…И когда умер лес, холод и страх сковал детский смех… дети не смеялись больше… с большими взрослыми глазами они грелись у печей и ждали возвращения из мёртвого леса Волка… Волк не мог перенести распашки повзрослевших детских глаз, в поисках всё меньшей добычи он забирался в дикие далёкие ущелья и выл в пустоту страшного чёрного неба, подобно своим далёким предкам… он грел детей возвращаясь тёплыми улыбками, изничтожавшими его глубоко изнутри… он шептал каждому колыбельную и в седьмую ночь после колыбельной уносил… хоронил… заботливо… в окоченелом умершем лесу… и выл, выл… выл… в далёких неслышных детям ущельях…
***…осталось немного… Осталось совсем ничего… Унёс Волк в лес Зайку… закопал схоронил в холод промёрзшей земли… остался маленький Утёнок… один… маленький… а в лесу перевелась добыча… а Утёнок маленький не плакал и не стонал… в лесу не было больше ни живого ни мёртвого… он грелся у огня разведённого Волком в избушке и ждал… Волк приходил три вечера подряд без добычи совсем, а маленький Утёнок смотрел и глаза его понимали мир… а Волк бился глубоко в себе в страшных судорогах от этого понимания в глазах маленького ребёнка… «Я не прийду три дня» сказал Волк маленькому Утёнку «Я прийду в третий вечер и принесу сладкой клюквы, ты не умирай мой маленький без меня, ты подожди немножко, я вернусь… в третий… вечер…»… «Я не буду умирать… а когда ты прийдёшь… принеси мне цветы… три… штучки… помнишь которых было много… когда ещё не умер никто…» «Помню» сказал Волк «Я принесу»…
***…обмороженными красными руками разгребал непреодолимую толщу снега перед лицом… перед глазами почти закрытыми… стремящимися продраться… лохмотья былого величия доспехов не помогали… уже… не грели… врастали лишь жалящими лоскутами в израненную истёртую о ледяные порезы наста кожу… очнуться бы от всё издирающего сна… посидеть бы позадумавшись на пенёчке в весне леса… да никак… ослабление отчаянных усилий уводило в мягкое податливое, оборачивающееся кошмаром и пальцы, отмороженные напрочь уже пальцы, царапались в неравную с ласковой изрезающей ледяной кромкой… лоб охладевшей головы заморозил за своей надёжностью мысли и тщетно почти, но прокладывал путь уставшим от холода, но не обмороженным глазам, до края было мгновение…
…пришла ночь никогда не приносящая тепла и холод стал чёрен во всю ширь ночного звёздного неба… снег теперь не был бел, снег сгорел весь полосами крови вслед забытому солнцу, снег леса обратился в упокаивающий, страшный когда-то живым, пепел… сил не было больше, последний глоток игл замороженного воздуха изводился и не мог никак войти в кровоточившие всем нутром лёгкие...
***…и всё бы оно было верно… всё было бы правильно… да выдохом последним ни вдоль ни поперёк не проходящее… выдохнулось.. не по губам уже даже и не по правилам последним своим воздухом… произнёс… рассказал… вышептал… ОН ТАМ…
***…он искал сладкую клюкву и нежные цветы в умершем лесу… он знал, что в мёртвом лесу нет ничего кроме холода… он искал сладкую клюкву и нежные цветы… - печально улыбнулся маленький царь-смерть.
Тишина избушки переливалась, давно уже убаюкав далёкие детские сны, играла сиреневыми переливами с уголками тёплого мягкого снега.
Ох и сказочку поведал ты, маленький царь-смерть… Немигающ уставлен в стол тяжёлый взгляд великого змея, бьётся в поворотах мудрости далеко за этим взглядом мысль…
…Она прекрасная… а в тени улыбки боль… страшная… непреодолимая… боль… как детская проглоченная схороненная слезинка…
…да детская виноватая улыбка маленького царя-смерть…
А вот заворочался на печи кот чёрный, глаза огня навострил, уркнул что-то себе в живот и полез с печи. Урчал большой, недовольный, пушистый:
- Сказочка-то никудышная получилась, слышь казак? Хреновенькая сказочка. У вас вечно всё ни туда заезжает. Всё одно: «Кот пошёл за молоком, а котята босиком!». Перекраивать прийдётся. А, атаман?
- …Я… так… сумел… - тихо отозвался маленький царь-смерть. А она улыбнулась чёрному коту.
Тогда кот влез на табурет напротив её нежной улыбки и требовательно стучал по столу мягкой лапой.
- Перекраивать, перекраивать и перекраивать! Перекраивать твоё «сумел», слышь, сказочник?
- Наглых чёрных котов мы будем есть на ужин, - не поведя взглядом сосредоточенно заключил великий дракон.
- Не перекраивать, а заново всё! Заново заставить сочинить! – витийствовал кот. – Слышь, народный умелец?
- А наглых чёрных котов мы будем есть на ужин, - продолжал свою мысль великий мудрый дракон.
- …можно… заново… - печально улыбался маленький царь-смерть, - …жалко… только… сказка ведь… оставить бы…
- Ничего не оставить! Камня на камне! Всё по миру! В пух и прах! В седьмое колено! Из огня да в полымя! – усердствовал мягкой лапой по столу пушной воин.
- А наглых чёрных котов мы будем есть на ужин сегодня, - довершил свою мудрую мысль великий дракон.
- Нет… он во многом прав… - вдруг взгрустнув тихо улыбнулся маленький царь-смерть. – Но видимо такова уж его мурлычья доля.
- То есть как это такова? – отвлёкся наконец от развиваемой им идеи кот. – Какая это – мурлычья?
- Нет-нет, - объяснил присутствующим маленький царь-смерть. – Он совсем не такой уж наглый, но чёрный кот на ужин это даже лучше, чем чёрный кот на завтрак или на обед… Тут уж видимо ничего не поделаешь – прийдётся съесть…
- То есть как это – съесть? – воскликнул оскорблённый таким деконструктивизмом кот. И обиделся: - Я сам вас обоих съем! Едоки нашлись грамотные! Воспитывать вас надо! Не покладая рук!
И на всякий случай для убедительности надул усатые щёки.
- Не будем мы никого есть на завтрак, ужин или обед, - рассмеялась прекрасная она. – Мы придумаем ещё… как… нам… быть…
- Не увещевай жестокосердых, прекрасная, - горько откликнулся отстучавший по столу кот, перестав дуть усатыми щеками на мягкую отбитую лапу. – Дай насытить им алчную плоть их смиренным редким животным!.. Упомяни лишь на последней косточке ими убиенного и съеденного о вечной истине за которую извечно страдал он и взошёл на эшафот судьбы…
- Только заметь при этом, прекрасная, - продолжил великий дракон, - что был он не столь уж редким животным и в смиренности своей превосходил только мышей, нахально таскавших куски сыра у него из-под носа по причине неописуемой его почти сверхъестественной лени…
- Мыши – меньшие братья наши, - натурально обиделся кот, - посягновение на жизнь и достоинство коих могу воспринять как лично моему имени вызов.
Вслед за чем перестал говорить, пуще стал дуть щёки и пушиститься обиженно и в сторону.
- Прийдётся помиловать, - сказал великий дракон, - не переношу я его обиженного вида.
- Обиженные коты это совсем не то, что наглые чёрные коты, - поддержал великого дракона маленький царь-смерть. – Бедных обиженных котов на ужин не едят, жалко же их всё-таки… Нет, определённо, бедных обиженных котов мы на ужин есть не будем!
- Тогда что же мы будем есть на ужин, слышь, казак? – озаботился аж ушами пошевелил кот. – Чего нам тогда теперь ожидать к ужину?
- Поищем что-нибудь – обязательно найдём, - улыбнулась прекрасная она. – А к ужину нашему мы будем ожидать гостя. Надо всё подготовить, он скоро прийдёт.
- Надо всё подготовить, надо всё подготовить! – отозвался эхом и засуетился аж вскочил на задние лапы кот. – Он скоро прийдёт, а вы сидите тут, как ни при чём! Надо же всё подготовить!
И большим пушистым комком заскакал по избушке. Где-то загремели вёдра, опрокинулась табуретка и чуть не рухнул покачнувшийся невидимый шкаф. Как ни в чём не бывало присел на своё место отдуваясь и заявил: - Ну вот.
- Эх-хэ-хэ, - вздохнул великий дракон, - «Ну вот»!
Повёл немигающим взглядом по столу и стол покрылся скатертью и яствами невиданными.
Маленький царь-смерть улыбнулся виновато, словно извинялся за маленькие дополнения и свет избушки заискрился маленькими воздушными искорками-огоньками, а снежинки-улыбки присели на краешки всех столовых приборов.
***…ох глоточек бы… глоточек бы… ещё… воздуху бы ещё глоточек… один он остался у меня… один-одинёшенек… там… ждёт маленький… эх не прогорели бы… не прогорели б дровишки… я ведь вернусь… вернусь я… всё равно… всё равно, а вернусь я… ждёт маленький… один-одинёшенек остался, а ждёт… не мёрзнуть мне… не забывать о дыхании… мне… добывать… сладкая клюква вымерзла в горькую ягоду в мёртвом лесу, а нежные цветы стёрты из самой памяти погибшего леса… а мне бы глоточек ещё… воздуха… мне обязательно… я вернусь… мне добывать…
…резкий удар по глазам вспыхнувшего солнцем лунного света… голубое ночное небо… страшная всепроникающая боль разрываемой напором воздуха груди… одним вдохом от родной укутанной снегом земли… вверх… к высоте… безмерно голубого подлунного неба… с глазами видевшими только небо… вверх…