Да и достать цветок было не так легко, ведь стебель наперстянки очень высок. Феи, наверное, просто подлетали к ним, — думала Арриэтта, — подняв личико и вытянув изящно ножки, а за ними следом тянулся газовый шлейф. Феи все делают так грациозно… Арриэтте, бедняжке, приходилось сгибать стебель прутиком с развилкой на конце и садиться на него всей своей тяжестью, чтобы сорвать хоть несколько цветков. Иногда стебель выскальзывал из развилки и вновь взлетал вверх. Но обычно, передвигаясь по стеблю все ближе к его вершине, Арриэтта умудрялась сорвать пять-шесть цветков — достаточно, чтобы среди них оказался хоть один подходящего размера.

Если Спиллер, проплывая на своей искусно нагруженной лодке, заставал Арриэтту за этими играми, в его глазах появлялось изумление — он их не одобрял. Проведя всю жизнь под открытым небом, добывая себе пропитание в борьбе с природой, он не мог представить, что значит свобода для того, кто провел детство в темном подвале. Лягушки для Спиллера были лишь мясом, трава — укрытием, а насекомые — докучной помехой, особенно комары. Вода служила для питья, а не для того, чтобы в ней плескаться, а ручьи были широкой дорогой, где к тому же водилась рыба. Бедняжке Спиллеру с самых ранних лет некогда было играть.

Зато он был бесстрашным добывайкой, по-своему таким же умелым и ловким, как Под (нельзя было не признать это). По вечерам, после ужина, они подолгу обсуждали сложности своего ремесла, вернее сказать: искусства. Под принадлежал к более умеренной школе — ежедневные вылазки и скромная добыча, немного здесь, немного там, чтобы не вызвать подозрений. Спиллер предпочитал следовать поговорке «Куй железо, пока горячо», — другими словами: быстро прибрать все, на что он мог наложить руку, и молниеносно скрыться. Эта разница в подходе вполне понятна, думала Арриэтта, помогая матери мыть посуду и прислушиваясь к разговору, — Под всегда раньше добывал в доме и привык добывать по старинке, а Спиллеру приходится иметь дело с цыганами, которые сегодня здесь, а завтра — за тридевять земель, а потому надо не уступать им в быстроте.

Иногда они не видели Спиллера целую неделю, но он всегда оставлял им хороший запас еды: жареная нога (чья — они так и не знали) или тушеное мясо, сдобренное диким чесноком. Хомили разогревала его на пламени свечи. Мука, сахар, чай, масло, даже хлеб были у них теперь в избытке. С небрежным видом Спиллер приносил им (если не сразу, так немного погодя) почти все, что они просили: лоскут бархата, из которого Хомили сшила Арриэтте новую юбку, две целых свечи, вдобавок к их огарку, четыре катушки без ниток. Из которых они сделали ножки для обеденного стола и, к радости Хомили, шесть ракушек для тарелок.

Однажды он принес небольшой аптечный пузырек. Вынимая пробку, Спиллер спросил:

— Знаете, что это?

Хомили, сморщившись, понюхала янтарную жидкость.

— Верно, какой-нибудь шампунь для волос? — сказала она, состроив гримасу.

— Наливка из бузины, — сказал Спиллер, не сводя глаз с ее лица. — Красота!

Хомили уже было собралась попробовать наливку, но вдруг передумала.

— Выпьешь вина, — сказала она, вспомнив поговорку из календаря Арриэтты, — поубавится ума. К тому же я с детства непьющая.

— Он делает эту наливку в лейке, — объяснил Спиллер, — и наливает из носика.

— Кто — он? — спросила Хомили.

— Кривой Глаз, — сказал Спиллер.

Все трое с любопытством смотрели на него.

— А кто он такой, этот Кривой Глаз? — спросила, наконец, Хомили. Она аккуратно заколола сзади волосы и, отойдя от Спиллера, принялась что-то тихонько напевать.

— Да тот, у которого был ботинок, — беспечно ответил Спиллер.

— О? — отозвалась Хомили. Она взяла головку чертополоха и принялась подметать пол — тем самым давая понять Спиллеру, что у нее есть дела поважней, чем их беседа, и вместе с тем не проявляя по отношению к нему грубости. — Какой ботинок?

— Этот, — сказал Спиллер и пнул его ногой.

Хомили перестала подметать и уставилась на Спиллера.

— Но этот ботинок принадлежал раньше джентльмену, — ровным голосом сказала она.

— Раньше — да, — подтвердил Спиллер.

Несколько секунд Хомили молчала.

— Ничего не понимаю, — сказала она наконец.

— До того как Кривой Глаз их стибрил, — объяснил Спиллер.

Хомили засмеялась.

— «Кривой Глаз… Кривой Глаз…» Кто такой этот Кривой Глаз? — беззаботно спросила она, твердо решив не волноваться.

— Я же вам сказал: цыган, который украл ботинки.

— Ботинки? — повторила Хомили, поднимая брови и подчеркивая голосом множественное число.

— Ну да, их была пара. Стояли за дверью в буфетную, — Спиллер мотнул назад головой, — в большом доме. Там их Кривой Глаз и стянул. Пришел туда продавать защепки для белья, а во дворе за дверью каких только не было ботинок? Разных фасонов и размеров, все — начищенные до блеска. Стояли на солнышке, пара возле пары… и щетки, и все прочее…

— О-о, — протянула задумчиво Хомили («Неплохая добыча», — подумала она). — И он все их прихватил?

Спиллер засмеялся.

— Ну, нет! Кривой Глаз не такой дурак. Взял одну пару, а соседние сдвинул, чтобы не видно было.

— Понятно, — сказала Хомили. Через минуту она добавила: — А этот ботинок кто добыл — ты?

— Можно и так сказать, — ответил Спиллер и добавил, словно в объяснение: — У него был пестрый кот.

— При чем тут кот? — спросила Хомили.

— Однажды ночью этот кот устроил ужасный концерт у него над ухом, Кривой Глаз поднялся и запустил в него ботинком — этим ботинком, — Спиллер снова пнул ботинок. — Хороший был ботинок. И воду не пропускал, пока ласка не прогрызла дыру в носке. Вот я и взял его — протащил за шнурок через изгородь, спустил на воду, залез в него, проплыл вниз по течению до поворота, вытащил на землю, а потом высушил в высокой траве.

— Там, где мы его нашли? — спросила Хомили.

— Ага, — Спиллер захохотал. — Вы бы послушали, как он ругался утром! Он же точно знал, куда кинул ботинок, и не мог понять, почему его там нет. — Спиллер снова расхохотался. — Всякий раз, что он проходит мимо этого места, снова его ищет.

Хомили побледнела.

— Снова ищет? — встревоженно повторила она.

Спиллер пожал плечами.

— Ну и что? Он же не додумался искать на этом берегу! Ведь он знает, куда швырнул ботинок, знает точно, потому-то ничего и не понимает.

— Ах, господи, — жалобно запричитала Хомили.

— Да нечего вам волноваться, — сказал Спиллер. — Ну, я пошел. Что-нибудь принести?

— Я бы не отказалась от чего-нибудь теплого, — сказала Хомили, — этой ночью мы все озябли.

— Хотите овечьей шерсти? — спросил Спиллер. — Там, у дороги, ее на колючках полно.

— Все, что угодно, — сказала Хомили, — лишь бы оно грело. И лишь бы, — добавила она, в ужасе от внезапно пришедшей ей мысли, — это не был носок. — Ее глаза округлились. — Мне не нужен носок Кривого Глаза.

В тот вечер Спиллер ужинал вместе с ними (холодный отварной пескарь с салатом из щавеля). Он принес им великолепный комок чистой овечьей шерсти и длинный красный лоскут, оторванный от шерстяного одеяла. Под, не будучи таким противником вина, как Хомили, налил ему в половинку ореховой скорлупы бузинной наливки, но Спиллер и не прикоснулся к ней.

— У меня дела, — сказал он сдержанно, и они догадались, что он собирается в дальний поход.

— Ты надолго? — спросил Под, пригубливая наливку с таким видом, словно хотел лишь попробовать ее.

— На неделю, — ответил Спиллер, — может быть, дней на десять…

— Смотри, — сказал Под, — будь осторожен. — Он сделал еще глоток. — Очень неплохо, — сказал он Хомили, протягивая ей скорлупку. — На, попробуй.

Хомили покачала головой и сжала губы.

— Мы будем по тебе скучать, Спиллер, — сказала она, хлопая глазами и не обращая внимания на Пода. — Это факт.

— А зачем ты уходишь? — вдруг спросила Арриэтта.

Спиллер, уже готовый скрыться в лиственном пологе у двери, обернулся и посмотрел на нее.

Арриэтта вспыхнула. «Я задала ему вопрос, — горестно подумала она, — теперь он исчезнет на долгое время». Но на этот раз Спиллер, хоть и не сразу, ответил:

— За зимней одеждой, — сказал он.

— Ах! — в восторге воскликнула Арриэтта, поднимая голову. — За новой?

Спиллер кивнул.

— Из меха? — спросила Хомили. Спиллер снова кивнул.

— Кроличьего? — спросила Арриэтта.

— Кротового, — сказал Спиллер.

В освещенной свечкой пещерке вдруг наступил праздник, словно их всех ждало радостное событие. Все трое улыбались Спиллеру. Под поднял свой бокал.

— За новую одежду Спиллера! — сказал он, и Спиллер, смутившись, тут же нырнул в листву. Но не успела еще живая завеса перестать колыхаться, как они снова увидели его лицо.