Верить!

После этой кровавой ночи Сорен с Гильфи не могли думать ни о чем, кроме полета. Теперь им было ясно, почему ни один из питомцев Сант-Эголиуса не мог похвастаться гладкими блестящими перьями или густым пухом, который так украшает оперившихся совят. В нормальных условиях процесс оперения протекает без особых осложнений, но у обескровленных совят перья и пух делались слабыми и безжизненными. А вместе с перьями в них умирала тяга к полету, мечты о небе, ожидание великого счастья и жажда свободы.

Сорен и Гильфи ясно видели стоящую перед собой задачу: они должны научиться летать даже при отсутствии малейшей возможности для тренировок. В Сант-Эголиусе нельзя было ни прыгать, ни скакать, ни махать крыльями. Значит, нужно постоянно думать о небе. Нужно желудком чувствовать тягу к полету — только так можно полететь по-настоящему!

— Помнишь, что говорил мой отец? — в который раз напоминала Сорену Гильфи. — Можно тренироваться всю жизнь, но так и остаться на земле. Значит, дело не только в упражнениях. Мы должны верить в себя, и мы можем это сделать, потому что мы с тобой не лунатики!

— Лунатики мы или нет, а без перьев не полетишь, — резонно возражал Сорен. — А у меня еще не все маховые отросли, — вздыхал он.

— Отрастут, никуда не денутся! К следующему новолунию ты полностью оперишься.

— Угу. Как раз к новому визиту вампиров. Гильфи мрачно взглянула на Сорена.

— Вот почему мы должны научиться летать до следующего новолуния!

— Но я еще не готов! У меня еще не все перья выросли, — снова повторил Сорен.

— Почти все.

— Почти? Знаешь, Гильфи, почти не считается. Мне нужны все!

— Глупости! Важна вера! Вера, Сорен! — малютка-сычик произнесла это с таким жаром, что Сорен невольно попятился. — Ты умеешь чувствовать, Сорен. У тебя огромный, живой и очень чувствительный желудок. Если другие совы могут летать, значит, и ты сможешь!

Сорен недоверчиво моргнул. Разве может он сомневаться, когда такая малявка, весом не больше охапки листьев, так страстно и безоговорочно верит в его способности?

С этих пор друзья днем и ночью старались поговорить о полетах. Они во всех подробностях рассказывали друг другу, как их родители поднимались в воздух. Они спорили о правильной постановке крыльев, о заносах, о восходящих воздушных потоках, о сотнях иных хитростей, которые видели или чувствовали, наблюдая за полетом других сов.

Бродя в раздумьях по бесконечному каменному лабиринту разломов и трещин, из которых состояла территория приюта Сант-Эголиус, они знали, что единственный выход отсюда находится прямо над их головой, но он требует сложных летных маневров, тем более теперь, когда доступ к каменной скале Инкубатора для них закрыт. Где же найти для взлета подходящее место?

Совята прекрасно понимали, что для спасения им нужна высокая точка, расположенная как можно ближе к небу.

С каждым днем Гильфи все больше и больше убеждалась, что именно Библиотека может стать таким местом и что хранящийся там секрет таинственных крупинок каким-то образом поможет им спастись.

В один из необычайно теплых осенних дней Гильфи бегом вернулась в Погадник после доставки новой порции погадок. Она едва сдерживала волнение.

— Он вернулся! — шепнула она на ухо Сорену. — Бормотт вернулся! В следующую смену пойдем за погадками вместе!

Это было проще простого. Всем работникам полагался перерыв на еду, но те, кто ходил за погадками, пропускал кормежку. Неудивительно, что охотников оставаться голодными много не находилось.

Солнце поднялось на верхушку неба, когда Сорен с Гильфи остановились на полпути к Большой Трещине. Нет, они, разумеется, продолжали поднимать и опускать лапы, делая вид, что бодро шагают вместе со всеми, пока поток совят обтекал их с обеих сторон.

Сорен моргнул. Ему не нужно было поднимать глаз, чтобы чувствовать над головой клочок голубого неба. Он проходил здесь сотни раз, и каждый раз при одной мысли о близости неба чувствовал необыкновенный прилив сил. Он ощущал его с закрытыми глазами.

Когда совята прошли мимо, Гильфи тихонько гукнула, и друзья юркнули в небольшую трещину, ведущую в сторону Библиотеки.

Гильфи шла впереди. Сорен трясся от страха. Может быть, Гильфи ошиблась, и Бормотт такой же лунатик, как и все остальные? Вдруг он поднимет тревогу? Что, если их схватят и снова подвергнут смехотерапии? Сорен даже зажмурился от боли, пронзившей его от пуха до самых кончиков перьев.

Бормотт стоял перед входом в Библиотеку. Он был один.

Сорен сначала испугался, почувствовав колыхание воздуха, но тут же понял, что это ветер. Немыслимая радость охватила его — как тогда, на вершине скалы, возле гнезда Гортензии. Бормотт обернулся и уставился на совят. А потом состоялся разговор — самый странный из всех, что доводилось слышать Сорену.

— Пришли, значит, — сказал Бормотт.

— Пришли, — ответила Гильфи.

— Вы можете навлечь на себя большие неприятности, — осторожно заметил мохноногий сыч.

— Наша жизнь здесь не стоит и двух погадок. Нам нечего терять, — ухнула Гильфи.

— Храбрые слова.

— Не торопись называть их храбрыми. Дождись вопроса, и тогда ты убедишься в моей храбрости.

Сорен чуть в обморок не упал. Как Гильфи осмелилась так разговаривать с сычом!

Бормотт начал мелко-мелко дрожать.

— Ты произнесла запретное слово!

— Я знаю и собираюсь произнести еще целую кучу вопросительных слов, таких как что, когда, где и почему! Это слова для свободных, необлученных сов. Таких, как мы с тобой, Бормотт.

Бормотт чуть не поперхнулся.

— Ч-что-что?

— Ты хочешь спросить, о чем я говорю? Спроси, Бормотт! Спроси, как я об этом догадалась. Можешь спрашивать, что угодно, и я отвечу: я почувствовала это желудком.

— Желудком? — глаза Бормотта мечтательно заблестели.

— Желудком, Бормотт. Как все старые добрые совы. Мы знаем, мы чувствуем, что ты никакой не лунатик. Ты притворяешься, так же, как и мы.

— Не совсем, — моргнул мохноногий сыч. Глаза его подернулись тонкой прозрачной пленкой.

Сорен знал, что эта пленка называется мигательной перепонкой. Родители говорили, что когда он начнет летать, то непременно оценит пользу этих перепонок, которые предохраняют глаза в полете, защищая их от соринок и прочей гадости. Но Бормотт никуда не летел! Он вообще не шевелился. Тогда почему он так часто хлопает веками?

И тут Сорен заметил слезы, появившиеся в уголках огромных желтых глаз сыча.

— Как бы я хотел стать настоящим лунатиком! Если бы только мог…

— Почему, Бормотт? — с жалостью спросил Сорен. — Зачем?

— Сейчас я не могу вам ответить. Ночью я приду в ваш отсек Сычарника. Скажу, что мне требуется ваша помощь. Никто ничего не заподозрит, потому что приближается новолуние. Но знайте, что вы подвергаете себя страшной опасности. Вы можете накликать судьбу, которая окажется страшнее смерти.

— Страшнее смерти? — переспросила Гильфи. — Разве что-то может быть страшнее смерти? Тогда уж лучше умереть!

— Уверяю тебя, что моя жизнь намного страшнее смерти.

— А я-то считал себя очень умным, — горько вздохнул Бормотт. Он подвел друзей к незаметному пролому в стене каньона — этот ход ответвлялся от Большой Трещины, ведущей из Погадника.

— Так случилось, что разбойничьи патрули схватили одного из моих птенцов как раз в тот момент, когда мы с подругой возвращались с охоты. Я увидел у них в когтях мою Бесс. Признаться, я души в ней не чаял. Я камнем упал вниз и принялся отчаянно сражаться. Тогда я не знал, что ушастая сова, схватившая мою малышку, приходилась родственницей Джатту и Джутту. Этого негодяя звали Орк. Он считался у них самым сильным бойцом, а я взял да убил его. Остальные патрульные чуть на землю не попадали. Опомнившись, они бросились наутек, но тут появились Виззг с Ищейке. Они увидели, что случилось. Странно, но гибель Орка привела их в восторг. Я только потом понял, в чем там было дело.

Прежний командор Сант-Эголиуса уже год как умер, и все это время в приюте шла грызня за его место. Командором хотел стать Орк, да Виззг с Ищейке, ясное дело, сами метили на эту должность. Вот и получилось, что я, сам того не подозревая, сослужил им хорошую службу. Они были так счастливы, что пообещали оставить мою семью в покое и облетать наше гнездо стороной, если я вступлю в их воинство и добровольно отправлюсь в Сант-Эголиус. Ясное дело, им позарез был необходим такой боец! Ведь я прикончил их Орка голым клювом и когтями. Что и говорить, я был им нужен.

Пораскинул я умом и понял, что выхода у меня нет. Я обожал свою подругу, а в гнезде моем пищали трое малышей. Что мне оставалось делать? Я должен был лететь с ними. Подруга умоляла меня не соглашаться. Плакала, уговаривала вместе с детьми переселиться куда-нибудь в другое место, подальше. Но Виззг с Ищейке только захохотали и сказали, что разыщут нас даже под землей. Вот так я и отправился в Сант-Эголиус. Моя подруга и детки обещали, что никогда меня не забудут.