Добравшись до воды, она, как и утром, поставила горшок на мягкий песок, погладила его круглые, гладкие бока и шепнула ему:

— Не скучай! Я скоро вернусь.

И, словно в ответ, сквозь темноту в бледном лунном свете нежно блеснул маленький полумесяц — один из тех, что мама заботливо выдавливала большим пальцем под самым ободком горшка. Попрощавшись со своим подарком, девочка нашла отпечатки маминых ног на песке и, ступая след в след, вошла в воду. Она была такой холодной! Девочка судорожно глотнула воздух, чтобы не закричать.

Когда вода дошла ей до подбородка, она затаила дыхание и медленно легла на спину. Сколько раз она плыла так по этому лесному ручью! Мама научила её держаться на поверхности воды и плыть по течению, которое само принесёт тебя куда надо. Во время купания мама всегда была рядом. Она поддерживала её в воде и, если дочка оказывалась на середине ручья, подталкивала к берегу. Теперь она была одна. Один на один с водой, которая кружилась и бурлила вокруг неё. Раньше течение казалось ей не таким быстрым. Она оглянулась, чтобы в последний раз взглянуть на горшок. На его гладком боку ярко блестела гравировка — портрет Праматери.

Вода плеснула ей в лицо, и у неё перехватило дыхание. Она вдруг испугалась и стала судорожно бить руками по воде, пытаясь справиться с течением. Но испуг длился лишь одно мгновение. Потом она вспомнила. Праматерь. Она всё знает. Она поможет. Надо найти Мокасиновую Праматерь. Девочка перестала бороться с течением, и оно понесло её дальше и дальше к югу, пока наконец не прибило к противоположному берегу. Оказавшись на той стороне, малышка вышла из воды и направилась в густую лесную чащу.

Деревья, которые видели всё это, не проронили ни слова. Если бы они могли говорить, то сказали бы, что это не к добру, — негоже маленьким девочкам уходить так далеко от дома. Но они молчали. И вот тысячу лет назад единственная дочка Ночной Песни и Зоркого Сокола поплыла вниз по течению ручья, переправилась на другой берег и отправилась на поиски Мокасиновой Праматери. Но она уплыла слишком далеко на юг. Маленькая девочка, светившаяся надеждой. Она заблудилась. Одна в лесу. Одна-одинёшенька.

По лесу бродил охотник. Барракуда. День и ночь он думал только об одном — как выследить и убить Царя-аллигатора. По ночам он подолгу плавал вдоль илистой протоки на своей пироге. Время от времени огромная тварь давала о себе знать — на поверхность воды возле лодки всплывали и лопались пузыри. Это происходило не каждую ночь и всякий раз в разных местах.

Барракуда знал: Царь-аллигатор где-то здесь. Он знал, что зелёное чудище смеётся над ним, дразнит его. Это был необычный аллигатор. Надо было придумать, как его выманить на поверхность. Чтобы с ним справиться, нужны аппетитная приманка, крепкая цепь, нож с длинной рукояткой и, конечно, ружьё. Ружьё отца. Крепко сжимая приклад, Барракуда вглядывался в мутную воду.

Он был полон решимости. Холодная, сверкающая отвага заполняла его сердце. Закрыв глаза, он представлял себе трапперов и браконьеров, которые презрительно ухмылялись, когда он входил в старую таверну, скрытую за разросшимися кустами можжевельника, за дубами, эвкалиптами и ниссами. В ту самую таверну, к которой надо было идти тайной звериной тропой, которую ни за что не заметил бы неопытный глаз. Сколько ночей просидел он там — и ни разу никто не пригласил его выпить, не поговорил с ним, не поинтересовался, как у него дела. Ни разу никто не спросил, как его зовут, кто он такой, откуда родом. Он был им отвратителен. Все чуждались его из-за жутких рубцов и шрамов, что навсегда обезобразили его лицо. Из-за его уродства, виной которому был его родной отец.

Интересно, что они скажут, когда он предъявит им кожу Царя-аллигатора? Какие у них станут лица? Как они посмотрят на него тогда? И какое имя они придумают для него — победителя огромной твари?

Сидя в своём глиняном горшке, Праматерь припоминала все свои имена.

Ламия — таким было самое древнее, самое первое её имя.

Любимая — это имя дал ей мужчина, тот самый, что потом предал её.

Сестра — имя, которым называли её родичи-рептилии: медноголовки и носатые змеи, пятнистые полозы и крокодилы. И её друг — Царь-аллигатор.

Мокасиновая Праматерь — самое известное её имя. Она была самой старшей из племени грозных мокасиновых змей, и у неё была такая же ватно-белая ядовитая пасть.

И наконец, самое нежное и прекрасное имя — мама. Так звала её Ночная Песня. Свернувшись кольцом, Праматерь опустила голову и тяжело вздохнула. Мама.

Много часов Зоркий Сокол бродил по лесу и всё искал Ночную Песню. Много часов он звал и звал её, пока не сорвал голос. Он всё ещё надеялся, хотя в глубине души уже знал страшную правду. Он понял, что Ночная Песня нарушила правило. Она снова надела змеиную кожу, и теперь она потеряна для него навеки. Вот почему она не вернулась домой. Вот почему её нигде нет. Это было единственное объяснение.

Но, может быть, она не знала это правило?

Он постарался припомнить, не было ли у них разговора об этом. Кажется, нет. Он был уверен, что она знает правило. Ведь все древние оборотни знали его. Он не сомневался, что Мокасиновая Праматерь рассказала о нём своей дочке. Должна была рассказать.

Он был совершенно измучен. Каждая клеточка его тела болела и ныла от усталости. Вернувшись в хижину, он без сил упал на свою циновку и сразу уснул мертвым сном. Он не видел, как на ночном небе появился узкий серп молодого месяца, не слышал, как его дочь взяла глиняный горшок и тихонько вышла из хижины. Он не почувствовал, как кончилась ночь и взошло солнце, как согрелся воздух и настал тёплый летний день. Тяжёлая свинцовая усталость, словно цепями, сковала его по рукам и ногам. Он спал как убитый.

И ему снился сон. Снилось, что он расправил сильные крылья, взмыл высоко в небо и парит над верхушками деревьев, ловя тёплые воздушные потоки. Внизу под ним расстилалось бескрайнее зелёное море лесов. Далеко-далеко на юге он видел морскую синь. Он чувствовал, как его омывает свежий бриз. А по ночам он любовался чернильно-чёрным небом и яркими звёздами.

Полёт. Когда он в последний раз поднимался в воздух? С тех пор прошло десять лет. Десять долгих лет. Как он соскучился по небу! Как хотелось ему взмахнуть крыльями и очутиться высоко-высоко!

Теперь он мог летать только во сне. Зачем, во имя чего он отказался от этого? Он снова описал круг над кронами деревьев и постарался вспомнить. В самом деле, зачем?

И он вспомнил. Колыбельная, прекрасная мелодия без слов, которая, казалось, звучала для него одного. Ночная Песня! Полёт вдруг перестал волновать его. Единственное, что его волновало теперь, — это Ночная Песня. Только она. И он начал падать с высоты. Он падал вниз всё быстрее и быстрее. Он всё вспомнил. Окрылённый любовью, он отдал свои крылья. Он отказался от полёта, чтобы взлететь на вершину счастья. Ночная Песня.

Но кроме неё была у него и другая любовь — любовь к светящейся малышке, к девочке, искрившейся в солнечном свете. К их дочери. Да-да, у него есть дочь.

Во сне, падая с высоты, он вспомнил о ней, ведь он качал её на руках и пел ей песню, свою песню. Ту, что поёт любящий отец любимой дочери. Он вспомнил.

Но сон всё ещё не отпускал его из своих объятий.

У Зоркого Сокола тоже было ещё одно, другое, имя — отец.

Лёжа на глубоком дне илистой протоки, Царь-аллигатор каждую ночь наблюдал за человеком, который плыл в своей пироге вдоль Большой песчаной поймы. Это начинало его забавлять. Он знал, что человек вздумал охотиться за ним. А ещё он знал, что человек будет пускаться на разные хитрости, чтобы попытаться выманить его из укрытия. Человек затеял опасную игру.

Царь-аллигатор не боялся. Уже давным-давно никто не отваживался сразиться с ним. Последний раз это было много сотен лет назад. Несколько охотников из старой деревни заявились на его территорию. Они надеялись поймать его, но допустили глупую ошибку. Они попытались пройти к нему по зыбучим пескам, что тянулись между Большой и Малой песчаными поймами. Аллигатор выполз на берег и долго смотрел своими немигающими глазами, как они медленно увязали в предательской грязной жиже, что колыхалась у них под ногами. Как жалобно они кричали, прощаясь с жизнью! Он ничего не мог поделать, хотя ему и было обидно, что у него на глазах пропадает такой отличный обед.

Он знал, что человек в лодке конечно же не сделает такой глупой ошибки. Но зато он непременно допустит какую-нибудь другую ошибку. Непременно.

Ошибка.

Праматерь свивалась плотными кольцами в своей глиняной тюрьме.

Ош-ш-ш-ш-шибка. Шшш! Сначала ты допускаешь ошибку.

А потом наступает расплата.

Пак сидел у корней старой сосны, напротив входа в своё маленькое логово. За прошедшие дни он сделал три важные вещи: отыскал ночлег, утолил голод и узнал, что такое луна. Но эти маленькие победы не могли исправить его ошибку. Он нарушил правило и вышел из-под крыльца. Ошибка преследовала его, она была повсюду — сидела верхом на его грязной шкурке, грелась вместе с ним в солнечном луче, качалась у него над головой на ветвях деревьев. Ошибка. Ошибка. Ошибка.