Примерила Анелька платье из красного шёлка и тут же купила. Выручка была не жирнее и не худее своей сестрицы — Выручки пана Аксамита. Но поскольку она уже здесь, то так она и останется в маленькой весёлой комнатке пани Латковской.
Купила бабуся целый литр керосину, чаю, сахару, взяла в лавочке солонины и крупы, а также целый пучок свёклы. Стоит сейчас эта свёкла на огне в котелке. Бабуся подбирает обрезки с полу. И красные шёлковые и ситцевые в цветочках. Потом вытаскивает из ящика стола лоскуток бархата, моточек чёрного шёлка и розовые тряпочки. Не то это труд для неё, не то забава!
Щёлкают блестящие ножницы. Там и сям мелькает острая игла. И вот из обрезков, из лоскутков получается трикотажное туловище, ручки, ножки… На розовом лице выскочил носик. Правда, чуть-чуть вздёрнутый. На голове выросли блестящие шёлковые косы. Лоскутки красного шёлка превратились в шёлковую юбочку.
А бабуся Латковская уже ищет что-то в своей жестяной коробке с пуговицами. Нашла две чёрные бусинки. Пришила одну — и тряпичная кукла тотчас же оглядела себя в стёклышках бабусиных очков. Пришила другую — кукла даже головой завертела, хотела что-то сказать, но пока у неё ещё не было рта. А как только бабуся вышила ей красный шёлковый ротик сердечком, она сразу же закричала:
— Ах, бабуся, какая же я красивая! Наведи только мне чем-нибудь румянец — не хочу я быть такой бледной!
Тем временем стала закипать на огне свёкла. Подпрыгивает, стучится в крышку котелка:
«Стук-стук, бах-бах, горячо как — страх!»
Посадила бабуся тряпичную куклу у горшка с цветущей геранью, а сама кинулась к котелку:
— Ой-ой, свеколочка моя! Пригорит ещё!
Задвинула бабуся заслонку в плите, помешала в котелке ложкой и снова призадумалась. Чем бы кукле этот самый румянец навести?
А кума Забота уж тут как тут:
— А может, свеколкой ей?
— Ай-яй, правда ведь! — обрадовалась бабуся. Зачерпнула поскорее блюдечком горячего свекольного соку, взяла лоскуток и ну наводить тряпичной кукле румянец, да такой, что рядом с ним сразу же поблёкла цветущая розовая герань! Может, это она от зависти — кто её знает…
Дело в том, что кукла и впрямь была очень красивая. Кума Забота и та улыбнулась ей — правда, только уголочком рта.
Сидит себе кукла около внезапно побледневшей герани и, попросту говоря, сохнет. А сама украдкой смотрится в оконное стекло, словно в зеркало. Тут пятнистый бархатный пёсик как залает:
— Гав-гав!.. Так нас с вами, моя панночка, стало быть, вместе понесут на продажу?
— Что такое? На какую продажу? Меня, такую красивую куклу, понесут куда-то там продавать?
— Мяу! — отозвалась тряпичная кошечка. — Не велика барыня! Будешь работать — маленьких детей забавлять…
Не успела кукла ничего возразить (а у неё безусловно нашлось бы сто и одно возражение), как вдруг ворвался ветер, и она — хлоп! — вылетела в окно.
— Бальбинка! Моя Бальбинка! — воскликнула бабуся и чуть не выронила из рук горшочек со свёклой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Едва тряпичная Бальбися успела услышать своё только что наречённое имя, как в ушах у неё засвистел ветер и она козликом — скок! — с четвёртого этажа вниз. А там, внизу, стоял своей собственной персоной кудлатый Азор. А может, не Азор, а Букет? Но кто спрашивает пса-приблуду, пса-бродягу, пса-горемыку, как его зовут? Всюду его кличут одинаково, очень кратко, но зато выразительно: «Пшёлвон!»
И вот именно этот кудлатый дворняга обходил в тот день все дворы, все помойки Голубиной улицы. Рылся, искал… Вы спросите, что он искал? Да уж не ветра в поле: на что голодному псу ветер! Искал он костей, хлебных корочек и вообще чего придётся. Ведь в его собачьем роду хорошо знают пословицу: «Голод не тётка — пирожка не подсунет». Это нередко говаривала или, вернее, тявкала, ещё его прабабка.
Пшёлвон был занят своими поисками, как вдруг что-то внезапно свалилось ему на нос. Что-то красное, как грудинка из мясной лавки пана Печёнки.
Псу ещё ни разу не довелось досыта наглядеться на эту грудинку, так как именно пан Печёнка громче всех и притом очень грубым голосом кричал ему: «Пшёлвон!»
А тут вдруг прямо с неба свалилось что-то красное, шуршащее и повисло на его собачьем носу.
Пустился тут пёс со всех своих четырёх лап. Счастливый случай! Тут и раздумывать нечего! А на собачьем загривке подскакивают все его блохи, такие же голодные, как и их кормилец.
Несутся они улицей, по самой середине мостовой. Гоп-гоп! Кукла кричит:
— Каррраул! Спасите! Меня дракон похитил!
Никто, однако, не слышит тряпичного голоса панны Бальбиси. Мчатся они, мчатся; промчались мимо мясной лавки пана Печёнки. А там как раз панна Агнешка выбирала обрезки для трёх своих кошечек и четырёх собачек. Дело, понятно, ответственное. Пан Печёнка уже зевал вовсю, потому что покупательница около получаса занималась отбором лакомств. Как вдруг мимо дверей лавки промелькнуло красное пятно, четыре собачьих ноги и куцый хвост.
— Хватай, держи ворра! — грубым-прегрубым голосом заорал пан Печёнка и, как камень из пращи, вылетел на улицу.
А панна Агнешка, с великого перепуга, уронила целую четверть кило тщательно отобранных обрезков и бросилась за паном Печёнкой.
— Хватай! Держи! Воры! Бандиты! — завизжала она тоненьким, но, впрочем, довольно пронзительным голосом.
За панной Агнешкой выбежали все остальные. А в самом хвосте тащилась бабуся Латковская и тоже кричала:
— Бальбина! Моя Бальбина! Выпала из окна!
Какой же шум и переполох поднялся на Голубиной улице! На перекрёсток ринулась толпа в белых фартуках с паном Печенкой и панной Агнешкой во главе. Вокруг бабуси Латковской — тоже давка, все кричат хором, один не слышит другого:
— Разбилась насмерть? Ах, моя панночка! Ах, несчастная! От воров в окно выскочила? Ну где же это слыхано?! А ведь до чего спокойная была улица!
Так всё перемешалось у людей в головах. А пёс что было сил мчался со всех своих четырёх лап.
И на псе подпрыгивали все его чёрные блохи. А кукла Бальбися в собачьих зубах кричала что было духу в её тряпичной груди. Перед её глазами мелькали человеческие ноги, конские копыта, трамвайные колёса. Пёс-то ведь пути не выбирал, мчал себе куда глаза глядят, самой серединой дороги, и, видно, только его собачье счастье и хранило Пшёлвона от беды.
Вылетели они этак за городскую заставу — пёс, на псе все его блохи и Бальбися в собачьей пасти.
А тем временем на Голубиной улице снова появилась запыхавшаяся толпа с громче всех сопевшим паном Печёнкой и пронзительнее всех верещавшей панной Агнешкой во главе.
А там, посреди мостовой, давка вокруг бабуси Латковской всё сильнее. И все кричат ещё громче, так, что уже даже не слышно объяснений бабуси.
— Убилась! Убилась насмерть! Выскочила из окна от бандитов! Весь дом обобрали! Остались одни голые стены! Удрали на машине! Эскадрон полиции за ними гонится!
Возвращавшиеся присоединились к стоявшим посреди улицы, и все вместе подняли крик:
— Бандиты шестерых убили! Подожгли дом! Быстрее скорую помощь! Пожарную команду! Сгорит вся улица!
Вскоре прикатили сверкающие повозки пожарной команды — одна, вторая, третья… С бряцаньем, с гулом, с длинной лестницей. Пожарные кричат, расспрашивают: где? что? как? А никто толком ответить не может, каждый старается перекричать другого. Наконец пожарные протиснулись в самую гущу толпы, к бабусе Латковской. И тут только всё и объяснилось. Что за окошко, мол, выпала тряпичная, только что нарумяненная свекольным соком Бальбися. Что на ней было красное шёлковое платьице. Что пёс схватил её вместо грудинки. Что ни о пожаре, ни о бандитах, ни о раненых здесь не слыхали за всё время существования Голубиной улицы. Итак, пожарные, очень злые, уехали с громким колокольным звоном. Три кареты скорой помощи укатили с ещё большим грохотом. Вернулся в лавку пан Печёнка, вернулась туда же панна Агнешка и ещё полчаса выбирала обрезки для своих трёх кошечек и четырёх собачек. На ступеньках у входа осталась только бабуся Латковская и до самого вечера рассказывала всем зевакам о свекольном соке, о кудлатом псе, о напрасно вызванной пожарной команде и трёх каретах скорой помощи.
— Да, да, дорогие мои, такова сплетня: что утром воробышком вылетит, то к вечеру волом возвратится, — сказала под конец бабуся и пошлёпала к себе на чердак, чтобы наконец спокойно съесть свою свеколку с солониной.
А бабусина Забота, весёлая, как никогда в жизни, уже не шлёпала за ней, а перескакивала через три ступеньки и кричала:
— И на работу похоже, но ног не ломит и в плечах не покалывает! Мели себе языком, а какие чудесные истории из этого получаются! Хорошая вещь — сплетни!