А девушка Айша отвечает:
— Ну что вы, добрые люди! Ну что вы! Какая я волшебница! Я самый обыкновенный человек. Волшебная у меня только шубка, вы отдайте мне её…
И рассказала Айша старушке и её молодому сыну про свою беду-историю, и старушка сказала:
— Не надо тебе, милая Айша, эту шубку снова надевать. Возвращаться к мачехе тоже не надо. Я, если ты не против, сватаю тебя за своего сыночка Абду! Видишь, с какой любовью он на тебя смотрит? Видишь, он на тебя насмотреться не может! Да и тебе он, кажется, по нраву…
И Айша так вся и зарумянилась, согласно опустила голову.
И стала она женой хорошего, работящего парня Абду. А чтобы ему в трудах его стало полегче, они купили на тот серебряный слиток сразу трёх новых осликов.
Норка заячья, подземная пригодилась тоже. Родник на той стороне горы мало-помалу промыл узкую перемычку, и половина чистых струй потекла под горой по норке туда, где и живут теперь Абду с Айшой. Рядом с новоявленным родником обосновались и ещё хорошие люди, и стало тут, близ уютного домика, целое доброе поселение.
Ну, а мачеха искала, искала в темнице-дворике Айшу и решила, что её тот кудлатый, бородатый в рай забрал. Забрать забрал, да только вот, поскольку он был обманщиком, не оставил, не заплатил мачехе за Айшу ни единой денежки.
Ошвердас — медвежий приёмыш
(из коми-пермяцких сказок)
Найти — трудно, потерять — просто… Пошла одна старая старушка с малым внуком в лес по чернику, да там в лесу-то, в черничнике, так набористой ягодой увлеклась, что мальчика и проглядела.
Опомнилась, обернулась, а мальчика нигде не видать.
Должно быть, он, маленький, глупенький, за какой-нито птичкой или за мотыльком погнался, и вот исчез теперь, пропал в глухой глухомани безо всякого следа.
Покричала его, покричала старушка да и заплакала, побежала в деревню за подмогой.
В деревне отец, мать всполошились не меньше бабушки. Кинулись мальчика разыскивать сами. Целый вечер искали, целую ночь искали, на другой день лесные дебри обшаривали, но потеряшку так и не нашли.
Да и как найти было? Он ведь оказался в гостях у лесного хозяина, у колдуна-медведя по имени Ош.
А в гости к Ошу не попасть никому, если Ош гостей не пожелает сам.
И он вот мальчика первым и приметил, и поманил к себе в свою тайную избушку. Позвал голосом не страшным, не медвежьим, а голосом добрым, человечьим:
— Вижу ты, малыш, устал, оголодал, так заходи ко мне. Я тебя напою, накормлю, приголублю.
Мальчик на ласковые слова откликнулся, перелез порог избушки. А там — стол, на столе грибная похлёбка, спелая малина, золотистый, сотовый мёд.
Ош всё это мальчику придвигает, говорит:
— Угощайся, не стесняйся! Да потом у меня и отдохнёшь.
Мальчик поел, тут же спать захотел. Медведь его в тихий уголок на мягкую постель, на пихтовые лапки уложил.
Мальчик спит, под щёку кулачок подсунул. И такой он весь во сне-то румяный, пригожий, что смотрел на него медведь, смотрел, да и надумал:
— Оставлю-ка я этого мальчонку себе! Пусть он мою одинокую жизнь украшает. А чтобы не слишком нянчиться с ним, я ему роста и силы прибавлю. Дам волшебной водицы, и он вырастет вмиг.
Что медведь надумал, то и сделал. Проснулся мальчик, пить попросил, а медведь подаёт ему в плошке той самой водицы.
Выпил мальчик волшебную водицу, прямо на глазах начал расти. Рос, рос, вместе с одёжкой рос, головой в потолок упёрся.
— Э-э… Лишку вышло… — говорит медведь. — Так ты мне всю избушку разворотишь, в дверь не пролезешь. Выпей глоток воды обыкновенной.
Глотнул мальчик-великан воды обыкновенной, заметно поубавился. Стал не великаном и не малышом, а крепким подросточком. И сам он очень довольнёшенек, сам ходит по избушке, на себя любуется, и медведь доволен.
— Вот, — говорит, — теперь подходяще! Остаётся выйти, силу твою измерить. И запомни: ты с этой минуты — не потеряшка, ты с этой минуты — Ошвердас. То есть мой, Оша, приёмыш!
И вот они вышли за дверь. Ош-медведь показывает на тонкую берёзку-прутик:
— Попробуй, выдерни…
Ошвердас ухватил прутик за макушку, потянул, выдернул прямо с корешком.
Медведь показывает на другую берёзку, повыше, потолще:
— Дёрни и эту…
Ошвердас дернул, выдрал и эту со мхом, с корнями.
Тогда медведь повернулся к берёзе старой, вековой.
А Ошвердас новых приказов уже не ждёт, он сам кидается к дереву. Он сам желает повалить вековую берёзу, да при всём старанье отломил только один-единственный сук.
Отломил, держит в руках, досадливо надул губы. Понравилось за первый-то и за второй разы, что всё ему поддаётся, а тут не вышло, вот он и набычился.
Медведь утешает ласково:
— Ничего, ничего… Силы у тебя стало и так совсем немало! Насупротив себя прежнего ты всё равно теперь почти как богатырь!
И вновь у Ошвердаса ушки на макушке. Опять он взбодрился, опять расхорохорился. Про богатырей-то он ещё от собственной бабушки слыхивал, и теперь ему, медведем расхвалённому, совсем уж замстилось: «А, может, я богатырь и взаправду? А если — взаправду, то зачем сидеть здесь в лесу? Не лучше ли на вольные поля, на широкие просторы выйти, других там богатырей поискать, и с ними побороться, побогатырствовать?»
Вслух Ошвердас, конечно, ничего этого не сказал, да медведя, хозяина лесного, старого, обмануть трудно. Он про думы Ошвердаса догадался:
— Вижу, куда тебя потянуло… Но — не торопись! У меня хоть с год, да поживи. Прикопи про запас ума. А то я тебе лишь роста да силёнок прибавил, а ума пока ещё — нет.
Но Ошвердас теперь будто оглох, он знай себе петушится:
— Нечего мне больше копить, нечего прибавлять! У меня за всё про всё теперь дубина имеется! Берёзовая… Крепкая… Она меня выручит повсюду!
И вскинул на плечо берёзовый сучок, и, не прощаясь, пошагал куда глаза глядят, прямо по ельникам да по осинникам.
А медведь только лапой во след ему махнул:
— Пу-ущай уходит! Непутёвый мне попался приёмыш. Неслух!
И вот ломится Ошвердас через чащу, гнёт ветки, раздвигает прутья, вдруг свежая пашня перед ним.
Пашня так просторна, что глазом не окинуть.
Она глубоко сохою возделана, от неё земным соком пахнет, а по закрайку натоптана дорога.
По дороге женщина идёт. Шустрая такая, нарядная, за плечами берестяной пестерь.
Ошвердас к ней на дорогу из кустов вылезает, окликает:
— Эй! Не знаешь ли, где тут водятся богатыри?
Женщина оглянулась, улыбнулась:
— Ты сам-то кто такой?
— А я тоже богатырь! Видишь: у меня дубина, да и прозываюсь я не просто, а по-медвежьи. Имя моё — Ошвердас!
Женщина не испугалась, только шире заулыбалась:
— Ты и впрямь на растрёпанного медвежонка похож… Ну, а насчёт богатырей мне неведомо ничего. Могу лишь познакомить с двумя моими братцами.
— Где ж они, твои братцы?
— А в этом вот поле работают. Старший, гляди, какую пашню всего за полдня распахал! Конца края не видать! А другой братец по готовой земле рассевает зерно. И если есть желание, подожди его прямо тут.
— Некогда мне ждать, — говорит Ошвердас. — Веди меня к братцу-пахарю. Судя по делу, силёнка у него какая-никакая, а имеется. Вот с ним я и поборюсь!
Улыбчивая женщина не спорит:
— Поспешай тогда за мной. Мне братца-пахаря обедом подкрепить надо.
И вот шли они, шли, дошагали до зелёной, большой сосны. Под сосною в холодке саврасый конь стоит. При коне деревянная соха, стальные лемеха; длинные оглобли. Рядом спит пахарь. Руки он за голову закинул крепкие, плечи у него широкие, да и сам он весь могуч.
— Вот, — говорит женщина, — это и есть мой братец. На работе, на пашне уморился, обеда не дождался. Теперь не знаю, как разбудить.
— Разбудим! — сказал храбро Ошвердас, да и ткнул пахаря дубинкой под бок. Пахарь всхрапнул лишь громко, не ворохнулся, не шевельнулся.
Тогда Ошвердас опять его — под бок. Но и тут пахарь чуть глянул вполглаза, увидел сестру, в полусне бормотнул:
— Ты что, сестра? Пришла, а мух от меня не отгоняешь…
— Это не мухи! — сестра хохочет. — Это пожаловал к тебе Ошвердас-богатырь. Встань, посмотри на него, поудивляйся.
— Вот высплюсь… — прилёг на другой бок пахарь, — вот высплюсь, тогда и поудивляюсь.
И вновь он захрапел, а обидчивый Ошвердас сердится.
— Сейчас, — говорит, — узнает он, соня, что тут за мухи! Сейчас, — говорит, — я ему дубинкой-то прямо в носу щекотну!
— А вот этого, — возражает сестра пахаря, — делать не советую. Братец может очень сильно расчихаться.
— Подумаешь… Страх какой! — не слушает Ошвердас. — Мне ли вздрагивать от каждого чиха!
И потянулся он берёзовым сучком-дубинкой к носу пахаря, и пахарь нос наморщил, лоб наморщил, глаза широко раскрыл, голову приподнял, да и — чихнул.