— Все это кажется удивительно странным: это покушение на мою жизнь или на мою свободу и затем эта непонятная помощь и спасение. Как вы узнали, кто я? Знали ли вы о покушении этих людей?

— Повелитель правоверных, — отвечал Саид, — ибо я не сомневаюсь, что это ты, я шел сегодня вечером по улице Эль-Малек позади нескольких человек, чье темное и таинственное наречие я некогда изучил. Они говорили о том, что возьмут тебя в плен, а этого почтенного человека, твоего визиря, убьют. Так как было уже поздно предупреждать тебя, я порешил отправиться на то место, где собирались тебя подкараулить, чтобы помочь тебе.

— Благодарю тебя, — отвечал Гарун. — Однако нам нечего здесь задерживаться; возьми это кольцо и приходи с ним завтра во дворец; мы тогда поподробнее потолкуем о тебе и об оказанной тобою помощи, и я посмотрю, как мне лучше всего наградить тебя. Пойдем, визирь, нам не следует здесь дольше оставаться, — они могут вернуться.

Так он сказал и собирался увлечь за собой визиря, надев на палец юноши кольцо; но визирь попросил его подождать еще немного, обернулся и протянул удивленному юноше тяжелый мешок.

— Молодой человек, — сказал он, — господин мой, калиф, может из тебя сделать все, что захочет, даже моим заместителем может он назначить тебя. Я же мало что могу, и что могу, предпочитаю делать сегодня, чем завтра; поэтому возьми этот мешок. Как только у тебя явится какое-нибудь желание, смело приходи ко мне.

Опьянев от счастья, Саид поспешил домой. Но здесь его ждал дурной прием; Калум-Бек сначала рассердился на его долгое отсутствие, потом забеспокоился, так как боялся потерять красивую вывеску своей лавки. Он встретил Саида бранью, злился и бесновался, как сумасшедший. Но Саид, успевший заглянуть в мешок и убедиться, что он был полон золотых, подумал, что может уехать на родину и без милости калифа, которая, конечно, будет не меньше, чем дар визиря, поэтому он не остался у старика в долгу, а коротко и ясно объяснил ему, что больше не останется у него ни одного часа. Сначала Калум-Бек очень этого испугался, но потом насмешливо улыбнулся и сказал:

— Ах ты, нищий, бродяга! Жалкая тварь! Куда же ты обратишься, если я лишу тебя своего покровительства? Кто накормит тебя, кто приютит тебя на ночь?

— Пусть это вас не тревожит, господин Калум-Бек, — упрямо возразил Саид, будьте здоровы, вы меня больше не увидите.

Сказав это, он бросился бежать, а Калум-Бек, онемев от удивления, уставился ему вслед. На другое утро, хорошенько поразмыслив обо всем случившемся, он разослал своих посыльных и велел им во что бы то ни стало выследить беглеца. Долго они напрасно искали его, но, наконец, один из них вернулся и сказал, что видел, как Саид, базарный слуга, вышел из мечети и отправился в караван-сарай. Но он совершенно неузнаваем, одет в красивое платье, у него сабля и кинжал за поясом и великолепный тюрбан на голове.

Услыхав об этом, Калум-Бек разразился проклятиями и воскликнул: «Он обокрал меня и на эти деньги нарядился, он одурачил меня!» Потом он побежал к начальнику полиции, а так как было известно, что он родственник Мессура, главного евнуха, то ему легко удалось заполучить от него нескольких полицейских, чтобы вместе с ними арестовать Саида. Саид сидел перед караван-сараем и преспокойно договаривался с одним купцом, встреченным им там, о путешествии в Бальсору, в родной свой город, как вдруг на него напали несколько человек, и, несмотря на его сопротивление, связали ему за спиной руки. Он спросил их, что дает им право на такое насилие, и те отвечали, что это совершается от имени полиции и его правомочного повелителя Калум-Бека. Одновременно подошел и злой старикашка, стал издеваться и насмехаться над Саидом, запустил руку к нему в карман и с криком торжества вытащил, к великому изумлению окружающих, большой мешок с золотом.

— Смотрите! Все это он постепенно наворовал у меня, негодяй! — воскликнул он, и люди с отвращением глядели на пойманного и восклицали: «Такой молодой, красивый, а уже испорченный! В суд его, в суд, пусть отведает палочных ударов!» Полицейские потащили его, и огромная процессия людей всех сословий примкнула к ним. Они кричали: «Смотрите, вот красавец-слуга с базара; он обокрал своего хозяина и сбежал от него; он украл двести золотых!»

Начальник полиции встретил пойманного с мрачным лицом; Саид попробовал защищаться, но чиновник приказал ему молчать и выслушал только маленького купца. Он показал ему мешок с деньгами и спросил, не у него ли украдено это золото; Калум-Бек клялся, что это так, и хотя эта ложная клятва и помогла ему присвоить себе золото, но красавца-слугу, которого он ценил в тысячу золотых, ему не удалось вернуть, так как судья сказал:

— По закону, который несколько дней тому назад по воле моего державного господина, калифа, стал еще суровее, каждая кража, превосходящая сто золотых и совершенная в пределах базара, карается вечной ссылкой на пустынный остров. Этот вор попался очень кстати; он пополнит собой число таких молодцов до двадцати; завтра мы погрузим их на барку и отправим в море.

Саид пришел в отчаяние, он умолял чиновника выслушать его, позволить ему сказать калифу только одно слово, но тот оставался неумолим Калум-Бек, сожалевший теперь о своей клятве, также просил за него, но судья остановил его:

— Ты получил свое золото и можешь успокоиться; ступай домой и веди себя смирно, не то я за каждое противоречивое слово оштрафую тебя на десять золотых. — Озадаченный Калум замолчал, судья сделал знак, и несчастного Саида увели.

Его бросили в мрачную и сырую темницу; девятнадцать горемык уже лежали там на соломе и встретили своего товарища по несчастью грубым хохотом и проклятиями по адресу судьи и калифа. Как ни ужасно представлялось ему будущее, как hf угнетала мысль быть сосланным на необитаемый остров, его все же утешало сознание, что на другой же день он покинет эту тюрьму. Но он жестоко ошибался, предполагая, что его положение на корабле будет лучше. На самое дно трюма, где нельзя было выпрямиться, столкнули всех двадцать преступников, и там они толкались и дрались из-за лучших мест.

Подняли якорь, и Саид заплакал горькими слезами, когда корабль тронулся и повез его вдаль от родины. Только раз в день давали им немного хлеба, фруктов и глоток пресной воды, а в корабельном трюме было так темно, что каждый раз, когда пленников кормили, приходилось приносить огонь. Почти каждые два-три дня кто-нибудь среди них умирал, — так зловреден был воздух в этой плавучей тюрьме, и Саид уцелел только благодаря своей юности и железному здоровью.

Уже две недели пробыли они в море, когда в один прекрасный день волны заходили сильнее и на корабле поднялась необычайная суматоха и возня.

Саид догадался, что поднимается буря; это было ему даже приятно, так как тогда он надеялся умереть.

Корабль все сильнее бросало из стороны в сторону, и вдруг с ужасным треском он сел на мель. С палубы доносились крики и вой, смешавшиеся с ревом бури. Наконец все опять затихло, но в то же время один из каторжников обнаружил открывшуюся в трюме течь. Они стали стучать в люк над ними, но никто им не ответил. Когда же вода хлынула еще сильнее, они соединенными усилиями надавили на люк и взломали его.

Они поднялись по лестнице, но наверху не нашли ни одного человека. Весь экипаж спасся на лодках. Большинство каторжников пришло в отчаяние, так как буря свирепствовала все сильнее; корабль трещал и погружался в воду. Еще час провели они на палубе и в последний раз поели припасов, найденных ими на корабле, затем буря опять возобновилась, корабль сорвало со скалы, на которую он наскочил, и разбило в щепки.

Саид уцепился за мачту, и когда корабль рухнул, он все еще держался за нее. Волны швыряли его из стороны в сторону, но, двигая ногами, он все еще находился на поверхности. Так проплавал он, все время подвергаясь смертельной опасности, около получаса, тут дудочка на цепочке выпала из его платья, и он еще раз решил попробовать, не зазвучит ли она. Одной рукой он крепко держался за мачту, а другой поднес дудочку ко рту, подул в нее, раздался звонкий и чистый звук, и мгновенно буря улеглась, волны сгладились, словно на воду вылили масло. Ему стало легче дышать, и он стал было оглядываться, нет ли поблизости земли, как вдруг мачта под ним странным образом разъехалась и зашевелилась и, к немалому своему испугу, он заметил, что сидит верхом не на бревне, а на огромном дельфине; через несколько мгновений, однако, самообладание вернулось к нему; и когда он увидел, что дельфин, хотя и быстро, но спокойно и уверенно плывет своим путем, он приписал свое чудесное спасение серебряной дудочке и добрейшей фее и вознес к небу самую пламенную благодарность. Как стрела, мчал его чудесный конь по волнам, и еще до вечера увидал он берег и различил широкую реку, в которую дельфин тотчас и свернул.