Он увидел в своем зеркальце большой черный цветок. Лепестки его шевелились, как живые, пестик был похож на острый-преострый нож, а тычинки извивались, как маленькие красные змейки, и на конце каждой была иголка, смазанная ядом. Это был цветок Ненасытной зависти. Почти все на земле иногда переживают это неприятное чувство и гонят его от себя подальше, ведь оно так вредно для здоровья! Но эта маленькая зависть, знакомая почти всем, просто ничто по сравнению с Завистью Ненасытной! Ничем нельзя убить ее страшный черный цветок. И тот, у кого в сердце он вырос, становится самым несчастным существом на свете. Да-да, он может быть богатым и могущественным, как царь, но стоит ему увидеть нищего калеку, улыбающегося первым лучам весеннего солнца, как сердце его наполняется страшной, неутолимой тоской… Он хочет, чтобы Солнце светило ему одному, только ему и никому больше!

Долго молчал Господь. Ему было стыдно перед Свинкой. Ведь он так хотел ей помочь, так старался! А в результате из маленьких зернышек самой обычной зависти в сердцах Борова, Вороны и Змеи вырос черный цветок, вырвать который не под силу даже ему. Господу… Только одно средство знал Господь, чтобы как-то замедлить рост цветка, чтобы, по крайней мере, тот не превратился в огромное дерево…

И сказал Господь Свинке: «Не плачь, ложись спать, а наутро все твои горести пройдут». И Свинка уснула.

Господь взял спящую Свинку на руки и унес ее на небо. И там, на небе, он окропил ее волшебной водой забвения, так что, проснувшись утром, она начисто забыла и Борова, и Ворону, и Змею, и все свои печали. У нее появились новые друзья, которые никогда не спрашивали, почему же она такая плохая, и которых ничуть не смущало, что Свинка не умеет размышлять. Вместе с этими друзьями Свинка летала по небу и была искренне убеждена, что два замечательных крылышка у нее на спинке были с самого рождения.

Когда поутру Боров, Ворона и Змея обнаружили исчезновение Свинки, они ужасно обиделись. «Ничего другого я от нее и не ожидал, — ворчал толстый и важный Боров, — Это вполне в ее характере: бросить на друзей все заботы о ее свинарнике и кормушке. Конечно, я порядочный Боров, и не могу оставить этот несчастный дом на произвол судьбы!» И всю свою жизнь порядочный Боров прожил в Свинкином доме, ворча и вздыхая, как утомила его забота о чужой собственности…

Ворона до конца своих дней просидела у свинкиной кормушки, поедая сладкие кремовые пирожные. От обжорства она ужасно растолстела и вечно жаловалась всем, кто к ней подходил: «Если бы вы знали, какой стройной и изящной Вороной была я когда-то! И вот по милости этой легкомысленной Свинки я должна сидеть у ее кормушки, как привязанная! Ах, меня тошнит от этих несносных пирожных! Но чувство долга, господа, чувство долга…» И тут Ворона горестно вздыхала и так закатывала глаза, что каждый понимал, на какие жертвы пришлось пойти несчастной Вороне ради своей легкомысленной подруги…

А кокетливая Змея, когда к ней по вечерам приходили гости, больше всего любила рассказывать, какие чудесные, утонченные ощущения довелось ей пережить после того, как злой мальчик побил ее палкой, как сочувствие ко всем побитым палками всколыхнулось в ее нежной душе и она, Змея, почувствовала в себе Большого Поэта… Но вульгарная и ничего не понимающая в тонких чувствах Свинка зачем-то вызвала ей, Змее, врача, который противной мазью вылечил следы пробуждающих воображение ударов, хотя она, Змея, совсем его об этом не просила.

Одна женщина очень любила сладости. Она их так много ела, что для другой еды в желудке и места не оставалося! И вот родился у этой женщины ребеночек — мальчик сладенький-пресладенький. Голова у него сахарная, ручки мармеладные, ножки карамельные, животик — бисквитно-кремовый!

Вырос мальчик и такой стал красавчик — глаз не отвесть. Был он бедный, но за красоту полюбила его принцесса. И он на ней женился, хотя король, конечно, не очень-то радовался бедному зятьку. Сахарный мальчик был и добрый, и смелый, и умный. И на всем белом свете только одного боялся — воды. Никогда не умывался, не купался, и всегда при себе зонтик носил, чтобы под дождь не попасть. Сахар-то да карамель в воде растворяются, сам понимаешь!

А один вельможа королевский, старый, толстый, да бородавками с головы до ног обросший, очень сам хотел на принцессе жениться. И задумал мальчика сладкого сгубить. Заманил его в парк дворцовый, да и в пруд сбросил. Растаял зятек королевский — будто и не жил. Горько заплакала принцесса — исчез ее муженек ненаглядный — голова сахарная, ручки мармеладные! Три года искали его по всему королевству, да так и не нашли…

А вельможа бородавчатый начал к королю приставать — не пора ль принцессе снова замуж выходить? Не век же вдовицей-то быть, пора и о наследнике престолу отцовскому подумать. Есть и жених — может и не красавец, и не так чтобы молодой, да надежный зато и положительный, ваш, ваше величество, верный слуга… Подумал король — да и согласился. Стар женишок — да не сбежит зато. Не нужен принцессе муж старый и противный, но король дочку и слушать не желает. «Я, — говорит, — тебе отец! Мне, — говорит, — виднее!» Вот уж и свадьба близится. Идет принцесса в парк дворцовый, погулять да поплакать тайком. А погода стоит жаркая, самая середка лета на дворе… захотелось принцессе водички попить. И зачерпнула она водицы из пруда дворцового. А вода-то сладкая — ну прям сироп сахарный! Карамелью пахнет и мармеладом. А над прудом тысячи пчелок так и летают они ведь любят сладкое. Принцесса сразу же догадалась, что муженек ее сладенький в этом самом пруду утоп да растворился. Сидит принцесса на бережку и плачет горько. Тут в самый раз подлетает к ней птичка-синичка, на плечико садится, да и рассказывает, как утопил ее муженька вельможа бородавчатый. Еще горше принцесса заплакала, а когда слезы кончились, набрала она в кувшин водицы сладкой да и во дворец отнесла. Вечером во время ужина, на который пригласили и жениха ее престарелого да противного, принцесса и говорит: «А попейте-ка, любезный друг, сладкой водички из пруда дворцового!» И подает вельможе ту воду в стакане хрустальном. Взял он стакан — и весь побледнел. Выпил воды глоточек — да и под стол замертво свалился. Засуетились тут все, забегали, а принцесса взяла, да и рассказала все как есть. Сама воды той выпила — и ничего ей не сделалося. Но другие пить побоялися.

С тех пор часто ходила принцесса к пруду дворцовому. Придет, сядет на берегу, срезами горькими заливается да водичкою сладкою слезы-то запивает. И тем эти прогулки ее кончилися, что понесла она от водички сладенькой ребеночка. Король ужасно кричал поначалу: «Где это видано, чтобы баба, три года как вдовая, обрюхатела! Ты весь наш род королевский опозорила! Стыдно, понимаешь, соседям в глаза смотреть! Признавайся, — говорит, — такая-сякая, кто ребенку твоему отец? Я ему, позорнику, вмиг счас голову-то отрублю!» А принцесса знай одно твердит: «Муженек мой сладенький тот самый отец и есть!» Ей, конечно, никто не поверил. А уж как родился у нее сынок — тут и не хочешь, да поверишь. Уж и головка-то у него сахарная, и ручки-то — карамельные, и ножки-то — мармеладные. А животик — ну чисто бисквитно-кремовый! Обрадовался король наследнику самому что ни на есть законному, уж так внучека полюбил, что и слов-то не найти! А когда состарился, отдал ему царство в управление, а сам цветоводством занялся — с детства мечта у него была цветочки разные выращивать да на закате трубочку на завалинке сидя покуривать, ни об чем не беспокояся…