— Я приплыл вместе с ним, — кротко ответил Туан.

Святой отец отпрянул и замер в оцепенении, не сводя с Туана глаз; он чувствовал, как кровь стынет в его жилах, и волосы на голове шевелятся от ужаса.

Но Финнан был не из тех, кем долго владеет страх. Он вспомнил о том, что Господь велик и никто не знает путей Его, и страх оставил его, и он вновь обрел спокойствие.

Финнан любил Бога и Ирландию, и всякому, кто мог поведать ему об этом что-то, чего он не знал прежде, он дарил все внимание своего ума и все сочувствие своего сердца.

— О чудесах говоришь ты, — сказал Финнан. — Поведай мне все, что ты знаешь, друг мой.

— О чем поведать мне? — спросил Туан покорно.

— Расскажи мне о том, какова была Ирландия в начале времен, и каков был Партолон, чьим отцом был сын Ноя.

— Черты его почти стерлись из моей памяти, — сказал Туан. — Он был длиннобород и широкоплеч, прекрасен обликом, и дела его были славны.

— Продолжай, друг мой, — сказал Финнан.

— Он приплыл в Ирландию на корабле. Вместе с ним были двадцать четыре мужа и двадцать четыре женщины. Но прежде них нога человека не ступала на остров, и ни одна человеческая душа не обитала в Западных землях. Когда мы приблизились к берегу, перед нами был один лишь вековой лес, тянувшийся от края и до края, куда ни обрати взгляд, и из леса доносилось пение птиц. Солнце согревало землю, и для наших усталых от моря глаз, и для слуха, привыкшего внимать лишь шуму ветра, страна, в которую мы вступали, была подобна Раю.

Мы сошли на сушу и услышали шум воды — река стремила свой поток из-под сумрачных сводов леса. Направив свой путь вдоль ее берега, мы вышли на поляну — лучи солнца озаряли ее и дарили земле тепло. В том месте Партолон и спутники его остановились и основали поселение.

В реках Эйре водилась рыба, и звери обитали в ее чащах. Дикие, тихие и ужасные создания населяли ее поля и леса; существа, сквозь которых можно было видеть — сквозь которых можно было пройти… Долго жили мы, не ведая забот, и в лесах плодились медведи, волки, барсуки, кабаны и олени.

От сорока восьми жен и мужей, что прибыли с Партолоном, со временем произошел великий народ числом пять тысяч человек, и жили они вместе в любви и согласии, хотя у них не было рассудка.

— Не было рассудка!.. — в изумлении повторил Финнан.

— Им не был нужен рассудок, — сказал Туан.

— Я слышал, что таковы были первые люди, — произнес Финнан. — Продолжай, друг мой.

— Но однажды, внезапно, как порыв ветра, между вечером одного дня и утром другого, все люди были охвачены болезнью, от которой раздувался желудок и синела кожа. И к исходу седьмого дня весь народ Партолона погиб; в живых остался один лишь человек.

— Ибо всегда один человек бывает спасен, — задумчиво произнес Финнан.

— И этот человек — я, — подтвердил его собеседник.

Туан провел ладонью по лбу и обратился в мыслях своих к тому, что было многие века назад — к началу мира и первым дням Эйре. И Финнан, чья кровь вновь стыла в жилах, а волосы шевелились от ужаса, обратился к прошлому вместе с ним.

— Продолжай, друг мой, — прошептал Финнан.

— Я был один, — сказал Туан. — Я был так одинок, что пугался собственной тени. Я был так одинок, что шорох крыльев птицы, или скрип ветки, намокшей от росы, пугали меня, и я дрожал как кролик, что в страхе забивается в нору.

Лесные звери учуяли меня — а я знал, что остался один. Они крались за мной на мягких лапах и рычали, когда я оборачивался; серые волки с длинными, красными языками и глазами, горящими как уголья, загнали меня на скалу. Не было зверя столь слабого, что не мог бы охотиться на меня — и столь робкого, что не мог бы бросить мне вызов.

Так жил я дважды по десять лет и еще два года, научившись всему, что знают звери — и позабыв все, что знает человек.

Я умел идти, крадучись, подобно любому из них; я мог бежать без устали. Я умел быть незаметным и терпеливым, подобно дикой кошке, притаившейся в зарослях. Во сне я мог учуять врага, и вмиг пробудившись, наброситься на него, выпустив когти. Я научился лаять и рычать, скрежетать зубами и рвать ими в клочья.

— Продолжай, дорогой друг, — сказал Финнан. — Ты обретешь покой в Господе.

— По окончании того срока, — сказал Туан, — Немед, сын Агномена, пришел в Ирландию. Он и люди его приплыли на тридцати четырех ладьях, и на каждой было по тридцать мужчин и тридцать женщин.

— Я слышал об этом, — сказал Финнан.

— Мое сердце забилось от радости, когда я увидел великий флот, огибавший остров. Я направился вслед за ним по берегу вдоль каменистых утесов, прыгая со скалы на скалу, словно горный козел, покуда корабли медленно шли вдоль берега в поисках гавани.

На своем пути я остановился у озерца, чтобы утолить жажду — и в ледяной воде я увидел свое отражение…

Я увидел существо, заросшее волосами, покрытое шерстью и щетиной, словно дикий кабан — худое, как сухая ветка — серое, как барсук — сморщенное, как пустой мешок — голое, как рыба — жалкое, как голодная ворона в зимнюю пору — а на ногах моих и руках были длинные ногти, так что нельзя было во мне признать ни человека, ни зверя, ибо не было подобного мне ни на земле, ни на небе. Я сел на берегу озера и рыдал горько, оплакивая свое одиночество, и старость, и звериный облик; и не оставалось мне ничего, кроме стенаний между землею и небом, и лесные звери, что охотились за мною, смотрели на меня из густой листвы и из-за стволов деревьев.

И тогда поднялась буря — и когда я вновь взглянул на море со своего утеса, корабли кружились, увлекаемые гигантской воронкой. Порой их бросало к небу, и они поднимались на гребне волн и кружились неистово, словно сухие листья, гонимые ветром, и через мгновение они падали с высоты в иссиня-черную пучину, в стонущий водоворот, разверзшийся меж десяти волн. Порой волна с воем билась в днище корабля, кидая его в воздух, и с каждым громоподобным ударом подгоняла его все выше, выше — и потом вдруг снова, преследуя судно словно волк на охоте, удар за ударом направляла его в разверстую пасть белопенного чрева; и черная пустота поглощала души людей, измученных страхом. Волна бросалась на судно и опрокидывала его, словно само небо падало вместе с нею, и корабль погружался все глубже и глубже, покуда не опускался на самое дно, зарывшись днищем в морской песок.

Наступила ночь, и с ее приходом тысячекратная тьма пала на землю; даже ночные звери с огромными круглыми зрачками не могли видеть в этом глухом мраке. Ни одна живая душа не смела ни двигаться, ни стоять — ибо великий вихрь мерил шагами землю, щелкая своим гигантским кнутом, каждый удар которого был громом и молнией; и в песне его был слышен пронзительный вопль, от которого весь мир содрогался, — и гуденье и звон, которые ухо не могло слышать; с протяжным воем он реял над миром, преследуя всякую жизнь, что оставалась еще в нем.

И порой за стоном и воплем чернеющего моря я слышал звук — далекий, словно за несчетные мили от того места — но отчетливый, будто тайные слова, что шепчут на ухо, — я слышал, как тонущий человек звал своего бога, борясь с волнами, и как новым ударом они заставляли его замолчать; как женщина посиневшими губами звала своего мужа, и длинные волосы опутывали ее, и она кружилась в водовороте…

Вокруг меня вихрь вырывал из земли деревья, и я слышал их предсмертные стоны — их кидало вверх и они летели, подобно птицам. Огромные волны обрушивались с моря на берег: кружась среди утесов, они бились о землю в запекшейся пене; скалы с грохотом и стоном рушились среди деревьев; и посреди этой бури, в этой исполненной ужаса тьме меня объял сон — ибо у меня уже не было сил бодрствовать…

Там я уснул, и увидел сон: и снилось мне, что я превращаюсь в оленя. Я чувствовал, как во мне забилось новое сердце, как я изгибаю шею и потягиваю свои сильные ноги.

Я проснулся — и вот, я был тем, кем стал во сне.

Я стоял на скале с высоко поднятой головой, ударяя копытом о камень — и ноздри мои вдыхали все тончайшие запахи мира. Чудесным образом я сделался юн, сбросив с плеч дряхлую старость — я стал свободен от ее оков, и молодость вновь вернулась ко мне. Я учуял запах дерна и понял впервые, как он сладок. И быстрее, чем вспышка молнии, мой нос различил еще множество иных запахов, и я сберег память о них в своем сердце.

Долго стоял я там, ударяя стальным копытом о камень, и узнавая обо всем по запаху. Любой ветер — с запада ли, с востока — приносил мне весть. Один из ветров принес мне запах волка — и учуяв его, я бил копытом и дрожал. Другой же ветер принес мне запах моих родичей — учуяв его, я звал их. О, как чист и звучен был голос молодого оленя — какая дивная музыка была в нем… С великой радостью услышал я ответный призыв. С каким восторгом я бросился вскачь — легкий, как перо птицы — неумолимый, как буря — неутомимый, как море.