Украденные пузырьки жгли его сквозь кафтан. Козёл мечтал о том, как утром его будет приветствовать весь город. Он намеревался намазаться толстым слоем мази, чтобы к утру у него выросли рога и золочёная борода. Все тогда станут кричать: «Да здравствует спаситель королевны! Да здравствует наш козёл Бобковита!» Он мчался по улицам, останавливался под каждым фонарём, вынимал пузырьки, пересчитывал их, стучал по ним копытом, нюхал, лизал шершавым языком сургуч.

— Эти два для меня, а тот для девочки, — шептал козёл, пробегая рысцой по переулкам. Но от подсчётов у него уже помутилось в голове.

И вдруг он вспотел при мысли, что может ошибиться.

— Эти два для меня, а тот для девочки, — почти кричал безрогий, добежав до полуоткрытых дверей трактира, откуда доносились говор и песни распивающих вино старых вояк, добродушных мещан и беспутных зубоскалов.

В это время в старинной башне ратуши началось следствие. Низкие покрытые плесенью каменные своды лизал огонь лучины. В углах пищали летучие мыши. Перед судьями, позвякивая тяжелыми цепями, стоял дрожащий Мышибрат. Судьи сидели на скамье в остроконечных капюшонах с прорезями для глаз; их груди украшали черепа из посеребрённой жести — в знак того, что они выносят приговор суровый и окончательный. На столе стояла клепсидра, где со звоном переливались капли воды, напоминая о том, что время истекает, — кончается час благосклонности и на рассвете будет уже поздно каяться и делать признания…

В глубине зала, в нише за почерневшей решёткой, укрылись оба короля. У доброго короля Толстопуза начался от страха озноб; он тяжело дышал и ежеминутно хватался за рукав короля Цинамона. А тот, сломленный горем и неизвестностью, замер, прислонившись к решётке в ожидании показаний.

Трижды глухо ударил молоток о топор палача. Судьи стали. Два тюремщика подтолкнули Мышибрата к скамье. Из коридорчика показался человек гигантского роста, подпоясанный алым фартуком, чтобы на не было видно крови осуждённого. Он положил тяжёлую ручищу на плечо Мышибрата и ехидно засмеялся.

«Конец мне», — подумал в отчаянии кот, угадав, кто скрывается под чёрной маской палача.

С давних времён никого в Тютюрлистане не казнили. Сварливых торговок водили в намордниках по улицам, а за мелкие провинности людей привязывали к позорному столбу и секли по обнажённым и порозовевшим от стыда ягодицам. Но теперь нужен был палач, который бы не колеблясь применил пытку: у виновного надо было вырвать признание. На это цыган охотно согласился.

Натягивая рукавицы, он скрежетал зубами и мял свою чёрную бороду.

В сыром воздухе подземелья трещала сосновая лучина, и две восковые свечи бросали неверные отблески на капюшоны склонённых над бумагами судей.

— Мышибрат Мяучура, рождённый от матери Серошерстки и отца Крысолапа в местности Большая Мельня, обвиняется в похищении королевны Блаблации — Виолинки. Соучастниками его в этом позорном деле были: петух Мартин Пыпец и лиса Хитраска. Похищение было совершено с целью получения выкупа. Все показания дал под присягой хозяин цирка Мердано.

— Признаётся ли обвиняемый во всём этом?

— Нет! — крикнул охваченный ужасом кот, — это неправда!

— Обвиняемый осмеливается утверждать, что он невиновен?

— Да! Светлейшие судьи!

— Кто же является похитителем, знает ли его обвиняемый?

— Да.

— И может назвать его?

— Да! — смело ответил Мышибрат.

В тишине слышно было громкое сопение палача, жующего в бешенстве кончик бороды. Укрытый за решёткой король Цинамон так стиснул руки, что затрещали пальцы.

— Ну, а кто же это? — спросил насмешливо судья.

Мышибрат подумал. Потом он медленно повернулся и, вытянув лапку, указал на побледневшего палача: «Это он, цыган Нагнёток!»

Воцарилось исполненное ужаса молчание, и только с шипением взлетали и гасли искры.

Палач пожал плечами и нетерпеливо обернул прядь бороды вокруг указательного пальца. Вздох облегчения вырвался из уст судей.

— Поскольку обвиняемый упорно отрицает вину и пытается направить следствие по ложному пути, суд считает необходимым для выяснения правды применить специальные меры.

— Пытать его! Пытать! — заорал палач и дал знак помощникам, чтобы они подтащили осуждённого.

Мучители вмиг разложили кота на узком столе, привязали к скобам передние и задние лапки.

Пищали летучие мыши, ударяясь о своды, с которых капали фиолетовые капли… Лекарь в длинном напудренном парике щупал пульс у обвиняемого.

Дёрнув Мышибрата за усы, палач разжал его стиснутые челюсти и впихнул несчастному в пасть кожаную воронку со следами зубов, — грызли в бессильной ярости те, кого прежде подвергали этой пытке. Напрасно Мышибрат пробовал выплюнуть воронку, она доставала ему до самого горла. Глаза Мяучуры вылезли из орбит; со страхом он следил за суетящимися неподалёку помощниками палача. Его беспокойно бьющееся сердце было полно решимости сохранить верность друзьям, не выдать их убежища. Они погибли бы, их тотчас выдали бы цыгану, которому удалось обмануть даже судей. За благородное дело, за освобождение королевны кот готов был идти на смерть. От ужаса шерсть у Мышибрата стала дыбом. Однако его не покидала уверенность, что петух и Хитраска доведут дело до конца. Истина восторжествует, цыгана покарают, жаль, что его, кота Мышибрата, уже не будет. Только горсточка белых костей сохранится под замшелыми плитами подземелья. Коту стало очень горько, по его усам ручьями потекли слёзы.

Лекарь достал большие часы, тряхнул ими несколько раз и, убедившись, что их ход верен, дал знак — пытка началась. Помощники подали палачу жбан с молоком. Неожиданно Мышибрату показалось, что его душат. Он захлёбывался, пена появилась на краешках губ, несколько капелек брызнуло из носа. Он вынужден был глотать.

«Ну, этим трудно меня сломить», — улыбнулся кот про себя. Но жбаны быстро сменяли друг друга. Прохладная жидкость лилась потоком в горло. Дико вращая глазами, цыган с удовольствием следил за искажённым от боли лицом несчастного. Живот кота вздулся, точно шар; теперь Мышибрат стал ощущать каждый нерв в своём желудке, казалось, еще один глоток — и он лопнет, и ненавистное молоко брызнет из него фонтаном. А в воронке булькало и булькало.

«Прощайте, друзья, прощай солнышко», — подумал кот, слабея. Лекарь почувствовал неровный пульс и велел прекратить пытку.

Воронку вынули из пасти. В глаза плеснули водой.

— Ты будешь говорить правду? — спросил судья.

Мышибрат кивнул головой.

— Кто похитил королевну Виолинку?

— Цы… ган На… гнё… ток… — прошептал Мяучура.

По пергаменту заскрипели перья протоколистов.

— Да ведь это закоренелый преступник, — шептали судьи. — Ничего не поделаешь, попробуем колесо, нужно сломить это упорство…

И началась пытка на колесе.

Из угла выволокли ржавую машину, которая уже несколько веков не была в употреблении. Нагнёток ловко привязал хвост кота к канату, лапки приковал скобами к стене. Конец каната был переброшен через деревянное утыканное гвоздями колесо. Цыган начал крутить рукоятку. Лязгнули механизмы, завертелись шестерёнки, и зловеще запищало не смазанное с давних времён колесо: «Чирп, чирп, чирп!»

Мышибрат стонал, он почти повис в воздухе. Большое колесо, медленно вращалось, натягивая канат. Лапки кота страшно болели, пот каплями выступил у него на лбу. Он ощущал в натянутом хвосте каждую косточку, казалось, еще одна секунда — и хвост будет вырван из места своего постоянного пребывания. Стоявший рядом помощник палача, сочувственно потягивая носом, смачивал Мышибрату мордочку, влажной тряпкой.

— Хвост, — стонал Мышибрат, — вы вырвете мне хвост!

Судьи молчали, слышен был только хруст хрящей и скрежет машины.

— Я не могу на это смотреть, — шепнул король Толстопуз, — может быть, мы прекратим пытку…

— Если не можешь смотреть, — закрой глаза, — прошипел король Цинамон, — должны же они, наконец, добыть из него правду!

— Ваше превосходительство, — обратился вдруг палач к судье, — могу ли я задать этому негодяю один вопрос?

Судья утвердительно кивнул. И тогда Нагнёток с издёвкой в голосе сладко заговорил:

— Мы уже знаем, Мышибрат, что ты не виновен, но скажи, — может быть, капрал Пыпец принял участие в похищении королевны, может быть, он нарушил закон и тем самым смял и изорвал в клочки привилегии вольных граждан?

Истерзанный Мышибрат молчал. И тут Нагнёток ударил кулаком по натянутому, как струна, хвосту.

— Мяууу, — заорал по-кошачьи несчастный.

— Он признался, — крикнул победоносно палач. — Говорит, что смял! А если у петуха клюв в пуху, то и этот пройдоха виноват и Хитраска, потому что это неразлучная тройка друзей.