Три бездельника

Во имя аллаха, единого, великого и милосердного. Прекрасным утром, какие бывают весною в Багдаде, ехал мудрый и славный халиф Гарун-аль-Рашид, – да будет благословенна его память, – с верным визирем Джиабеккиром по базару своего города.

По узким улицам длинными, бесконечными нитями тянулись караваны нагруженных верблюдов, выступавших неслышно, неспешно и важно.

Неистово кричали, захлебывались и плакали, как дети, маленькие ушастые ослы. Как это бывает с ними весною, они кричали не только при виде ослицы, но и при виде коровы. Потому что они ослы.

Словно торопясь умереть, бежали, часто перебирая ногами, сбившиеся в одну груду грязные овцы, поднимая облако пыли.

Стуча по земле маленькими копытами, бежали и скакали с испуганным взглядом, с тревожным блеяньем козы.

Ехали верхами на белых, на серых красивых конях, держа в руках кривые сабли в богатых ножнах, знатные люди. Несли в закрытых носилках женщин.

Жалобно пели дервиши, с подвязанной здоровой рукой, с подвязанной здоровой ногой, которыми они не пользовались, истязая себя, во славу аллаха.

С оглушительным стуком колотили сталь на наковальнях кузнецы.

Слесаря визжали пилами по железу.

Мелко, дробно и звонко колотили медники по тонкой меди, выковывая узорные чаши для омовений.

У мясных лавок висели на крючьях, украшенные красными бумажными розами, туши молодых барашков с большими широкими курдюками. И мясники проворно и ловко работали около них, одним ударом рассекая тушу на две совершенно равные половины.

Хлебопеки вынимали из печей золотые хлебы, нежные и пышные.

Из харчевен пахло уже чесноком, шафраном, луком, тмином, анисом и жирным пловом.

Торговцы коврами развертывали перед покупателями огромные тяжелые ковры и сами любовались яркими и живыми цветами.

– Возьми этот, господин! Он украсил бы спальню самого великого нашего халифа, да продлит аллах его дни! – Да продлит!

– Время вызолотило его ворс. Словно солнцем освещен он. Луч солнца войдет вместе с этим ковром в твое жилище.

Продавцы драгоценностей соблазняли женщин, закутанных в черные чадры, показывая им ценные вещи.

Бледно-розовые кораллы и похожую на кусочек утреннего неба бирюзу, – друзей человека, которые имеют свойство оставаться светлыми, пока человек здоров, и темнеют, едва человек заболел.

Рубины, – камень, который оживляет сердце, мозг, дает бодрость и память человеку, очищает застывшую, испорченную кровь.

Сапфиры, – которые охраняют человека, дают ему храбрость, веселят сердце, услаждают все жизненные чувствования, пленяют глаз, прочищают зрение, удерживают приливы крови, укрепляют тело, восстанавливают силу.

Ониксы, – возбуждающие в сердце милосердие, в душе добродетель и изгоняющие пороки. Изумруды, – камень враг всякой нечистоты. Испытайте его: если мужчина и женщина живут друг с другом в распутстве, и около них этот камень, – он лопается при злоупотреблении природой.

Алмазы, – самые драгоценные из камней. Они удерживают ярость и сластолюбие, дают воздержание и целомудрие. Малейшая частица этого камня может отравить лошадь, если дать его в питье, а тем более человека. Эти горящие всеми огнями камни лучше всего освещают дорогу к женскому сердцу.

Жемчуга, которые означают слезы только тогда, когда они мелки. Крупный жемчуг еще никогда не заставлял плакать ни одну женщину.

Горели камни, горели женские глаза.

Глядя на все это и радостным сердцем слушая все эти голоса жизни, – лязг железа, крики погонщиков, стук копыт, визг пилы, клятвы, брань, зазывание торговцев, Гарун-аль-Рашид сказал своему визирю Джиабеккиру:

– Поистине этот город напоминает муравейник, где каждый муравей делает какое-то маленькое дело, – а в общем поднимается прехитрая постройка. Мне кажется, Джиабеккир, что правитель должен как можно меньше вмешиваться в эту жизнь, чтобы не быть похожим на того прохожего, который наступает ногой на муравейник и в одно мгновение разрушает то, что тысячи муравьев строили целые недели.

– Мудрость не покидает тебя, повелитель, как твой верный слуга. И ты не покидаешь мудрости, как ее верный слуга! – отвечал Джиабеккир.

В это время они проезжали мимо кофейни, которая в такой ранний час дня была еще пуста.

Только три человека сидели молча вокруг столика перед финджанами, – узорными чашечками густого кофе, – и молча курили абурих, – черный сирийский табак, прозванный «отцом благовония».

Гарун-аль-Рашид посмотрел на сидевших с улыбкой и сказал своему визирю:

– Во всем городе только три бездельника, которые с утра сидят в кофейне.

– Это немного! – сказал Джиабеккир. – И если аллах из-за трех праведников щадит город, – то из-за трех бездельников он не станет разрушать этого города!

Они поехали дальше, но путь им преградил обоз. Джиабеккир хотел было распорядиться, чтобы дали дорогу, но Гарун-аль-Рашид остановил его:

– Не будем наступать ногой на муравейник!

И они остались ждать, пока обоз проедет через улицу.

В это время они услыхали сзади себя шум и крики и, оглянувшись, увидели, что три бездельника, сидевшие в кофейной, вскочили со своих мест, опрокинули столик, чашки с кофе и наргилэ, [111]кричат во все горло и ожесточенно спорят.

– Любопытно, что могло так взволновать даже бездельников? сказал Гарун-аль-Рашид, повернул своего коня и подъехал к кофейной. Мир да будет над вами! – сказал он.

Спорившие поцеловали землю у ног его коня и сказали:

– Аллах да продлит твои дни и славой их да наполнит вселенную!

– Аллах пусть сделает так, как лучше! – ответил халиф. – Скажите мне, о чем вы спорите?

Они заговорили все сразу.

Но Гарун-аль-Рашид приказал говорить кому-нибудь одному:

– А другие пусть только направляют его на дорогу, если он сойдет с пути истины.

И один из споривших сказал:

– Увидев нас, повелитель, ты изволил улыбнуться. Твоя улыбка разлила жизнь и радость, как первый луч солнца, когда оно показывается из-за гор. И мы спорим: к кому из нас относилась твоя улыбка?

– Об этом лучше бы спробить того, кто улыбнулся, чем спорить между собою! – сказал халиф и ответил:

– Так знайте же. Я улыбнулся тому, кто из вас наибольший бездельник!

Прослыть первым бездельником в Багдаде так же нелестно, как и в Дамаске, как и в Каире. Но – улыбка халифа!

– Ему улыбнулся халиф! Это останется.

А за что улыбнулся – это забудут. Заслуги забываются. Награды остаются.

Когда уста халифа расходятся в улыбку, – это открываются завесы к милости.

А милость халифа – это дверь к почестям. Почести – дверь к богатству. И трое споривших заспорили вновь.

– Значит, повелитель изволил милостиво улыбнуться мне!

– Нет, мне!

– Врете, мне!

– Я первый бездельник во всем Багдаде!

– Нет, я!

– Я!

– Стойте! – сказал Гарун-аль-Рашид. – Пусть каждый расскажет сам о себе, насколько он бездельник, – а я уж решу, кому я улыбнулся, и прикажу дать виновному столько палок по пяткам, сколько он будет заслуживать. Рассказывайте теперь.

Палки по пяткам заставили задуматься споривших. Но улыбка халифа – это утренняя звезда. Милость – предрассветный ветерок. Почести заря, и богатство – солнце, освещающее жизнь.

Перед чем человек остановится, – когда его ждет улыбка халифа?

– Меня зовут Бэн-Бэкар, к твоим услугам, повелитель! – сказал первый из споривших. – Я благородно рожденный араб. И знаю своего отца, потому что моя мать так же блистала добродетелью, как отец славился своим богатством. Все, что ты, повелитель, можешь окинуть глазом, поднявшись на самую высокую гору, все к восходу и закату солнца, к полудню и полуночи, – все это завоевано моими предками вместе с твоими. Во всех битвах, где твои предки были военачальниками, мои сражались как воины. И, выслушав мою повесть, – я надеюсь, повелитель, ты найдешь, что я первый бездельник в Багдаде, заслужил твою улыбку, но не заслужил наказания, потому что виноват в своем безделье не я, – а все окружающие меня народы. Турки, лукавые сирийцы, пронырливые армяне, хитрые афганцы, черные негры, коричневые абиссинцы, те, что приходят к нам с караванами из далекого Египта, китайцы с косыми глазами, трусливые евреи, предприимчивые монголы, которые являются к нам оттуда же, откуда появляется солнце, из-за необозримых пустынь и высоких ледяных гор, персы с крашеными бородами и красными ногтями, индусы с бесстыжими знаками, нарисованными на их лицах, бедуины в полосатых плащах, сарты, туркмены, киргизы, сомалийцы, сингалезы, воинственные сикки, поклоняющиеся огню парсы, [112]сиамцы, жители Тибета. Разве их всех пересчитаешь и упомнишь? У кого в руках вся торговля? Кто привозит к нам жемчуг из Тутикарина? Индусы! Цветные камни с Цейлона? Сингалезы. Шелк? Китайцы. Ковры, чтобы заглушать твои шаги? Сирийцы. Кашемирские шали, чтобы благочестиво покрывать гробницы предков? Афганцы. Благовонный ладан, аравийскую амбру, чтобы обращать воздух в воздух рая пророка? Сомалийцы. Розовое масло, чтобы превращать гарем в цветник? Турки. Сладчайшие фрукты нам доставляют персы. Мы, победители, мы, покорители, – мы не можем даже жить трудами своих рук. Потому что лучшую сталь выковывают поклонники Брамы. Искусно режут по слоновой кости абиссинцы. Я не мог бы даже растирать в бане разгоряченные и разнеженные тела моих сограждан, потому что этим делом занимаются сильные, ловкие и проворные, как кошки, негры. Каким промыслом я займусь, когда кофейня, где я сижу, принадлежит египтянину, мясная лавка напротив – жителям Дели или Агры, а лечебными травами наискосок торгует иудей? Что ж остается мне делать? Мне, благородно рожденному арабу! Плакать, жаловаться и сидеть целый день, – от восхода до заката солнца, и после заката в кофейной. Я и сижу здесь, сижу безвыходно, жалуюсь на судьбу и пью кофе уж на последние пиастры, которые остались у меня в длинном, но пустом кошельке. Уж одно это, повелитель, делает меня достойным твоих милостей. А впрочем, пусть будет так, как угодно аллаху!