Вот, дружочек, какую пользу принесли своему отсталому отечеству воры да грабители. Сейчас Дурляндия больше всех в мире торгует решетками, бомбами и нылками-завывалками. Доллары в Дурляндию текут полноводной рекой. И каждый год проходит в столице тамошней чемпионат мира по неспортивной стрельбе.

Когда в Дурляндии случилась научно-техническая революция, многие граждане, не успевшие шагнуть в ногу с прогрессом, остались без работы. В одном издательстве, выпускавшем прежде книжки для деток, работал старый Компьютер. Всю свою жизнь он читал сказки, и когда в него запустили эротический роман «Я хочу тебя, Долли!», бедняжка потерял сознание. А когда пришел в себя, то узнал, что «в связи с отсутствием гибкости» его уволили. И отправился старый Компьютер на Биржу труда.

Недостаточно гибкого народу там было — пруд пруди. Очередь на несколько километров по обновленным улицам вилася. Ну, Компьютеру стоять не впервой — выстоял он свое и попал-таки в кабинет. Долго смотрели там его документы и вздыхали тяжко, а потом и говорят: «Увы! Нет у нас вакансий по вашей специальности. Во всех издательствах рукописи теперь калькуляторы читают — это, видите ли, быстрее и проще. Но не согласитесь ли вы на работу забивальщика гвоздей? Конечно, с вашим образованием это не совсем подходяще. Но, с другой стороны, это ведь намного проще, не правда ли?» Делать нечего — согласился Компьютер. Есть-то хочется.

Явился он на следующий день в контору забивальную. Начальник очень обрадовался: «Ну, — говорит, — у вас-то дело как по маслу пойдет! А то забивальщики у нас — все больше простота необразованная!» Выдали Компьютеру молоток, досточку и гвоздей ящик — чтобы в ту досточку забивать. А Компьютер молотка отродясь в руках не держал. Да у него и рук-то не было — только голова одна. Целый день думал он, как гвозди без молотка в досточку забить. Так сильно думал, что от напряжения умственного все у него внутри расплавилося да задымилося — еле откачали бедолагу. Выдали ему бумажку, что к работе забивальщика он не годен, да и отправили восвояси. Идет Компьютер домой и от стыда сгорает: «Вот ведь какое простое дело не сумел сделать! Видать совсем поглупел я на старости лет…» Пришел домой и целые сутки плакал. А от слез заржавел, простудился и помер. Похоронили старика, а на могилке его плиту положили, с надписью:

В стародавни времена жил в стране Германии профессор, по фамилии — Фаустов. Явился к нему бес и уж соблазнял — слов нету передать! Соблазнился профессор старенький и душу-то свою дьяволу продал. Оно, конечно, нехорошо. Да уж больно хороша была цена — и тебе молодость, и здоровье, и пониманье, и, денег скоко хошь! Да, трудно было не соблазниться… Читал народ сказочку про этого Фаустова, да нет-нет задумывался: эх, пожить бы, как профессор немецкий! рай-то — вилами по воде писаный, а денежки — они вот они, родимые! И начали людишки некоторые, самые отчаянные, как прижмет их судьбина к стеночке холодной, на манер профессора того черта звать. Душу, мол, продать желаю, извольте, ваше рогатейшество, ценничек представить! Дьявол споначалу обрадовался, а на радостях и не торговался вовсе, чин-чинарем платил. А потом-то глянул в свои кладовушки — а там уж ветер гуляет, да молодость, здоровье и денюжки по углам песочком заметает. Ай-ай-ай! Спохватился дьявол, цены-то переменил. По причине, всякому понятной: предложенье, мол, спрос превышает. И чего вчерась твоя душенька стоила, того уж нынче не стоит!

Пригорюнились людишки отчаянные, сговорились товар попридержать. Да токо дьяволу — что с гуся вода. Человечья-то жизнь коротка, а рогатому и сто лет подождать — не срок. Так что в конце концов примирились людишки отчаянные с ценами новыми, уж не прося незнамо чего дюжину телег. И теперь откроешь газетку, а там — объявленье: «Продам душу за нову машину. Можно не очень нову. Можно лисапед. Торг уместен. Звоните круглосуточно».

Вылупился на Руси Начальник. Посмотрел вокруг — и задумался: чтой-то слишком хорошо народ разжился, расслабился да разленился, Худа настоящего не видал — вот на жизнь и жалуется, нахал. Под корягою не ночевал — да от чердака нос воротит, по заднице не бит — да на слово начальское суровое как петух вскидывается! Надо-ть народу расслабленному веревку на шее хорошенько стянуть, чтобы знал, каково худо бывает, да потом веревку ту расслабить, чтобы ведал, каково хорошо живым быть да воздухом дышать…

Взял Начальник глины, слепил человечика. Одел его Вождем, да указов кипу толстенную вручил. Налоги, стало быть, сделать 99 процентов ото всех доходов, не взирая на различья. Норму нову жилищную установить: по два метра на персону. Чтобы поспать прилечь — вполне достаточно, а днем нефиг в дому болтаться, надоть хлеб насущный рыскать, да благосостоянье общее ковать. Был там и указ зарплату не платить вовсе — с зарплатой и дурак проживет, а без зарплаты мозга развивается, умственный уровень народный стремительно повышается! За все преступленья, чтоб суды не утруждать, да люд простой словами мудреными в смущенье не вводить, постановил Вождь глиняный одно наказаньице — казнь смертную чрез удушенье. В целях экономии боеприпаса и обеспеченья законопослушных граждан полезным упражненьем на крепость рук. А чтобы непорядок с призывом в армию устранить и уклоненье от оного в корне истребить, порешил Вождь так: всех хватать, кто под руку попадется, да в казармы без лишних разговоров!

От указов этих взвыл народ, как собака на живодерне — хорошо взвыл, любо-дорого послушать! Услыхал Начальник тот вой — сел на белого коня и приехал прямиком на площадь Красную. Встал посередке да крикнул зычным голосом: «Ну что, люди добрые, худо вам небось?» А люди добрые такие уже придушенные, что и говорить-то не могут — токо руками судорожно махнут, да на лице выраженье изображают: худо, мол, ой как худо! «Я есть герой народный, — говорит им Начальник, — пришел вас от обращенья негуманного освободить да придушителя приструнить!» А народ ему снова отвечает, руками занемевшими по-глухонемому хлопоча: «Ой освободи, батюшка! Ой, приструни!»

Схватил Начальник, герой народный, Вождя глиняного и прям со стены кремлевской о земь — бряк! Развалился придушитель проклятый на черепочки мелкие. А Начальник портфель свой открыл, да новые указы оттудова достал. Налоги, стало быть, уменьшить — не 99 процентов ото всех доходов, а 97! Чувствует народ — ослабла чуток веревка-то на шее. Норму жилищную повысить до 3-х метров — чтобы каждый, значит, гражданин помимо койки тумбочку имел для имущества и стул — для культурного отдыха. Чувствует народ — веревка на шее еще чуток ослабла. А зычный голос начальский дале радует: будем вам, граждане любимые, зарплату платить — за неделю в месяц. Чтоб каждый мог сию неделю не о пропитаньи мыслить, а прильнуть разумом к изящным искусствам и всяческим наукам! На радостное это известие народ уже тихонечко «ура» шепчет — хоть веревка с шеи совсем уж почти пропала, да горло-то болит еще после удушения. А уж как объявил Начальник, что детей да стариков от службы армейской освобождает, да за кражи мелкие смертну казнь заключеньем пожизненным заменяет — тут народ и вовсе очухался, воздуху полну грудь набрал, да закричал во всю свою глотку народную: «Ура! Освободитель ты наш, отец родный! Век тебя, спасителя, славить будем!» По всей стране людишки от счастья плачут, последние грошики собирают — Начальнику любимому на памятник. Радость кругом неописуемая — любо-дорого смотреть!

А тем часом на горе высокой, посередь государства стоящей, из яйца агромадного новый начальник вылупился. На верхушке горы той встал, оглянулся окрест, да задумался: «Да… Что-то слишком уж хорошо народ разжился, расслабился, да разленился…»

Давным-давно да отсель далеко черт королем стал. И каждый год проверял тот король всех подданных своих на доброту. И коли доброты в человеке слишком много — хватали того человека прислужники королевские и в тюрьму быстренько, для исправления. А в тюрьме учили люд неразумный убивать, воровать, злословить да врать. И коли усерден кто в ученье — того, глядишь, через годок-другой из тюрьмы-то выпускают: живи, человече, нам не жалко! А ежели кто в ученье ленив, да от убивства нос воротит, тому век воли не видать — сгноят его в тюрьме, как букашку бесполезную.

И много лет король чертов людей через тюрьмы перевоспитывал усердно. А все как-то плохо получается: работы на тыщу, да толку на рубль. Вот уж, кажись, совсем человек исправился, сущий злодей стал — ни за грош кого хошь жизни лишит, да оберет до нитки. Вот и выпускают его из тюрьмы. А человек токо за ворота выйдет — и трех шагов не сделает, а уж сызнова его на старое тянет. Его, понимаешь, воровать лучшие мастера обучали, а он, как вернется домой, так и норовит сразу поработать чего-нибудь! Или, к примеру, обучат бедолагу темного убивству тонкому, изящному, а он прибьет кого разок-другой, да глядишь — и скис уже! А в ученье такой уж был орел — всем орлам птица! Сто лет черт королевствовал, притомился народ уму-разуму учить — да не в коня, видать, корм. Мильон народу через тюрьмы облагодетельствовал, — а в полный ум разве что тысяча какая-нибудь пришла! А главно — хитрованы-то какие, куда уж чертям до них! Как приволокут человечика в застенок, так он и без побоев, а как бы по сознательности чистой, клянется всем что ни на есть: буду, мол, отныне гражданином порядочным, не бейте токо! С детства, мол, о карьере воровской мечтал, да матушка с батюшкою не позволяли! Сызмальства, из пистолету пострелять хотелося, да научить было некому! Уж так человек перед допросчиками изничтожиться, что смотреть любо-дорого. Хоть ты орден сразу бери, да на грудь евонную тут же и прицепляй. А отпустят героя энтого чертяки наивные — так он, актерка подлый, тут же с друзьями водку пить да хвастать: вот, мол, как я, умник, чертяк-то провел! И смеется, подлец бесстыжий! Истомился да усох король чертов от трудов своих упорных, да бесполезных. Собрал вещички, да от престола отрекшись на родину отбыл, в родимый, стало быть, Ад. А на земле королем человек сделался. И все переиначил: убивать — воровать запретил, да нищим милостыню подавать повелел. А уж люди-то так исхитрилися за сто лет правленья чертова, что восприятье простодушное вовсе утеряли. Не все, конечно, но многие. Вот уж казалось бы: твори добро не хочу! А человеку неинтересно. Перед друзьями не похвастаешь да не посмеешься — какой уж тут интерес!