Первое дело, которым он неторопливо занялся, было связано с тем обстоятельством, что на его похожем на птичий клюв носу не держались очки. С помощью расплавленного сургуча он надежно укрепил их и, задумчиво почесавшись, нажал кнопку звонка.

Тот самый добродушный толстяк, который показал нашим путешественникам, где находится гостиница "Отдохновение души", боязливо, на цыпочках вошел в комнату и низко поклонился секретарю. И на этот раз он был с туго набитым портфелем.

- Доброе утро, Лука Порфирьевич, - сказал он, осторожно поставив портфель на пол.

- Здравствуй, Жабин, - равнодушно ответил секретарь. - Ну что? Надоела?

Толстяк скорбно вздохнул.

- Уж так надоела, что больше силы нет.

- А ты держись! Недокукой города берут.

- Вот уж как люблю раков, а вчера посмотрел на нее и подавился. Еле откачали. Главное, что бабе уже пятьдесят лет. Она же, нельзя не сказать, свое отжила.

- Ну смотри, Жабин. Потом не жалей. А то приходит всякий тут, просит ликвидировать, а потом плачется. Ведь один останешься!

У толстяка забегали глаза, и Кот, с изумлением слушавший эту более чем странную беседу, заметил, что круглый зад его так и заходил ходуном.

- Почему же один? - спросил он. - У меня есть племянница, и, между прочим, отличная хозяйка. Пончики жарит - обьедение. Кончила курсы кройки и шитья.

- Знаем мы этих племянниц, - заметил секретарь.

- Лука Порфирьевич! - Толстяк сложил ладони. - Как перед истинным богом! Ведь она даже и не почувствует ничего. Другое дело, если бы она была на государственной службе и, как положено, превратилась бы постепенно в какой-нибудь документ - я, так и быть, дождался бы, что поделаешь! Так ведь она, сволочь, домохозяйка! Она трудовую книжку никогда в глаза не видела. И здорова! - Толстяк закатил глаза. - Еще пятьдесят лет проживет. Дозвольте, Лука Порфирьевич. А я вам... Я вас отблагодарю. Все ее побрякушки на другой день после поминок будут как пить дать у вас. А между ними, кстати, есть колечко... с таким бриллиантиком...

- Колечко, - проворчал секретарь. - Небось стеклышко какое-нибудь.

- Лука Порфирьевич, - положив руку на сердце, сказал толстяк, благородное слово честного человека - полтора карата.

Секретарь почесал пером свои кисточки над глазами и задумался.

- Но, само собой, после того как она, так сказать, бух-булды, - никакой анатомии, вскрытия тела и прочей там науки, - одними губами прошептал толстяк. - И почему же только колечко? В виде признательности я вам...

Толстяк открыл портфель, и к однообразному шуму, который заинтересованный Филя почти перестал замечать, прибавилось легкое шуршанье.

Секретарь неторопливо пересчитывал деньги.

- Ладно, - проворчал он. Но тут же острый хохолок над его узким лбом встал, как клинок, выдернутый из ножен. - Но если... - Он показал на потолок. - Если Его Высокопревосходительство узнает... Ты знаешь, что я с тобой, гадина бесхвостая, сделаю?

- Господи! - охнул толстяк. - Неужели же я себе враг?

Секретарь успокоился.

- Договорились, - сказал он и, открыв ящик, смахнул деньги со стола.

Толстяк, пятясь, ушел, но прежде чем пригласить нового просителя, Лука Порфирьевич, разинув клюв до ушей, с упоением погладил себя по неряшливым, упавшим на лоб косматым прядкам. Он смеялся - и это было страшно.

Новый проситель явился, и Кот, который в уме повторял первый разговор, почти не запомнил второго. Речь шла о споре с попом, который отказывался назвать новорожденного Ричардом Львиное Сердце. Секретарь приглашался присутствовать при крещении в качестве крестного отца.

- Триста, - скучно сказал Лука Порфнрьевич. - Да ты же, помнится, говорил, что родилась девка.

- Оказалось, двойня. Девку вчера отпели.

Секретарь вопросительно поднял брови.

- Двоих трудно прокормить, Лука Порфирьевич, а потом - она ведь была, как собачка, с зубками. А где же видано, чтобы детки рождались с зубками? И не то что два-три, а полный набор. И с хвостиком.

- Врешь ты все! Пятьсот.

- Лука Порфирьевич, где же взять?

- Иди, детоубийца, иди. Придумает тоже! С хвостиком.

Кот просидел в конторе целый день и убедился в том, что секретарь, как говорится, дела не делал, но от дела не бегал. Перо он брал, только когда записывал доносы, и в этих случаях не ему платили, а он платил, и, надо полагать, немало.

в которой доказывается, что смерти нет дела до превращений, и объясняется, что произошло, когда милиционер бросил топорик в толпу поссорившихся бумаг

Серебряное и золотое царство народных сказок вспомнилось Васе, когда он выслушал обстоятельный отчет Кота, посвященный одному рабочему дню секретаря Леона Спартаковича.

- Мы в бумажном царстве, - сказал Вася. - Бумага чужда природе. Она создана людьми и опасна потому, что белый лист не смеет возразить человеческой руке, которая может написать на нем все, что угодно. Ты читал "Мертвые души" Гоголя? - спросил Вася, совершенно забыв, что, несмотря на богатый жизненный опыт, Кот все-таки остался котом и не умеет ни читать, ни писать. - Он первый написал о мертвых душах, которые можно покупать и продавать, потому что они не существуют, а только значатся на бумаге. Повтори-ка, что сказал толстяк, которому хотелось отделаться от жены.

- Он сказал, что на службе она, как положено, постепенно превратилась бы в соответствующий документ.

- Вот видишь! Ты помнишь скандал на площади, который мы видели из окна в первый день приезда? Это были люди, превратившиеся в бумагу. Милиционер бросил в толпу топорик и убил одного из них. Но со смертью не шутят. Ей нет дела до превращений - вот она и вернула одному из документов его человеческую внешность. Теперь мне ясно, почему он притворился, что влюблен в Иву, - это была еще одна попытка стать человеком.

- Ну, насчет Ивы - он у меня в руках, - все еще стараясь унять дрожь, заметил Филя.

- Кто он?

- Разумеется, Лука Порфирьевич.

- Не понимаю.

- Завтра я пойду к нему и поставлю перед выбором: "Или ты, братец, расскажешь нам, что случилось с Ивой, или я расскажу Леону Спартаковичу о том, что происходит в его бумажном царстве. Знаешь ли ты, - скажу я ему, - что означенный Леон сделает с тобой, узнав, за что ты получил кольцо с бриллиантиком в полтора карата? Коррупция, взятки, - грозно сказал Кот, подняв лапу, из которой вылезли длинные когти. - А Ричард Львиное Сердце? А девочка-собачка, которую похоронили, потому что не хотелось выкармливать двоих?" Пошли.

- Куда?

- Разумеется, в контору.

Вася задумался.

- Ну вот что, мой милый, условимся, - сказал он. - Ты останешься в гостинице. Прости меня, но ты все-таки кот. А я должен поговорить с Лукой Порфирьевичем как мужчина с мужчиной.

в которой Лука Порфирьевич берет отгул, а Вася узнает, что случилось с Ивой

А ведь однообразный шелестящий и, я бы сказал, шебаршащий, загадочный шум все продолжался - днем и ночью, ночью и днем, - и нашим путешественникам, может быть, так и не удалось бы догадаться о его происхождении, если б Филипп Сергеевич не соскучился по Розалине. Хотя он простился с ней и даже сказал "чао", но она почему-то постоянно попадалась ему на глаза, и в конце концов ему захотелось снова сказать ей "чао", но уже в смысле "здравствуй", а не "прощай". Кроме того, он надеялся, что она расскажет ему что-нибудь новенькое насчет характера и образа жизни Луки Порфирьевича - мало ли что еще могло пригодиться!

И после того как Филя сердечно и неторопливо приласкал ее, у них состоялся разговор.

- Что касается шума, - объяснила она, - вопрос решается просто. Шуршат, или, вернее, шелестят, бумаги. Одним хочется поскорее отправиться по назначению, другие боятся, что опоздают, а третьи уже опоздали, пожелтели и стараются напомнить о себе начальству. Вот они и ворочаются с боку на бок, толкаются и даже грозятся подать друг на друга в суд, хотя связываться с ним, вообще-то говоря, опасно. Судебные бумаги лежат свернутые в трубки, и среди них, говорят, поселились удавы.

Что касается Луки Порфирьевича, Розалина отозвалась о нем с похвалой.

- Влиятельный человек, - сказала она, значительно сложив губки.

Холост он или, может быть, вдов, этого Розалина не знает, потому что ей исполнилось только два года. Одевается он аккуратно, не пьет и, хотя в Шабарше семичасовой рабочий день, часто не оставляет своей конторы даже в воскресенье. Но иногда неожиданно берет отгул и сидит дома, завесив окна и никого не впуская.

Вот в такой-то день Вася, оставив дома Филиппа Сергеевича, дружески болтавшего о чем-то своем с Розалиной, отправился к секретарю Верлиоки.

Дом отличался от соседних домов только тем, что казался нежилым - ставни были закрыты и дом выглядел так, как будто, воспользовавшись отгулом, владелец куда-то уехал, может быть на охоту или рыбалку. Но, поднявшись на крыльцо, Вася по-дружески поговорил с дверью, и она хоть и нехотя, но отворилась перед ним.