Но найти куклу-плач было совсем не просто. Таргистанцы давно забыли, что такое плач, и поэтому все уже почти забыли и слово плач, потому как привыкли жить совсем счастливо и совсем умно, а потому совсем не плакали.
Первым делом кукла-дура нашла куклу-собаку, которая поводила носом, побегала и указала на самую сырую пещеру Куклона.
Действительно, из пещеры пахло сыростью. Кукла-дура не знала, что такое сырость, но ей захотелось взять в руки весло, сесть в лодку и поплыть к дальнему берегу, у которого росли камыши, выли от счастья лягушки, вылезающие на свет лунный из толстомясых кувшинок. Но так как в Куклоне не было вещей, то и никаких весел в наличие не было, поэтому кукле-дуре пришлось окунуться в сырость по самую свою дурацкую макушку.
И, конечно, кукла-плач, была, ну, совсем, как плач. Или, что точнее, совсем как слеза, которая, например, выкатилась из глаза и повисла на кончике носа. И пухнет, пухнет, но почему-то не падает вниз, а заполняет вокруг себя весь мир. И вот уже мир состоит только из слез, которых так много, что им уже некуда деться. Как бы не лопнул мир. Поэтому, чтобы Куклон не лопнул изнутри, у куклы-плач была самая большая пещера, пещера без конца и без края.
У куклы-плач была настоящая кровать, по форме напоминающая и слезу, и Ноев ковчег. В ней она и плакала. Она плакала уже только в свое удовольствие, она же не могла смеяться, как кукла-слеза. Вот она и плакала. Она плакала, пока таргистанцы нуждались в очищающем плаче, радостном и печальном, долгожданном и неожиданном, и так необходимом Громару.
Когда же кукла-дура подплыла поближе к кровати, кукла-плач от радости, что наконец-то могут быть применены ее силы, рызрыдалась что есть мочи.
Слезы из нее хлынули сплошным потоком. Причем, это были радостные слезы, розовые. Кукла-дура поежилась, радостые слезы были красивыми, но, уж очень какими-то холодными. Стало совсем зябко. И нужно было спешить. И ведь еще надо было помечтать напоследок – кукла-дура истратила еще не все мечтательное время.
– Ложись рядом со мной. В розовых слезах мечтается очень хорошо. Ведь у тебя еще осталось десять тысяч секунд мечтательного времени. – Сказала кукла-плач.
От неожиданности кукла-дура мгновенно высохла. Она считала, что во всем Куклоне только она одна умела по-настоящему мечтать. Оказывается, нет.
– Но ведь таргистанцам осталось жить очень мало. Они ведь все умрут, если мы не успеем сделать нашу гору прозрачной и усыпить куклу-сон.
– Успеем. Надо же все хорошенечко обмечтать.
Кукла-дура закрыла несуществующие глаза, несуществующий рот, взлетела на несуществующих крыльях, и замечталась.
Она мечтала так крепко и настойчиво, и так интересно, что кукла-плач даже заплакала завидущими синими слезами. Если бы зависть была со зла, тогда бы слезы были фиолетовые. Но слезы были добрые, потому синие.
И вот только теперь кукла-дура поняла, ради чего она взялась за подвиг спасения Громара. Она плавала в розово-голубых слезах и думала о том, какое же это счастье! Какое же это счастье – плавать пять тысяч секунд в розово-голубых слезах, и ни о чем больше не думать, ни о чем не переживать, потому что все уже сделано. Немного подождать – и все будут спасены.
И дальше все пошло по плану, который нафантазировала кукла-дура.
Во время долгих и беспросветных лет горького и жертвенного плача кукла-плач забыла даже как ходить, она много лет не вставала на ноги. Кукле-дуре пришлось взвалить куклу-плач на плечи, и по уши в голубых слезах она вышла в коридор.
И они побрели вдаль. Пора искать куклу-бесконечность, которая живет в бесконечной пещере. Бесконечная пещера понадобилась только потому, что никто не знал, как много нужно было наплакать слез спасения зеленого цвета за оставшиеся пять тысяч секунд. Ведь речь шла о спасении целой планеты.
Наконец, они добрели до какого-то поворота в этих долгих и бесконечных коридорах Куклона.
– Куда же нам идти дальше?
Возопила кукла-плач. Она хотя и сидела на закорках у куклы-дуры, но поскольку очень хорошо понимала насколько той тяжело, то ей было жалко свою невольную подругу.
– Действительно, – вытирая незримой рукой незримый пот, промолвила неслышно кукла-дура. – Как же мы найдем эту бесконечность?
Кукла-дура произнесла слово «бесконечность» и замолчала.
Вот когда пришел черед куклы-жизнь, которая тихонечко плелась сзади все это время, пока кукла-дура спасала Куклон, и терпеливо ждала, когда же к ней обратятся за помощью.
И вот что сказала кукла-жизнь, зачем-то повиснув над полом в виде бабочки:
– Вам не нужно никуда идти, не нужно искать эту пещеру. Вы уже в пещере, вы никогда и не выходили из пещеры, в которой живет кукла-бесконечность. Вы хотите знать, как выглядит кукла-бесконечность? Конечно хотите. Кукла-бесконечность выглядит точно также, как выглядит время. Именно, время, потому что не бывает куклы-время, потому что нет такого слова – время, поэтому не может быть и подобия. Время – это не слово, время – это мысль, время – это не выражение, время – это суть. Слово выходит из будущего, а уходит в прошлое. Слово – это и есть время, поэтому языку не подвластно время. Всякое слово – это очередное время. Поэтому нет куклы-время, есть просто время, в котором и из которого происходят слова и куклы слов. И поэтому кукла-бесконечность, хотя и похожа на время, – но это вовсе не время. Кукла-бесконечность – это как зеркало, это – отражение времени. Кукла-бесконечность не существует вовсе. Такая вот странность присутствует в жизни. Впрочем, наверное, вы хотите, чтобы я вам рассказала, как выглядит время. Хорошо, давайте я вам расскажу о внешнем облике времени. Вы заходите в пещеру к кукле-бесконечность и видите свои самые сокровенные желания, настроения и чаяния. Все самое-самое сокровенное. Вот это и есть время. А большего вам понять о времени нельзя, для этого надо умереть, чтобы понять больше, или воскреснуть, что одно и тоже…
Кажется, кукла-дура все поняла, поняла, как найти пещеру куклы-бесконечность. Пещера куклы-бесконечность – это и есть Куклон, незримый, но и как язык нескончаемый. Язык – это и есть бесконечность.
Поэтому когда кукла-дура и кукла-плач вошли в пещеру, из которой они никогда не выходили, они увидели ожидаемое. Они удивились не тому, что они там увидели, а тому, что они это там увидели. В эту самую пещеру, в которой жила кукла-бесконечность, и должны были войти кукла-слеза и кукла-плач. И они вошли. Вошли в себя. И увидели себя, свои желания, свою радость и свою боль, и поверили окончательно в свою веру в спасение Громара.
Вошли – и были бесконечностью, и плакали зелеными слезами, и бесконечно умножали слезы отчаяния и радости. И эти изумрудные слезы текли по многочисленным горным венам и пропитывали гору над Куклоном.
И текли последние секунды.
И, кажется, они успевали.
Да. Вот уже удивительный чистый горний свет свыше входит в Куклон, а куклы слов посоловели от счастья и удовольствия – и это сразу же почувствовали таргистанцы. Из разговоров исчезли гордыня, брань, злость, зависть, подозрительность и ничтожность, остались лишь верность, слава и честь, ум и истина, мудрость и красота. Так сила слова сочеталась с силой жизни. И никто уже и никогда не мог разорвать язык и Таргистан – они уже навсегда были соединены сокровенной верой и надеждой, оплаканной и крепкой, как гора Куклон. И успокоенная кукла-сон уснула успокоенной.
Кончились несносная тишина и ожидание, воцарившиеся в Куклоне и во всем Таргистане, потому как все ждали, затаив дыхание, чем же закончится план куклы-дуры. А план куклы-дуры закончился всеобщим спасением. Радостью задрожали стены, и великий язык вновь воцарился на Громаре. Таргистанцы заплакали от радости – к ним вновь вернулся сон – и это были слезы облегчения. Изумрудные слезы.
И в тот же вечер все таргистанцы, и маленькие и старые, мужчины и женщины с удовольствием рассмотрели свой кончик носа, по которому она так соскучились за несколько дней ожидания смерти. Вы же помните, что обычай этот вовсе не был блажью. Если мужчина или женщина переставали разглядывать кончик носа перед сном, значит, им оставалось жить ровно неделю. Но теперь все было в прошлом. Вновь в Таргистане открылась страсть по жизни.