, в кармашке. Ты нитку здесь к кустику привяжи, потом рой норку сначала вниз, а затем — всё прямо да прямо… Сама клубок за собой не забывай разматывать. И как только он кончится, тут — и другая сторона горы, тут и надо выходить тебе к солнышку.

— А нарытую глину куда из норки девать? Глину мачеха вмиг заметит! — волнуется Айша.

Только мудрый заяц и тут ей дал мудрый совет. Он объяснил, что глину следует спускать в дворовый ручеёк, и там быстрое течение всю глину размоет, унесёт с собой безо всякого остатка.

Ну а ещё заяц сказал:

— Долго тебе, Айша, придётся трудиться, но ты всё равно не теряй надежды! А теперь — прощай!

И он исчез. И осталась у Айшы в руках только белая шубка.

Накинула она шубку себе на плечи и сразу чувствует, сразу видит: руки её стали меньше, ноги стали меньше, всё тело сделалось маленьким, только уши — длинными-предлинными. Да и руки, уже совсем не руки, а настоящие лапки, и на них — острые коготки. Царапнешь землю — получается от коготков ямка!