— Не могу я плакать, — ответил Кутас, — у меня не осталось слёз, чтобы плакать, я никак не смогу выплакаться… Я слишком виноват, чтобы плакать.

— Ох, Кутас, — погладил щенка по мордочке Кадрилис, — помни, что тут остаётся твоя фасолина, она будет расти, вырастет и покроется красными цветочками, и тогда к ней прилетит пчела, и планета снова оживёт! И белая птичка вновь станет летать, куда ей заблагорассудится.

— Ты куда клонишь? — простонал щенок. — Если хочешь знать, рядом с головешками я нашёл обгорелое белое пёрышко. А если это была та самая птица? Значит, я и её спалил! Всё спалил!

— Однако, — хлопнул себя по лбу Кадрилис, — кто тебе дал спички, а? Ведь ты — да, точно помню! — не хотел их брать, а я тебя силой заставил! Выходит, я не меньше тебя виноват, даже больше! Значит, я виноватее всех, поскольку спички-то мои! Да-да, если бы не они, ничего бы не случилось… вернее, случилось бы, но позже.

— Нет, — помотал безносой закоптелой мордочкой Кутас, — не ищи мне оправданий и не взваливай на себя мою вину! Моя песенка спета, и моим скитаниям конец. Оставь меня одного. Все оставьте.

— Оставить тебя?! — возмутился Кадрилис. — Да за кого ты меня принимаешь? За друга или за предателя? Останешься ты — останусь и я. Если твоя песенка спета, то и моя тоже. Значит, и моим скитаниям тоже конец. Остаёмся оба.

Но Кутас будто оглох. Положив безносую мордочку на почерневшие лапы, он глядел, как на пожарище изредка вспыхивают искрами уголья. О чём он размышлял? Может быть, вспоминал костёр в лесу, те угольки, у которых он беззаботно грелся, хихикал и пел?..

— Кутас, — точно угадав его мысли, нарушил молчание Кадрилис, — а ведь ты так и не закончил кое-что, помнишь?

Щенок даже не повернул голову.

— Помнишь? — настойчиво повторил Кадрилис и стал тихонько напевать по памяти:

Солнце уже светило почти в полную силу, угли совсем поблёкли.

— Кутас, так что всё-таки произошло с пересмешником-овсянкой однажды?

— Хи… хи… — как сквозь сон прошептав щенок и отвернул мордочку.

Только сейчас, при ярком свете, Кадрилис увидел, что брови у щенка совсем седые. Его приятель поседел за одну ночь — короткую и одновременно такую бесконечно долгую ночь на чужой планете.

Кадрилис медленно поднялся. Выпрямился во весь рост на задних лапах и поднял вверх стиснутые кулаки.

— Будьте прокляты! — крикнул он в чёрную выжженную пустоту. — Будьте прокляты вы, из-за которых невиновные становятся виновными!

Увы, если кто-нибудь и слышал его проклятия, то разве что Улюс-Тулюс, паяц, который, засучив длинные рукава, рыхлил землю для фасолины…

— …Девять… восемь… семь… — раздавался спокойный голос пилота, отсчитывающего время до старта «Серебряной птицы».

Командир Лягария сидела мрачнее тучи, однако преисполненная решимости. Это она отдала пилоту приказ не ждать пропавших и отправляться в путь. «Если каждый раз мы будем потакать нарушителям дисциплины, — заявила она, — то до Тандадрики никогда не доберёмся. Взгляните трезво: мы прождали их целых три дня и три ночи! А ведь есть более важные, жизненно необходимые дела, чем ожидание и поиски этих двоих. В путь!»

— …Шесть… пять… четыре…

Твинас так яростно сосал трубку, что, кажется, от неё скоро останется лишь мундштук. Но ничего путного он на этот раз не придумал.

— …Три… два…

— Помогите! — внезапно раздался отчаянный крик Эйноры.

— Это ещё что? — выпучила глаза лягушка.

Отсчёт прекратился, до игрушек донёсся бесстрастный вопрос пилота:

— Почему нарушили отсчёт?

— У меня… ох… — охнула Эйнора. — У меня… сердце… приступ!

Из кабины вышел пилот и остановился возле бессильно откинувшейся в кресле Эйноры. Наклонил шлем, посмотрел сквозь тёмные очки, приложил руку в перчатке к её сердцу. У Эйноры по спине пробежали мурашки.

— Какой, говорите, у вас приступ? — спросил Менес.

— А никакой, — ответила за Эйнору Лягария. — Самая обыкновенная симуляция, кривляние. В путь! Я приказываю!

Однако пилот не вернулся в кабину. Он расстегнул на Эйноре ремень безопасности, поднял куклу и, заботливо придерживая, спустился вниз по трапу на землю. Наблюдая эту сцену, Лягария задыхалась от ревности: к ней пилот даже не прикоснулся ни разу, за лапу не тронул, а эту кривляку уже в который раз тащит в охапке! А уж этот Твинас, этот хромой толстяк, ковыляет за ними быстрее белки и всё её ручку в перчаточке крылышками придерживает!

Дудки, с неё хватит!.. И Лягария принялась лихорадочно искать в саквояже футляр для очков. Достала, раскрыла его, но…

«Неужели забыла, куда спрятала?» — лягушка перетряхнула заново содержимое саквояжа, но нигде не нашла того, что искала. «Что за напасть?» — не переставала удивляться Лягария, однако вещественное доказательство как в воду кануло!

— Знаю, знаю, — воскликнула лягушка. — Украли!

Она стремительно выскочила из корабля, как из горящего дома. Проклятье! Пока она трясла дорожную сумку, пилот, кукла и пингвин успели исчезнуть, куда-то запропастились… Исчезли, оставив своего командира и не спросив разрешения на исчезновение! Хаос, какого ещё не было!

«Я и без той штуки тебя разоблачу, кривляка, так и знай! — мысленно пригрозила лягушка Эйноре. — Никуда ты, аферистка и лгунья, от меня, а значит, и от справедливости не денешься!»

Неуклюжий Твинас помог Эйноре подняться на корабль, потом вернулся за Кутасом. Передние и задние лапы щенка были связаны ниткой из потайного кармашка зайца — только так можно было сломить его сопротивление, поскольку Кутас ни в какую не соглашался возвращаться на «Серебряную птицу».

Чтобы удобнее было занести его по трапу, Кадрилис притащил шарф и соорудил из него носилки. Они с Твинасом уже вытащили щенка из вездехода, чтобы уложить на носилки, но пилот жестом остановил их.

— Прошу оставить щенка в покое. К тому же прошу вернуться на корабль, плотно закрыть дверь и оставить нас для серьёзного разговора.

Голос пилота был таким холодным и бесстрастным, что Кадрилис, который уже начал подниматься по ступеням, не выдержал, соскочил на землю и, подбежав к пилоту, схватил его за пустой рукав.

— Мне необходимо немедленно сообщить вам нечто важное. Только отойдём в сторонку, — с жаром прошептал он.

Они отошли немного, чтобы их не слышал Кутас.

— Уважаемый пилот, — как можно вежливее поинтересовался Кадрилис, подёргивая от волнения кончик уса, — уж не собираетесь ли вы ругать моего приятеля или даже наказать его?

Пилот направил на него уцелевшее стекло очков, и Кадрилис, как в зеркале, увидел своё торчащее ухо, безусую щёку и разорванную грудку, застёгнутую на ржавую булавку. Картина была довольно неприглядная, но зайца беспокоило сейчас не это.

— Я намерен, — ответил пилот, — выяснить степень вины Кутаса.

— Ну, раз на то пошло, — прошептал Кадрилис прямо в его шлем, — как ни крути, а моя вина тут ничуть не меньше, если не больше, чем Кутаса! Это я, — ударил заяц лапой по потайному кармашку с такой силой, что сплющил клубочек ниток, — это я ему дал, силой всучил спичечный коробок с красным петухом на этикетке! Вы бы только видели, как он не хотел его брать, как он отбивался, а я, заметьте, силой затолкал коробок ему в ухо! Вот как это было! — И чтобы его слова не показались сказанными сгоряча, заяц добавил: — Такова самая подлинная правда.

Пилот слушал его с каменным лицом, даже шлем ни разу не дрогнул, и только ветер раздувал пустой рукав.

— Если я сказал, что намерен выяснить масштаб вины, значит, я сам и определю, кто и в какой степени виновен.

— Да, но…

— Попрошу вас взойти на корабль и оставить нас наедине.

Понурив ухо, Кадрилис тяжело, словно на налитых свинцом лапах, взобрался по трапу. Но, закрывая за собой дверь, не утерпел и крикнул:

— Кутас, держись!

— Попрошу сосредоточиться, — сказал Менес щенку, продолжавшему лежать на земле у вездехода.

Солнце почти целиком повернулось тёмной стороной, непроглядная ночь окутала «Серебряную птицу». Пилот подошёл к Кутасу и одной рукой проворно развязал ему лапы. Смотанную нитку он вернул назад со словами:

— Засуньте это сокровище в ваш тайник.

Щенок равнодушно кивнул.

— А сейчас давайте приступим к выяснению степени вашей вины.