К таким-то приятным хозяевам и гости хорошие. Мыкались неприкаянно по белому свету три дружка закадычных — Голод, Холод да Пустодуй. И совсем уж было пропали, как вызнали нечаянно про Лень-матушку да сынка её Лентяюшку. А вызнали, обрадовались — дальше некуда. Вот она и крыша над головой!

Непрошеный гость норовит хозяином стать. Пустодуй без спросу двери рванул, окна напрочь выбил, по углам зашнырял. Тесно показалось. Лень-матушку вместе с подушкой-душкой в окно выкинул, Лентяюшку с печи спихнул, да и ну по полу катать, приговаривать:

— А где моя доля забавы? — не утерпел Холод. Да и ну Лентяюшку щипать-пощипывать, приговаривать:

Тут и Голод раззадорился, хвать Лентяюшку за живот, да и ну припевать-приговаривать:

Кое-как выдрался Лентяюшка из рук веселых дружков, и откуда чего взялось! Дрова рубит, огонь в печке голубит, капусту режет, пшено моет, тесто замешивает, приговаривает:

Несут и несут царевне Ладушке богатые подарки женихи из дальних и ближних сторонок, а царевна Ладушка от подарков отказывается, говорит:

— Подарки хороши, да не для моей души. Что мне делать в чужедальней сторонушке? Буду я там скучать по родному солнышку, по теплому подсолнышку, по веселому одуванчику!

А как женихам быть? И сказать бы, что и сторонка невесты приятна, можно бы и здесь остаться, да язык на такие слова не поворачивается. B своем-то царстве-государстве жить хозяином, а в чужом — гостем. А гостю одна доля — на дверь смотреть. Не пора ли, гостенёчек, и домой?

Оттого женихи ещё богаче подарки несут. Вдруг какой и соблазнит Ладушку, пойдет она за ним в чужедальнюю сторонушку чужедальние утехи искать.

А Ладушка смотрит на богатые подарки, вздыхает: «Подарки-то хороши, да не для души. Ни тебе солнышка, ни тебе подсолнушка, ни тебе одуванчика».

И вдруг слуга эдак брезгливо, двумя пальчиками, подает Ладушке печатный пряник. Понимай так: слуга и не взял бы этого пряника, да глупый девичий приказ все подарки подряд нести заставляет. Выходит, не его, слуги, воля дешевый деревенский пряник показывать на посмешище чужедальних женихов.

А царевна как глянула на пряник, вспыхнула маковым цветом: «Родной пряник-то! Свой!» И торопится:

— А где хозяин пряника?

Дальние да ближние женихи переглянулись, усмехнулись. Видать, позабавиться хочет царевна с деревенщиной!

А хозяин пряника тут как тут. Не Иванушка, а прямо печатный пряник — в липовых лапоточках, в пестрядинных штанах, в ситцевой рубашечке. Да ещё нахально к женихам придвигается. Таким-то пряником — и в калашный ряд?

— Это что ещё за пырей? — отодвинулись женихи от ситцевой рубашечки.

— Не пырей, а одуванчик, — взглянул Иванушка на Ладушку.

— Это что ещё за чертополох? — отодвинулись женихи от пестрядинных штаников.

— Не чертополох, а подсолнушек, — взглянул Иванушка на Ладушку.

— Это что ещё за лопух? — отодвинулись женихи от липовых лапоточков.

— Не лопух, а красно солнышко, — взглянул Иванушка на Ладушку.

— Эк, вознесся! — закипятились женихи. — Сейчас мы тебя на свое место поставим!

— Да я не о себе, я о невесте! — ясным голосом сказал Иванушка. — А разве не так? Да и то! Дома у себя она — солнышко, а в чужедальней сторонке — подорожничек.

Вскочила царевна Ладушка со скамеечки, захлопала в ладоши:

— Сказано — сделано! Поставили женихи тебя, Иванушка, на своё место! Быть тебе для меня и одуванчиком, и подсолнушком, и красным солнышком!

Что женихам делать? Не хотели, а забрали свои богатые подарки да и разъехались по своим дальним и ближним сторонкам.

Пробиралась Лисичка по березничку, глядь-поглядь, Медведь валяется около своего плетня, пристанывает. Шуба в клочьях, на лбу шишка, скула набок.

— Что с тобой, Мишенька? — полюбопытствовала Лисичка, а сама за плетень нос тянет, узнать, на месте ли амбар.

Амбар оказался на месте. А щеколду откинуть — для Лисички не задача. Поэтому поуспокоилась, переспросила:

— Что с тобой, Мишенька, где ж тебя так отполировали?

— А на пасеке, — простонал Медведь. — Позавчера ходил — ничего, вчера ходил — ничего, а нынче на кол напоролся. Ни встать, ни сесть, ни дух перевесть.

«И чего старик пасечник совсем не прибил его?» — подосадовала Лисичка и наставительно сказала:

— Знать бы надо Мишенька: на первый раз прощается, на второй — предупреждается, на третий — запрещается. Два разочка бы сходил, а на третий — на лавочке бы посидел, песенку бы спел. А сама через плетень да к амбару. Щеколду в сторону, да к бочке с яблочным соком, да за лосятинку. Вскоре и песенку заиграла.

Медведь у плетня глазами хлопал. Разорвать бы Лисичку за грабеж, а не встать.

А Лисичка в амбаре хороводилась-хороводилась, набрала туесок яблочного сока, лосятины прихватила — и на свое подворье.

На второй день опять Лисичка тут как тут. На Медведя и внимания никакого, сразу в амбар. И пошел пир горой, похлеще вчерашнего. Медведь — и встать бы, а земля ещё не пускает.

А Лисичка в амбаре все вверх дном, да с песнями мимо Медведя, хвостищем по глазам. Дескать, знай наших!

От такой-то обиды откуда у медведя и силы взялись. Встал, кол из плетня выдернул.

На третий день Лисичка к амбару, а Медведь загривок её в горсть, хрипит:

— На первый раз прощается, на второй — предупреждается, на третий — запрещается!

Видит Лисичка — конец приходит, о третьем разочке запамятовала. Глянула на здоровенного Медведя, на здоровенный кол и не то чтоб в беспамятстве, укорила:

— И это мне в благодарность, что быстро на ноги поставила?

У Медведя глаза на лоб, расстроился от таких речей, лапы развел. А когда в чувство пришел, только и увидел рыжий хвост в березничке.

Прослышал Волк: завелась у старика скотинка. А раз так, отчего бы на даровщинку и не попользоваться? Заявился под окошечко да и запел:

Старик лежит на печке, думает: «Только начни! Отдам одного — потребует второго, отдам второго — потребует третьего. А там подавай и овечку, и телушку. И старушку! Известно, аппетит во время еды приходит!»

Волк песню спел, можно было бы и закусить ягненком, а дверь заперта! Щеколду бы и выбить, а вдруг у старика ружьё?

На вторую ночь Волк заявился под окошечко и запел:

Старик лежит на печке, думает: «Только начни! Отдам одного — потребует второго, отдам второго — потребует третьего. А там подавай и овечку, и телушку, и старушку! Известно, аппетит во время еды приходит!»

Волк песню спел, можно было бы и закусить ягненком, а дверь заперта! Щеколду бы выбить, в а вдруг у старика ружьё?

На третью ночь Волк было под окошечко, а дверь-то в сени открыта!

Нырнул Волк в сени, а вынырнул в избе шубой. Уж и ни к чему, а свое тянет:

Старик греется под волчьей шубой, бормочет:

— Пой, пой, и я с тобой!

Жила-была сестрица Анисьюшка с братцами Ванюшкой, Ивашкой да Иваном-большим семи годов. Вот однажды сестрица братцам говорит:

— Пойду я, братцы, в лес, наберу ягод, сварю киселёк, угощу вас сладким кисельком.

Как сказано, так и сделано. Взяла Анисьюшка туесок да и пошла в лесок не в дальний, не в ближний, а как раз посередке. Долго, коротко ли по кустикам бродила, ягод полный туесок набрала, домой подалась. А навстречу ей через кусты ломит