В эту самую минуту она услыхала тоненький голосок, выходивший из облака и певший какие-то слова, но какие это были слова?

Катерина не поняла ни одного из этих слов, она продолжала смотреть на облако, которое постепенно увеличивалось по мере того, как поднималось кверху, но в то же время становилось все тоньше и раздроблялось на множество розовых облачков.

— Ну вот, — закричала ему Катерина, — как это глупо, что тебе самому хочется, чтоб солнце проглотило тебя, как оно проглотило уже все облака там, на лугу; я бы и до сих пор носила тебя в фартуке, ты нисколько не мешало мне, или высадила бы тебя в саду, в прохладе, под большой яблоней, или же, наконец, поместила бы тебя под краном, так как ночью ты любишь спать над водой. Мне никогда еще не приходилось ухаживать за облаком, но я привыкла бы к этому и постаралась бы, чтоб ты было цело, а теперь ветер разобьет тебя на мелкие кусочки, а солнце сейчас проглотит.

Катерина начала прислушиваться к тому, что ответит ей облако. Теперь вместо одного тоненького голоска она услыхала множество еще более тоненьких голосков, певших, как малиновки, но только никак нельзя было понять, что они пели. Эти голоса становились все слабее по мере того, как удалялись; так что Катерина ничего уже не слышала больше; над собой она также ничего не видела, кроме ясного неба, на котором не было заметно ни одного облачка.

— Мама, — сказала она своей матери, когда та позвала ее завтракать, — мне хотелось бы спросить тебя…

— О чем, Катерина?

— Что говорят облака, когда они поют?

— Облака никогда не поют, глупенькая, они гремят и из них льется дождь, когда в них заходит гром.

— Ах, Боже мой! — вскричала Катерина. — Я и не знала этого… Только бы он не зашел в мое розовое облачко.

— В какое розовое облачко? — с удивлением спросила Сельвена.

— То, которое было в моем фартуке.

— Замолчи, — прикрикнула на нее Сельвена, — ты знаешь, что я терпеть не могу, когда болтают всякие пустяки, какие придут в голову. Это простительно двухлетним детям, ты же слишком велика, чтобы разыгрывать из себя дурочку.

Катерина не смела больше сказать ни слова и после завтрака отправилась в поле. Она взяла с собой своего дрозденка и забавлялась с ним часа два; но так как она встала очень рано, то через несколько времени заснула на лугу. Она не боялась теперь потерять Бишетту, которую оставила вместе с другими ягнятами в овчарне.

Она проснулась лежа на спине и увидела над собой голубое небо, а над самой головой, далеко, далеко в воздухе висело маленькое облачко, которое виднелось одно, решительно одно, в виде розового пятнышка на всем пространстве голубого неба.

— Какое оно хорошенькое, — подумала Катерина, все еще не совсем проснувшись, — но как оно далеко! Если оно опять запоет, то я уже не услышу его. Мне хотелось бы быть там, где оно, я увидела бы всю землю и могла бы ходить по всему небу, не боясь устать. Если бы оно не было такое неблагодарное, то оно взяло бы меня с собой туда, я могла бы лежать на нем, как на пуху, подошла бы к самому солнцу и узнала бы из чего оно сделано.

Корольки в кустах пели в то время, как Катерина предавалась этим мыслям, и ей казалось, что они насмехались над ней и кричали: “Любопытная, фи, любопытная.” Вдруг они замолчали и в испуге попрятались в листве. Огромный ястреб взвился в воздухе и начал кружиться под самым розовым облаком. “Ах, — подумала опять Катерина, — хоть они и насмехаются надо мной и называют меня любопытной, а я все-таки желала бы быть на спине у этой хищной птицы. Я могла бы тогда рассмотреть мое розовое облако и, может быть, даже долетела бы до него”.

Тут она уже совсем проснулась и вспоминала, что не должно говорить пустяков, а для этого прежде всего не нужно думать о них. Она взяла свою прялку и принялась усердно прясть, стараясь ни о чем не думать, но, несмотря на это, она беспрестанно отрывалась и смотрела на небо. Ястреба уже не видно было, а розовое облачко все еще стояло на одном месте.

— Что это ты все смотришь на небо, Катерина? — спросил у нее один старик, проходивший в это время по тропинке через луг.

Это был отец Баталь, который срубил на соседнем лугу засохшее дерево и нес охапку сучьев домой. Ноша была довольно тяжела, и он прислонился к иве, чтобы отдохнуть немного.

— Я смотрю на облако в небе, — отвечала Катерина, — скажите, пожалуйста, — ведь вы такой ученый и так много путешествовали, отчего это вон то облачко одно виднеется на небе и отчего оно не двигается с места?

— Ты хочешь знать это, малютка? — сказал старик. — В то время, как я путешествовал по морю, я называл это шквалом и считал дурным знаком.

— Знаком чего, отец Баталь?

— Знаком страшной бури, дитя мое. Когда на море увидят такое облако, то обыкновенно говорят, что будет работа, да горячая. Это просто изумительно, иногда это облачко величиною бывает не больше барана, которого можно унести под полой. Потом оно разрастается, чернеет, обкладывает все небо, и вот тут-то и начинается потеха! Гром, молния, ветер, — словом, морякам приходится бороться со всей дьявольской силой!

— Ах, Боже мой! — в испуге вскричала Катерина, — неужели и мое розовое облачко сделается таким же злым.

— В наших странах и в такое время года шквалы бывают редко, к тому же, я думаю, что на земле они не могут быть очень опасны. Какое же, однако, смешное твое розовое облако!

— Почему смешное, отец Баталь?

— Почему? Вот тебе и на! — вскричал старый моряк. — Я нахожу, что у него ужасно смешной вид. Однако, мне нужно поскорей кончать мою работу, пока не наступил вечер. Мне нужно еще отнести три охапки сучьев.

Он ушел, и Катерина попробовала приняться опять за пряжу; но она по-прежнему все посматривала наверх, и от этого работа ее мало подвигалась вперед, и веретено никак не вертелось. Ей казалось, что облачко росло и меняло цвет. Она не ошибалась в этом, облако действительно из розового сделалось голубым, потом приняло аспидный цвет, потом совсем почернело и мало-помалу так разрослось, что с одной стороны обложило все небо. Все омрачилось, и наконец загремел гром.

Катерина сначала очень была довольна тем, что облачко ее сделалось таким большим. “Слава Богу! — думала она. — Теперь я вижу, что оно не похоже на другие. Солнцу не удалось его проглотить, напротив того, теперь можно подумать, что оно само проглотит солнце. Кто бы поверил тому, что сегодня утром я несла в фартуке это самое облако!”

Она начала даже гордиться этим. Но вдруг из середины облака, превратившегося в страшную тучу, засверкала молния. Катерине сделалось страшно, и она поспешила домой со своими овцами.

— Я очень беспокоилась о тебе, — сказала ей мать, — какая ужасная погода. Я не помню, чтоб такая страшная гроза разразилась так скоро да еще в такое время года.

Гроза была действительно ужасная. Градом выбило окна в доме, ветер снес черепицу с крыши, гром сломил большую яблоню в саду. Катерина не отличалась большой храбростью, она все пряталась под кровать и наконец не вытерпела и сказала вслух: “Гадкое розовое облако, если бы я знала, какое ты злое, то ни за что не спрятала бы тебя в своем фартуке!”

Мать опять начала ее бранить, но девочка не могла удержаться более и твердила свое.

— Что мне делать? Моя маленькая Катерина совсем с ума сошла! — говорила Сельвина соседям,

— Полно, полно! — утешали они ее. — Это ничего, это гроза ее испугала, к утру это пройдет.

На другой день “это” действительно прошло. Солнце весело встало. Катерина не отстала от солнца и в одно время с ним взошла на крышу своей овчарни. Дом очень пострадал от грозы, но овчарня, построенная ниже и лучше защищенная, нисколько не была повреждена. Цветы на крыше, примятые дождем, желтый чистотел, заячья капуста и дикий чеснок расправляли свои лепестки и, повернувши свои маленькие головки к солнцу, как будто говорили ему: “Наконец-то ты вернулось к нам! Здравствуй, здравствуй, не уходи от нас больше, мы не знаем, как нам быть без тебя”.

Катерине тоже хотелось поздороваться с солнцем, но она боялась, что оно сердится на нее за то, что она выпустила из фартука облако, которое так воевало с ним вчера вечером. Она не посмела спросить у своей матери, проходившей в это время по саду, о том, можно ли рассердить и умилостивить солнце. Сильвена терпеть не могла ее фантазий, и так как Катерина была послушная девочка, то она решилась не предаваться им больше.

Ей удалось это наконец. Все следующие дни она занималась со своим дрозденком до тех пор, пока он не издох, объевшись пирога с творогом. Катерина была очень огорчена этим и в утешение завела себе воробья, которого съела кошка. Новое огорчение. Наконец ей надоели звери и птицы и она захотела ходить в школу; в то же время она полюбила свою прялку и сделалась очень искусной пряхой. Год от году Катерина становилась умнее.