— Так… — сказал Спиллер и в замешательстве добавил: — Она мелкая… вы не видели ее (речь шла о его лодке), там для двоих нет места.

— О, Под!.. — вскричала вдруг Хомили.

— Что еще? — спросил Под.

— Этот мальчик, — продолжала Хомили звенящим от волнения голосом, — этот… ну, что там говорить, вот он стоит перед тобой! — и она протянула руку к Спиллеру.

Под взглянул на него. Да, спору нет, тот действительно стоял перед ним, красный от смущения и неописуемо грязный.

— Он спас ей жизнь, — продолжала Хомили, голос ее дрожал от благодарности, — ценой собственной жизни!

— Ценой? Ну нет, — возразил, немного помедлив, Под и задумчиво поглядел на Спиллера. — Я хочу сказать — он ведь здесь, не так ли? — И резонно добавил, хотя похоже было, что это только сейчас, как ни странно, пришло ему в голову: — А Арриэтты нет.

— Нет — так будет, — сказала Хомили уверенно, — вот увидишь. Все будет в порядке. Этот мальчик — герой! И шляпная булавка к его услугам.

Вспомнив внезапно свои обязанности хозяйки, Хомили принялась хлопотать вокруг него.

— Садись, Спиллер, — радушно пригласила она, — и отдохни. От ручья сюда немалый путь. Чем тебя угостить? Хочешь половинку ягоды шиповника с какой–нибудь начинкой? Ничего особенного я тебе предложить не могу, — продолжала она со, смущенным смехом, — мы здесь люди новые, сам знаешь…

Спиллер сунул грязную руку в глубокий карман.

— У меня есть вот это, — сказал он и кинул на «стол» (кусок сланца) что–то большое и тяжелое.

Ударившись о поверхность, оно подпрыгнуло, и во все стороны брызнул сок. Хомили подошла поближе и с любопытством наклонилась к столу..

— Что это? — спросила она, не веря своим глазам. Но, спрашивая, она уже знала ответ: ее ноздрей достиг запах мяса — мяса с душком, но, ах, какой он был аппетитный! — и на какой–то мимолетный чудесный миг она чуть не потеряла сознание. Это была жареная нога…

— Мясо, — сказал Спиллер.

— Чье мясо? — спросил Под. У него тоже остекленели глаза. Сидеть на одних ягодах шиповника и боярышника, возможно, и полезно для здоровья, но живот при этом подводит.

— Ой, не говори, — запротестовала Хомили и зажала уши руками. А когда они обернулись к ней с удивленным видом, она нетерпеливо, хотя и смущенно, добавила: — Давайте просто съедим его.

Они накинулись на мясо, отрезая кусок за куском обломком бритвы. Спиллер удивленно глядел на них: он был по горло сыт мясной пищей, ведь он ел ее каждый день.

— Надо оставить кусочек Арриэтте, — не переставала повторять Хомили. Время от времени она вспоминала о хороших манерах и уговаривала Спиллера тоже поесть.

Под, горя любопытством, пытался выведать, чье это мясо.

— Для полевки эта нога велика, — говорил он, задумчиво жуя, — а для кролика, наоборот, мала. Горностаев не едят… должно быть, это какая–то птица. Да, конечно.

А Хомили тут же вскрикивала страдальчески:

— Под, пожалуйста!.. — И смущенно оборачивалась к Спиллеру: — Я хочу знать лишь одно — как Спиллер готовит. Мясо удивительно вкусное, зажарено в самую пору.

Но из Спиллера нелегко было что–нибудь вытянуть. Лишь один раз он проронил, что «совсем нетрудно» готовить мясо (повергнув этим Хомили в полное изумление: как может быть «нетрудно» приготовить мясо в этой пустыне, где нет ни печи, ни дров, ни угля?). Не говоря уже о естественном чувстве благодарности, она с каждой минутой испытывала к Спиллеру все большую симпатию (ей казалось, что он понравился ей с первого взгляда) и все больше расхваливала его.

Арриэтта вернулась, когда они подошли к середине пиршества. Пробравшись сквозь густую завесу листьев, она сделала несколько неверных шагов, покачнулась и вдруг села на пол.

Хомили страшно обеспокоилась:

— Что с тобой, Арриэтта? Что случилось? Ты ранена?

Арриэтта качнула головой.

— Меня укачало, — еле слышно проговорила она, — у меня так кружится голова…

Она с упреком взглянула на Спиллера.

— Ты запустил лодку волчком, — сказала она, — лодка кружилась, кружилась, кружилась, кружилась, кружилась, кружилась…

— Хватит, Арриэтта, — прервала ее Хомили, — или у нас у всех тоже голова закружится. У Спиллера золотое сердце. Ты должна быть ему благодарна. Он отдал свою жизнь за твою…

— Да не отдал он своей жизни, — снова вмешался Под, — ведь он жив.

Под начинал сердиться. Но Хомили и внимания не обратила:

— А потом пришел сюда, к нам, сказать, что с тобой все в порядке, и мешки принес. Тебе следует поблагодарить его.

— Спасибо, Спиллер, — вежливо вымолвила Арриэтта, но голос ее звучал тускло.

— Ну, а теперь вставай, — сказала Хомили. — Вот и умница. Садись за стол, у тебя с завтрака маковой росинки во рту не было — потому у тебя и кружилась голова. Мы оставили тебе хороший кусочек мяса…

— Чего? — изумленно спросила Арриэтта. Она не верила своим ушам.

— Мяса, — твердо проговорила Хомили, не глядя на нее.

Арриэтта вскочила на ноги и, подбежав к столу, тупо уставилась на аккуратные коричневые ломти.

— Но я думала, что мы — вегетарианцы…

Спустя секунду она подняла глаза на Спиллера, в них был вопрос.

— Это не?.. — начала она подозрительно.

Спиллер отрицательно затряс головой. Этот энергичный ответ рассеял ее дурные предчувствия.

— Не будем задавать вопросов, — сказала Хомили и крепко сжала губы. — Решим это раз и навсегда. Будем считать, что это перепало нам от цыган и не станем вдаваться в подробности.

— Не станем… не станем… — мечтательно пробормотала Арриэтта. Казалось, она вдруг ожила: приподняв юбку, она села рядом с остальными на пол у низкого стола. Осторожно взяла двумя пальцами мясо, откусила кусочек для пробы, прикрыла глаза и чуть не задрожала, — таким приятным и долгожданным был его вкус.

— А это правда от цыган? — недоверчиво спросила она.

— Нет, — сказал Под. — От Спиллера.

— Так я и думала, — сказала Арриэтта. — Спасибо, Спиллер, — добавила она. И на этот раз в ее ожившем голосе звучала искренняя и вполне понятная благодарность.

С этого дня трапезы их стали иными — куда лучше, — и это имело какую–то связь, решила Арриэтта, с кражей половинки ножниц. Кражей? Звучит малоприятно, особенно если речь идет о добывайке.

— Но как иначе это назвать? — причитала Хомили, сидя как–то утром на пороге пещеры, в то время как Под ставил ей заплату на туфлю. — Да и чего иного можно ждать от бедного, бездомного, невежественного ребенка, который не получил никакого воспитания, вырос, как говорится, в канаве.

— Ты хочешь сказать — «во рву», — сонно прервала ее Арриэтта.

— Я хочу сказать то самое, что я сказала, — отрезала Хомили, вздрогнув от неожиданности, — она не заметила, что Арриэтта рядом. — Это такая поговорка. Нет, — строго продолжала она, прикрывая подолом юбки ногу (она заметила крошечную дырочку на носке чулка), — мальчика винить нельзя. Я хочу сказать, раз он вырос в таких условиях, откуда ему знать о нормах поведения?

— О чем, о чем? — спросил Под.

Хомили, сама, бедняжка, не больно–то образованная, иногда, как ни странно, находила очень подходящее слово и, что еще удивительнее, понимала его смысл.

— О нормах поведения, — спокойно и убежденно повторила Хомили.. — Ты же знаешь, что такое нормы..

— Нет, не знаю, — просто признался Под, продолжая пришивать заплату. — На слух похоже на то, что задают лошадям…

— То корма, а не норма, — строго сказала Хомили.

— Верно, — сказал Под, послюнив большой палец и разглаживал им шов. — Сено и овес.

— Странно, — задумчиво протянула Арриэтта, — что нельзя иметь только одну…

— Чего — одну? — резко спросила Хомили.

— Одну норму, — сказала Арриэтта.

— Ты ошибаешься, — оборвала ее Хомили. — По сути дела, она только одна и есть. И Спиллеру она неизвестна. Как–нибудь на днях, — продолжала она, — я спокойно, дружески поговорю с этим бедным мальчиком.

— О чем? — спросила Арриэтта.

Хомили словно и не слышала ее: она придала своим чертам определенное выражение и не намеревалась его менять.

— Спиллер, — скажу я, — у тебя никогда не было матери…

— Откуда ты знаешь, что у него никогда не было матери? — спросил Под. — У него не могло ее не быть, — рассудительно добавил он после минутного размышления.

— Верно, — вставила словечко Арриэтта, — и она у него была. Вот откуда он знает, как его зовут?

— Откуда? — спросила Хомили, не совладав с любопытством.

— От матери, конечно. Спиллер — это его фамилия. А имя его просто Ужас.

Наступило молчание.

— Так как же его зовут? — спросила наконец Хомили, с дрожью в голосе.

— Я сказала тебе: Ужас!