У Муца сразу просветлело лицо, и он широко расставил руки, словно намереваясь схватить в объятья председателя совета. Но тот отступил на три шага и еще раз повторил:

— И так, через три дня!

Затем повернулся и ушел в совет, где снова уселся за письменный стол.

Муц также повернулся, поспешил оставить площадь и стал так быстро удирать, что Буц еле мог поспевать за ним, делая большие прыжки; ребятишки же остались далеко позади.

Бегство прекратилось только тогда, когда они примчались к себе в замок.

Муц, тяжело дыша, лег на свою постель, посадил вспотевшего Буца на колено и заявил:

— Знаешь, почему я так торопился? Я не был уверен, что не натворю там внизу новых глупостей. И тогда мне не дали бы крыльев. Крылья, Буц! Через три дня!

Буц стянул шляпу с головы, раскрыл рот, но так и не успел ничего сказать, так как откуда-то послышался голос:

— Золотая-Головка ушла! Золотая-Головка не придет больше к вам, потому что вы бросаете в птиц. Она велела вам это передать.

Голос исходил из открытого, залитого солнцем окна. В этом окне кто-то размахивал крыльями и, произнеся эти слова, улетел, оставив Муца и Буца в печали.

Кончились прекрасные истории, которые им всегда рассказывала Золотая-Головка!

Муц грустно повернулся на бок и решительно сказал:

— Лучше всего будет, если я эти три дня просижу в замке. Иначе я не получу крыльев.

Буц сквозь сон пробормотал:

— Да, ты прав!

— И оба крепко заснули: после шестидневного лежания они сегодня впервые встали на ноги, и сильно уморились за день.

Было уже далеко за полдень, когда Муц и Буц проснулись от звонкого пенья.

Розоватые стада облачков плыли на горизонте. Широкие, темные стаи птиц колыхались в последних лучах заходящего солнца. Длинные цепи летающих жителей Страны Чудес гонялись с птицами в воздухе, смело взлетали к облакам, затем снова опускались вниз, садились среди цветов на лугах и пели старые песни свободы; другие кружились вокруг башен Замка Пирушек, порхали у окон гостиной, подлетали к постели великана, который протирал заспанные глаза, и возбужденно старались перекричать друг друга:

— Радуйтесь, ликуйте! Лилипутия свободна! Всезнай получил известие от птиц! Лилипуты освободились от толстосумов! Радуйтесь!

Раздался шум вздымающихся крыльев, и маленькая стая выпорхнула из окон и понеслась над равниной, над прудом, над лесами и лугами.

Муц гордо посмотрел вдаль и величественно кивнул, точно то, что произошло в Лилипутии не было для него новостью. Напротив, в Буце это известие пробудило сильную тоску по дому, он взобрался на подоконник, уставился на юг и вздохнул:

— Ах, если бы я мог быть при этом! Если бы я имел крылья! Я тотчас же полетел быв столицу!

— Три дня! Один день, еще один и еще один! — утешал его Муц, вспомнил о Громовом-Слове и сверкающими глазами посмотрел на носившихся под розовыми облаками жителей Страны Чудес.

— Через три дня! Я полечу прямо к Громовому-Слову. А потом к маме! А затем опять в Страну Чудес. Ах, только бы мне не натворить глупостей в эти три дня… Самое лучшее было бы — проспать эти три дня, потому что во сне я самый хороший мальчик — так всегда говорил мне отец.

Затем он вспомнил пророчество Всезная. Является ли сегодняшняя история тем большим преступлением, которое предсказывал старец?

Муц не совсем был в этом уверен.

Было бы гораздо лучше, если бы Муц, действительно, проспал все эти три дня. Но настоящему мальчику трудно усидеть дома даже один день, в особенности в такой сказочно-прекрасной стране, как Страна Чудес. Поэтому Муц на другое же утро снова был на ногах. Он посадил Буца на плечо и спустился с ним по широким ступенькам замка во двор, ограда которого заросла плющом. Отсюда он взглянул на темно-зеленую листву на равнине, в которой Пятидубье казалось только темным и пестрым цветником, вышел за высокие каменные ворота и степенно стал спускаться. Он старался вести себя так, чтобы его не могли ни в чем упрекнуть.

И как прилично провел Муц весь долгий день! Он благонравно гулял по Пятидубью, рассыпал птичкам хлебные крошки, играл с детьми и катал их на плечах. Там, где он видел двурогих, впряженных в тяжелые телеги, он помогал им тащить. Когда ему выносили угощенье на улицу (благодаря своему росту он не мог войти ни в один дом), он так учтиво благодарил хозяев, что доставил бы своей матери несказанную радость, если бы она могла его видеть.

Так прошел первый день.

И на второй день Муц доказал, что шмеркенштейновский мальчик может два дня под ряд провести без озорства и шалостей. Он помогал женщинам и девушкам полоть сорную траву и окапывать грядки. Вместе с Буцом он взбирался на деревья, и они помогали снимать яблоки и груши. Они ходили гулять до самого завода, скрывавшегося в каштановой роще на опушке леса. Муц заглядывал в широко раскрытые окна и видел огромные светлые мастерские, где гудели приводные ремни, пели машины и двигались поршни. Казалось, машины грохочут:

Ве-се-лей! Ве-се-лей!

Рабочие, стоявшие с засученными рукавами у машин, приветливо улыбались великану. Одни из них возились с кожей, другие с железом или деревом, и все при этом распевали песню, сливавшуюся в единую могучую мелодию с грохотом железных великанов.

В стороне от фабрик, в тени старых буков, простирались обширные склады, заваленные доверху фабричными изделиями. Жители Пятидубья временами не знали, куда им девать эти запасы, и часто сплавляли их на судах вниз по реке в другие селения. Ведь все, что производилось в Стране Чудес, принадлежало всему народу. Вот почему в стране совершенно не было воров. Все дома были открыты днем и ночью, и Муц в любое время мог поселиться в любом доме, если бы он был поменьше ростом. Он проводил все время на лугах, где можно было вдоволь кувыркаться в стогах свежего сена.

Так прошел второй день.

На утро третьего дня Муц поднялся с постели со словами:

— Сегодня третий день, Буц! Понимаешь, третий! Я никуда не пойду, чтобы уж наверняка не натворить чего-нибудь.

Но небо было такое голубое и солнечное, что Муц не выдержал и вышел на двор. Гуляя по двору, он вдруг выглянул через ограду. А выглянув, он увидел заманчивое зрелище.

На всех башнях, крышах и деревьях Пятидубья развевались бело-красные знамена и флаги. Музыка играла так весело, что Муц, забыв про все, посадил Буца на плечо и помчался с ним вниз. Как раз этот третий день был праздником, одним из важнейших в Стране Чудес, — День Освобождения! Жители Страны Чудес каждый год справляли его в память того дня, когда много лет тому назад блузы освободили страну от фраков.

С тех пор в этот день не работали, а уходили на луга, в леса, на берега рек, — все плясали, пели и рассказывали детям о подвигах, которыми так богата история Страны Чудес.

Поэтому и сегодня Пятидубье было празднично разукрашено гирляндами, венками, цветами, знаменами и бантами, а жители высыпали на луга.

Муц и Буц видели, как они летали, как, подобно жаворонкам, уносились ввысь и, подобно перепелам, падали на землю; как они делали спортивные упражнения, прыгали, пели, фехтовали и стреляли из лука по деревянным орлам, прикрепленным к высоким шестам. Недалеко от такого шеста играл оркестр из десяти музыкантов с флейтами и скрипками. Хороводы босоногих девушек, женщин и мужчин кружились по траве луга.

Это было так весело, что у Муца заходили руки и ноги. Но он сдержал себя, стал в сторонке и только поглядывал на них. Он знал себя хорошо, — знал, что будет, если он даст себе волю.

А, между тем, у самого леса, там где пруд улыбался синему небу и солнечный зной сушил луговые травы, шло развеселое купанье. Сотни обнаженных купальщиков грелись на солнце, уморительно прыгали в воде и ныряли до самого дна пруда. Одни плавали наперегонки, другие тихонько подбирались к пловцам, хватали их за ноги, увлекали на дно и, со смехом, выплывали с ними на поверхность.

При виде этой картины, Муц весь затрепетал и закричал от восторга. А когда Буц стал стягивать с себя рубашку, Муц не выдержал, сорвал с себя платье и сделал такой длинный прыжок в воду, что вызвал всеобщее восхищение.

В воде его все окружили и стали состязаться с ним в плавании.

На другом берегу, в зарослях камыша, топтались шесть длинноногих аистов. У одного из них были черные, как у ворона, крылья, которые облегали его фигуру, как хорошо сшитый фрак.

Когда Муц вынырнул около камыша, аист с черными крыльями поднял свой длинный красный клюв и издал продолжительный крик. Тогда в груди у Муца зашевелилась тихая грусть по дому: ему вспомнились пруды Шмеркенштейна.

Разве там аисты не стояли так же на одной ноге, похожие в своих черных фраках на глубокомысленных профессоров? Ну, конечно, шмеркенштейновские аисты выглядели точно так же, как тут, в Пятидубье…