— Нашёлся! Нашёлся! — верещал домовой, не помня себя от радости, и приплясывал на месте.

Старая галка на крыше тоже кричала что-то радостное и шумно хлопала крыльями. Ваня встал на ноги и, путаясь в травах, побежал к дому. Взлетел по ступенькам, прижался к домовому, засмеялся счастливый:

— Я, Фома, испугался. Так испугался, как никогда в жизни… Там говорящая коряга в лесу… Схватить меня хотела. Лес на меня гудел… Бежал, думал, сердце оторвётся… — он стал сбивчиво рассказывать домовому про пережитое за ночь.

За окнами уже совсем рассвело, когда Фома уложил Ваню в постель и напоил чаем с малиновым вареньем. Чашка была большая, горячая, найдёныш пил из неё и улыбался, чувствуя, как уходит из тела дрожь. Едва питьё было выпито, мальчик уронил голову на подушку и уснул. Домовой забрал чашку из ослабевших детских пальчиков, поплотнее укрыл ребёнка одеялом.

— Это ж надо додуматься, лес ругать стал! — сказал домовой, трогая Ванин лоб. — Кто ж в гостях о хозяевах плохо говорит?

Потом, сидя на детской постели, Фома долго смотрел сквозь запотевшие стёкла на багряное рассветное солнце, падающий берёзовый лист, перепархивающих с ветки на ветку весёлых птиц-зарянок, склонившиеся под тяжестью ягод ветки вишен. Он осторожно поглаживал спящего ребёнка по руке, и в бороде его заблудилась тихая улыбка.

Фома не спит и пьёт чай. — Все ищут кошку. — Неблагодарный Голявка. — Война! — Пленение врагов. — Из кого мыши растут? — Фома и мыши в небесах. — Возвращение.

Всю ночь Фоме снились кошмары. Сначала приснилось, что он сундук с крупой, а вокруг него ходят орды мышей с блестящими глазами, острыми зубами и любопытными носами. Они внимательно и недобро поглядывали на стоящий перед ними сундук, о чём-то перешёптывалсь, шевеля усами, и подпрыгивали на месте от нетерпения. Потом подошли вплотную и стали осторожно обнюхивать Фому, надеясь найти щёлочку, через которую можно было бы попасть внутрь и до отвала наесться восхитительно-вкусной крупы.

— Кыш отсюда, подлое племя! — попытался прогнать их домовой, но, поскольку сундуки не разговаривают, то никто его не услышал и не испугался.

— Вот напасть! — подумал сундук, глядя на поблёскивающие в полумраке белые зубки. — Пропаду ведь, как пить дать, пропаду!

Тут одна мышь, видимо догадавшись, что добраться до крупы можно только силой, куснула деревянный бок домового и отгрызла крохотную щепку.

— Ой-ой-ой! — закричал Фома и проснулся.

Маленькая злая блоха кусала его под рёбрами. Домовой попытался схватить её, но она ловко прыгнула меж пальцами и исчезла в темноте подпола.

— Приснится же такое, — проворчал Фома, почесал укус и снова захрапел.

На этот раз ему приснилась вовсе полная несуразица. Будто все волосы, что росли на нём, повыпадали и ручейками утекают куда-то.

— Эй! Вы куда? — закричал он своим спутанным лохмам, но те его не слушали и отвечать не собирались.

Домовой попытался было пристроить их обратно на место, но те ловко выворачивались из-под пальцев и тут же отправлялись в своё непонятное странствие. От извивающихся в руках жёстких клочьев бороды и усов оставалось такое неприятное чувство, будто держишь ужа или пиявку. Брезгливый Фома аж передёрнулся от отвращения.

Вскоре щекам и макушке стало непривычно холодно и домовой понял, что теперь он лысый, безбородый и безусый. Он в ужасе схватился за свою гладкую круглую голову и проснулся.

Тут же ощупал себя — всё было на месте. Фома облегчённо вздохнул.

— Вот ночка, а? — сказал он сам себе. — Ни поспать тебе, ни успокоиться.

Сон исчез, как рукой сняло. Фома почесал затылок, вылез из подпола и отправился на кухню пить оставшийся от ужина холодный чай. Горячий ему доставался только зимой, когда в доме топили печь и можно было добыть себе кипятку. Летом еду готовили в летней кухне.

Домовой сел на подоконник и, похрустывая синим от лунного света сахаром, стал прихлёбывать из кружки и таращиться на длинные, прозрачные облака, которые словно тропы или реки шли через всё небо. Трещали в саду кузнечики, бегали в травах ежи, в светлом, словно подсвеченном изнутри небе, мелькали тени летучих мышей.

— Вот ведь нетопыри как хорошо устроились, — размышлял Фома. — Ни ежу их не словить, ни кошке не достать. Знай себе порхают, никого не боятся. И то правда, нетопыри звери хорошие. Вреда от них никакого, не то что от этих, что в подполье живут.

Фома вспомнил свой сон и поёжился.

В глубине дома три раза прокуковала кукушка и, исполнив своё дело, прилетела на кухню. Закружилась, заметалась меж утварью, не зная, куда примоститься. Домовой выставил мизинец и она села на него, как на толстый узловатый сучок. Едва усевшись, деревянная птичка уставилась на Фому и вдруг завертелась на месте, захлопала крылышками, закивала головой, словно смеясь над чем-то очень потешным. Потом слетела со своего насеста и клюнула домовика в нос.

— Ты очумела, что ли, гнилушка болотная? Больно же! — сказал он и схватился за свою «картошку».

Что-то сразу показалось ему странным. Он ощупал нос и обомлел — тот был лысым. Волосы, что росли на нём, исчезли. Чуя недоброе, Фома побежал к большому зеркалу в гостиной. Увидел своё отражение и пол под ним закачался, а в глазах зарябило. Мало того, что с носа его исчезла вся растительность, вся борода его была в дырках, словно побитая молью вязаная рукавица.

— Мыши… — только и сказал он.

Пока он спал, эти серые вредители изъели его бороду и подчистую обстригли нос. Сны оказались вещими. Кто знает, какие бы несчастья ещё случились, увидь он этой ночью третий сон.

Это было объявлением войны. Фома разъяренным перекати-полем заметался по дому, забыв о тишине.

— Всех утоплю! — выл домовой, потрясая кулачками и сверкая глазами так, что всё вокруг озарялось светом, как во время грозы. — Со всем потомством утоплю! Ручей подведу и в подвал пущу! Кровью умоетесь, Иродово семя! Всех изведу, под корень!

От шума проснулись обитатели дома.

— Кто-нибудь вышвырнет эту кошку на улицу? Откуда она вообще взялась? У нас и кошек-то никогда не было… — послышался из спальни сонный голос отца. — Это ж надо так орать. Как ведьма на шабаше!

— Много ты бывал на шабашах, — обиженно проворчал Фома, исчезая в стене. — Кошка! Это ж надо, это ж надо! Тебе б так бородёнку обгрызли, посмотрел бы я на тебя…

Из своих комнат стали появляться домашние: папенька, маменька, Марья Петровна, Ваня и Наталья.

— Всех перебудила, проклятущая, — зевая, сказала последняя.

— Ты бы накинула чего, а то будто купаться собралась — строго посмотрела на неё маменька и та, одетая в одну белую ночную рубаху, ойкнув, исчезла в своей каморке.

Вскоре весь дом наполнился шлёпаньем тапочек, шумом отодвигаемых стульев и кресел, шипящим «кс-кс-кс». Искали всюду, однако никого найти не смогли.

— Вот спряталась, нечистая сила, — бормотала Наталья, шаря шваброй под диваном в гостиной. Из-под дивана незамедлительно явились старый Ванин пистолет, дырявый барабан и папенькино пенсне, пропавшее две недели назад.

— Нашлись очки-то, — сказала Наталья, чихнула от поднявшейся пыли и затянула было себе под нос «Камаринскую»: «Ах ты с…», но взглянула на мальчика и осеклась.

Ваня радостно подхватил пистолет и забегал по комнатам, стреляя в прячущихся по тёмным углам разбойников и пиратов.

— Может она уже убежала? — спросила Марья Петровна. — Вон и форточка открыта. Услышала, что мы идём, и улизнула восвояси птичек ловить?

— Может быть, — задумчиво сказал папенька, раскачиваясь в тихо поскрипывающем кресле-качалке.

— Арсений Александрович! Чем попусту кресло просиживать, помогли бы лучше, — маменька упёрла руки в бока и топнула крохотной ножкой.

— Не сердись, душа моя, эта кошка, будь она трижды неладна, такой замечательный сон мне испортила. Обидно нечеловечески, — пожаловался он.

— Какой сон? — вприпрыжку подбежал к нему Ваня.

— Рассказать? — спросил он. Ваня кивнул. — Ну хорошо. Сон такой. Будто мы с вашей, Иван Арсеньевич, маменькой гуляем на каком-то большом празднике. Кругом люди нарядные, цветы, гирлянды, музыка играет. Солнце в трубах оркестра отражается. Тепло. Хорошо. Все улыбаются, смеются и ждут чего-то. На душе у меня светло, радостно. Я маменьку под локоток держу и, пользуясь тем, что никто на нас не смотрит, осторожно щекочу под рёбрами. Она смеётся, шлёпает меня шутя по руке. И вдруг кто-то говорит: «А теперь подарки дарить будем! Подходите, всем хватит!» Я гляжу, кругом стоят такие деревянные сарайчики с большими окнами, что-то вроде павильонов, и оттуда весёлые голоса зазывают подарки получать. Народ обрадовался, двинулся к ним, мы следом. И только мы подошли совсем близко к одному сарайчику, вот-вот увидим, что за подарки нам приготовили, как заорала эта кошка, что б ей пусто было. Тут я и проснулся.