Пуговицы так и отскакивали, пока Пижон произносил свою речь, потому, что ему приходилось все время набирать побольше воздуха в легкие, чтобы продолжать. Вся главная площадь была покрыта грудами оторвавшихся в тот день пуговиц.

Наконец появился мышонок, трусливый, юркий, быстрый мышонок. В мгновение ока он забрался на веревку, обвязанную вокруг Пижона, длинную свисающую вниз веревку с узлом на конце. Он схватил узелок и разгрыз его. Он стал грызть веревку, а Пижон закричал: «Ай, ай, ай».

Тут у Пижона оторвались остальные пуговицы и с него свалилась вся одежда. Люди подошли посмотреть, что случилось. Среди вороха одежды никого не было. Одетый в нее человек исчез. Все что осталось, это пуговицы и немного одежки.

С тех пор, когда дождь сначала падает на зонтик, а потом на тех, кто его держит, или кажется, что небо валится, или если амбары переворачиваются, или если Король Битых Бутылок идет, бормоча: «Пади, пади», или в ночном небе появляются огненные хвосты, рыбки, кошки и кролики, или когда пуговицы отрываются и летят кому-нибудь в лицо, люди вспоминают Пижона Потеряй-Пуговицу.

Когда три девочки собрались домой, они сказали Тощему Тому Коняге: «В прерии темно и бесприютно, но ты воткнул нам в волосы по желтой розе на счастье, и теперь мы не боимся идти домой».

В покрытой толем будке на насыпи рядом с запасными железнодорожными путями на окраине Печенка-с-луком-сити ночью в снежную бурю родились два младенца.

Доктор, пытаясь светом фар пробиться сквозь снежную бурю в прерии, приехал ночью на машине с заливающейся птичкой-клаксоном.

«Близнецы»,– сказал доктор. «Близнецы»,– повторили отец и мать. Ветер, трясший толевую будку и дверь толевой будки и замок на двери толевой будки, казалось, тоже тихонько завывал: «Близнецы, близнецы».

Через шесть дней настало Рождество. Мать близнецов зажгла две свечки, две тоненьких грошовых свечки, и поставила их в двух маленьких окошках. Мать протянула близнецов отцу и сказала: «Вот тебе мой рождественский подарок». Отец взял близнецов на руки и рассмеялся: «Дважды два – два».

В тот Рождественский Сочельник в двух маленьких окошках горели две тоненькие свечки, а когда они наконец догорели, в прерии стало совсем темно и бесприютно. Отец и мать сидели у окна, держа на руках каждый по младенцу.

Время от времени они менялись близнецами, так что каждый держал то одного, то другого. Меняясь, они всякий раз улыбались друг другу: «Дважды два – два».

Одного мальчика назвали Гогл, другого – Гагл. Дети выросли, и их лысые красные головенки покрылись волосами, а молоко на губах обсохло. Они научились надевать чулки и башмаки и даже завязывать шнурки. В конце концов они поняли, как пользоваться носовым платком, как при его помощи прочищать нос.

Отец смотрел за тем, как они растут и приговаривал: «Вы похожи, как два орешка и будете ездить в арахисовом фургоне и поливать горячим маслом каждую порцию воздушной кукурузы».

Домашний доктор наблюдал за тем, как сыпь, чесотка, корь и коклюш сменяют друг друга. Он видел, как крепыш Гогл и крепыш Гагл избавляются от сыпи, чесотки, кори и коклюша, и приговаривал: «Они далеко пойдут и на многое взглянут, им не по нраву будет сиднем сидеть и в окошко глядеть».

Гогл и Гагл выросли, и в коротких штанишках помчались, сломя голову, в школу, таща под мышкой учебники. Они шлепали босыми ногами, втыкали в волосы репейник, дразнили кошек, убивали змей, карабкались на яблони, швыряли палки, чтобы сбить орехи с дерева, и жевали сосновую смолу. Они спотыкались и резали пятки о битые бутылки, плавали в пруду и возвращались домой, сгорев на солнце до того, что кожа слезала. Прежде, чем лечь в постель, они каждый вечер становились на голову и несколько раз кувыркались.

Однажды ранним весенним утром молодые лягушки выбросили серебристые стрелки своих коротеньких весенних песенок прямо в небеса. На холмах показались полоски свежей зелени, и прерия запестрела пятнышками молодой травки. В то утро Гогл и Гагл отправились в школу, с глазами полными мечтаний о веселье и опасностях.

Вернувшись домой, они рассказали матери: «Идет война между промокашками для чернильных клякс и точилками для карандашей. Миллион промокашек и миллион точилок маршируют навстречу друг другу и поют: „Левой-правой, сено-солома, живот втянуть, колесом грудь“. Промокашки и точилки маршируют, миллион против миллиона, под барабаны: „Та-ра-та-ра-та-ра-там“. Промокашки клянутся: „Сколько бы чернильных клякс это ни стоило, сколько бы точилок ни пришлось бы убить, будем убивать до тех пор, пока не убьем последнюю точилку“. А точилки клянутся: „Сколько бы лезвий это ни стоило, сколько бы ни пришлось убить промокашек, будем убивать, пока не убьем последнюю“.

Их мама слушала, опираясь подбородком на руки, она видела в глазах мальчишек мечту о веселье, мечту об опасностях. Она сказала: «Да, гм, я… но как же точилки и промокашки друг друга ненавидят». Она посмотрела на пятна и полоски свежей зелени, покрывшей холмы и прерию, прислушалась к тому, как молодые лягушки запускают серебряные стрелки своих весенних песенок прямо в небеса.

Тогда она сказала обоим мальчишкам: «А ну-ка, руки в ноги и бегом. Бегите на травку, на молодую травку. Бегите к лягушкам и спросите их, почему они запускают песенки в небо ранней весной. А ну-ка, руки в ноги и бегом».

Наконец Гогл и Гагл выросли и стали такими большими, что выбросили из волос репейник и всегда могли взять руки в ноги и убежать от того, кто хотел их догнать.

Однажды вечером они кувыркались и прыгали, и забрались в фургон, где продавец воздушной кукурузы поливал ее горячим маслом. Они улеглись спать в фургоне. Гоглу снилось, как он дразнит кошек, убивает змей, лазает по яблоням и крадет яблоки. Гаглу снилось, как он купается в пруду и приходит домой со спиной, обгоревшей настолько, что кожа слезает.

Они проснулись, а в руках у них по тяжелому джутовому мешку. Они вылезли из фургона и отправились домой, к папе и маме, каждый с тяжелым джутовым мешком на спине. Они сказали родителям:

«Мы убежали в Наперсточную страну, где люди носят шляпы с наперсток, женщины моют посуду в тазах с наперсток, а мужчины копают землю лопатами с наперсток.

Там шла война между правшами и левшами. Сражаются у них дымовые трубы. Они вставляют друг другу палки в колеса и готовы до смерти исколесить друг друга палками. Вставляя палки в колеса, они колесом крутятся, чтоб страшнее было.

Пока они сражаются, наперстяне на них смотрят, наперстянки с тазами с наперсток, наперстяне с лопатами с наперсток. Они машут друг другу платочками, одни слева направо, другие справа налево. Они сидят и смотрят, как дымовые трубы вставляют друг другу палки в колеса и колесят друг друга этими палками до полусмерти».

Потом Гогл и Гагл открыли мешки. «Вот тут палки в колеса для левшей, а тут для правшей. А каждая палка колесом крутится, чтобы страшнее было».

Теперь папу и маму Гогла и Гагла больше всего интересовало, что выйдет из их детей. Доктор же стоял на своем: «Они далеко пойдут и на многое взглянут, они не станут сиднями сидеть и в окошко глядеть». Иногда папа, посматривая на них, повторял то же, что сказал в Рождественский Сочельник, когда в двух окошках горели грошовые свечки: «Дважды два – два».

Однажды слепой Нос-Картошкой заговорил об арифметике и географии, о том, откуда взялись цифры и почему мы складываем и вычитаем раньше, чем умножаем, и о том, откуда берутся простые и десятичные дроби, о том, кто дает имена и почему у одних рек имена короткие, легко, как свист, соскальзывающие с языка, а у других такие длинные, что пока напишешь, карандаш стачивается до маленького огрызка.

Девочка по имени Ко-мне-не-приставай задала старику вопрос о том, должны ли мальчики оставаться в том городе, где родились и выросли, или они должны собрать рюкзак и отправиться, когда вырастут, еще куда-нибудь. Поэтому старик начал рассказ о Джимми Задире и Джонни Зануде и обо всем, что он о них помнил.

Джимми Задира и Джонни Зануда – два парня, которые до того, как уехали оттуда, жили в Печенка-с-луком-сити. Они вырезали свои инициалы на куриных дужках, орехах и тачках. Если кто-то находил куриную дужку, орешек или тачку с инициалами Д.З., он никогда не знал, кто это сделал – Джимми Задира или Джонни Зануда.

Они встретились, засунули руки в карманы и поменялись друг с другом кузнечиками, которых научили отвечать и говорить «да» или «нет». Один прыжок, один хлопок означали «да», два прыжка, два хлопка – «нет». Один, два, три. четыре, пять, шесть прыжков и хлопков значили, что кузнечик освоил счет и выучил цифры.

Они поведали друг другу, что будут делать, когда уедут из родного городка. Джимми Задира сказал: «Я буду спать по колено в деньгах, с тысячедодларовыми бумажками вместо одеяла»