Когда время подошло к ночи и должны были отвести невесту в комнату королевича, она укрыла себе лицо фатой, чтоб он не заметил обмана. Вот остались они вдвоем, и сказал ей королевич:

– Что это ты говорила по дороге кусту крапивы?

– Какому кусту крапивы? – спросила она. – Зачем мне с какою-то крапивой разговаривать!

– Если ты этого не делала, значит ты ненастоящая невеста, – сказал королевич.

Но она не растерялась и ответила:

Она вышла из комнаты и набросилась на деву Малейн:

– Эй, девка, что это ты говорила крапиве?

– Да я только сказала:

Прибежала невеста назад в комнату и говорит королевичу:

– Теперь я вспомнила, что говорила кусту крапивы, – и она повторила только что слышанные ею слова.

– А что ты говорила церковному мостику, когда мы через него переходили? – спросил королевич.

– Церковному мостику? – переспросила она. – Ни с каким церковным мостиком я не разговаривала!

– Значит, ты ненастоящая невеста.

Но она сказала опять:

Она выбежала из комнаты и накинулась на деву Малейн:

– Эй, скажи мне, девка, что это ты говорила церковному мостику?

– Да я только сказала.

– За это ты жизнью своей поплатишься, – крикнула невеста, но поспешила назад в комнату и сказала:

– Теперь я знаю, что говорила церковному мостику, – и она повторила слышанные ею слова.

– А что говорила ты церковным вратам?

– Церковным вратам? – переспросила она. – Никаким церковным вратам я ничего не говорила!

– Стало быть, ты ненастоящая невеста.

Она вышла из комнаты, набросилась на деву Малейн:

– А ну, скажи-ка, служанка, что ты говорила церковным вратам?

– Да я только сказала.

– За это ты головой поплатишься! – крикнула невеста, совсем уж разгневавшись, но поспешила вернуться в комнату и сказала королевичу:

– Теперь я знаю, что я говорила церковным вратам, – и она повторила эти слова.

– А куда ты дела то ожерелье, что я дал тебе у церковных врат?

– Какое ожерелье? – переспросила она. – Ты мне никакого ожерелья не давал.

– Да ведь я же сам его тебе на шею повесил и вдел колечко в колечко. Если ты об этом не знаешь, значит, ты ненастоящая невеста. – Он сдернул с ее лица покрывало, и как увидел все ее ужасное уродство, отскочил от нее в испуге и говорит:

– Как ты сюда попала? Кто ты такая?

– Я твоя нареченная невеста, но я боялась, что люди, увидев меня в лицо, будут надо мной смеяться, и я велела судомойке надеть мое платье и пойти в церковь вместо меня.

– А где же она? – спросил королевич. – Я хочу на нее посмотреть, пойди и приведи мне ее сюда.

Тогда она вышла и объявила слугам, что судомойка обманщица, чтоб ее вывели во двор и отрубили б ей тотчас голову. Схватили слуги судомойку, собрались ее уже было тащить, но она так громко закричала, зовя на помощь, что услыхал королевич ее голос, и выбежал из своей комнаты и тотчас велел девушку отпустить. Осветили комнату, и он увидел у нее на шее золотое ожерелье, что подарил ей у церковных врат.

– Ты настоящая невеста, – сказал он, – ты ходила со мной в церковь. Идем ко мне в опочивальню.

Вот остались они там вдвоем, а он ей говорит:

– Ты по пути в церковь называла имя девы Малейн, что была моей нареченной невестой. Если бы я мог подумать, что это возможно, мне пришлось бы поверить, что это она стоит сейчас передо мной: ты во всем на нее похожа.

Она ответила:

– Я и есть дева Малейн. Из-за тебя я просидела семь лет в заточенье, терпела голод и жажду и прожила долгие годы в беде и горе. Но сегодня снова для меня засияло солнце. Я повенчана с тобой в церкви, и я твоя настоящая жена.

Они поцеловали друг друга и с этой поры были счастливы всю свою жизнь. А ложной невесте отрубили в наказание голову.

Башня, в которой сидела дева Малейн, стояла там еще долгое-долгое время, и дети, проходя мимо нее, пели:

Если солдат ничего не боится, то и тужить ему не о чем. Вот один из таких-то и получил отставку, а так как ремеслу он не учился и заработать себе ничего не мог, то стал он бродяжничать по свету и просить у добрых людей подаяния. На плечах у него висел старенький плащ, да осталась еще пара сапог из буйволовой кожи.

Шел он однажды куда глаза глядят, не разбираясь ни в тропах, ни в дорогах, пробираясь полями все вперед и вперед, – и добрался наконец до леса.

Не знал он, куда и попал. Вдруг смотрит – сидит на пне какой-то человек, одет хорошо, и зеленый охотничий камзол на нем. Подал солдат ему руку, поздоровался, уселся с ним рядом на траве и ноги вытянул.

– Я вижу, сапоги на тебе отличные и до блеска начищены, – сказал он охотнику. – А пришлось бы тебе, как мне, походить по свету, давно бы они не выдержали. Погляди-ка на мои, они из буйволовой кожи, послужили мне уж немало, а ходить в них можно везде.

Спустя некоторое время поднялся солдат и говорит:

– Рассиживаться мне больше нельзя, голод гонит вперед. Ну, брат Начищенный Сапог, а куда эта дорога ведет?

– Я и сам-то не знаю, – ответил охотник, – я в этом лесу заблудился.

– Стало быть, и с тобой вышло то же, что и со мной, – сказал солдат, – значит, мы друг другу под пару; ну, так давай не разлучаться и поищем дорогу вместе.

Усмехнулся охотник, пошли они дальше вдвоем, а тут и ночь наступила.

– Из лесу нам не выбраться, – сказал солдат, – но я вижу, вдали огонек мерцает, там мы, пожалуй, и найдем что поесть.

Они подошли к каменному дому, постучались в дверь, и открыла им старуха.

– Мы ищем квартиру для ночлега, – сказал солдат, – да кое-чего заправить в желудок, а то он у меня пустой, как старый ранец.

– Здесь вам ночевать нельзя, – ответила старуха, – это разбойничий притон, и будет самое благоразумное, если вы отсюда уберетесь, пока они домой не вернулись. А уж если они вас найдут, то пропадать вам придется.

– Да уж хуже не будет, – ответил солдат. – У меня два дня во рту и крошки не было, и мне все одно, тут ли погибать или в лесу с голоду пропадать. Как кто, а я вхожу.

Охотник не захотел идти вслед за ним, но солдат втащил его за рукав.

– Входи, милый братец, не сразу же погибать-то придется.

Но старуха их пожалела и сказала:

– А вы на печь залезайте, и если мне что-нибудь дадите, а сами уснете, то я вас спрячу.

Только спрятались они в углу, как ввалились с шумом двенадцать разбойников, сели за стол, который был уже накрыт, и грубо потребовали подать им еду. Старуха принесла большое блюдо с жарким, и разбойники с наслаждением принялись за него. Ударил в нос солдату запах жареного, и говорит он охотнику:

– Я больше выдержать не в силах, подсяду-ка я к столу и поем с ними вместе.

– Ты нас погубишь, – сказал охотник и схватил его за руку.

Но солдат начал громко покашливать. Это услыхали разбойники, побросали ножи и вилки, вскочили из-за стола и нашли обоих за печкой.

– Ага, голубчики, – закричали разбойники, – чего это вы в угол забрались? Что вам здесь надо? Вас, видно, сюда сыщиками послали? Подите, вот вы научитесь, как на суку качаться!

– Однако повежливей, – сказал солдат, – я голоден, дайте мне сначала поесть, а потом уж делайте со мной что хотите.

Разбойники так и остолбенели, а их атаман говорит:

– Я вижу, ты не из робкого десятка. Ладно, ужин ты получишь, но потом придется тебе помирать.

– Это мы еще посмотрим, – сказал солдат, подсел к столу и смело набросился на жаркое.

– Ну, брат Начищенный Сапог, подходи и ешь, – крикнул он охотнику, – ты ведь голоден не меньше моего, а лучшего жаркого ты и дома у себя не найдешь.

Но охотнику есть не хотелось.

Поглядели разбойники на солдата с удивлением и говорят:

– А он парень не из трусливых.

А солдат и говорит им:

– Еда, что и говорить, была хороша, ну, а теперь доставайте-ка доброго вина.

Атаман был в хорошем настроении; он согласился и на это и крикнул старухе:

– Достань из погреба бутылку, да самого лучшего.

Вытащил солдат пробку, та аж хлопнула, подошел с бутылкой к охотнику и говорит:

– Теперь внимание, братец! Сейчас ты увидишь чудо из чудес: сейчас я выпью за здоровье всей ватаги. – И он поднял бутылку над головами разбойников и крикнул: